Как и всякий другой, Седжвик нашел в труде Лайеля много такого, что не могло ему не понравиться и что, на его взгляд, заслуживало всяческих похвал. В частности то, например, что Лайель наглядно показал, что методология актуализма может применяться в гораздо более широких границах, нежели то было признано (Седжвик, 1831). Тем не менее там, где дело касалось частностей, Седжвик был не согласен с Лайелем по всем трем пунктам, которые тот затронул. Во-первых, он чувствовал, что Лайель не вправе сводить прошлые причины к тем, которые действуют по сю пору, и ограничиваться ими. Ведь нам так мало известно о «таинственных и не поддающихся учету агентах, идущих, вероятно, рука об руку с гравитацией и играющих несомненную роль во всех изменениях и комбинациях» (Седжвик, 1831, с. 301). В самом деле, по мнению Седжвика, причины, действовавшие в прошлом, должны были иметь гораздо большие размах и силу, и это мнение не кажется безосновательным, особенно если учесть, что Седжвик был приверженцем теории французского геолога Эли де Бомона, утверждавшего, что горные цепи в Европе возникли в результате мощных «пароксизмов подъемной силы» (Седжвик, 1831, с. 308).
Хотя достохвальные причины, действовавшие в прошлом с такими размахом и силой, которые ныне неизвестны, отметали все сомнительные вопросы об их истинной природе, по двум пунктам позиция Седжвика представляется совершенно ясной. Во-первых, он, в отличие от Кювье, не полагался исключительно на одни лишь потопы и наводнения, а мыслил в более широкой перспективе, включая сюда, помимо наводнений, вулканическую деятельность и процессы горообразования. Во-вторых, хотя он верил в существование в прошлом катастроф, равных которым по силе и интенсивности сегодня нет, все же он был склонен считать, что Бог здесь ни при чем, и в неорганический мир Он не вмешивался. Понимая под «законом» некую естественную регулярность и систематичность, тогда как феномен, не укладывающийся в рамки законов, – это, скорее, нечто «чудодейственное» или «сверхъестественное», Седжвик склонялся к тому, что катастрофы все же не следует причислять к чудесам, хотя полностью возможность чуда он со счетов не сбрасывал (Седжвик, 1833, с. 28).
И наконец, мы видим, что Седжвик был совершенно не согласен с гипотезой Лайеля о неизменяемости геологических процессов на Земле, будь то в неорганическом или органическом мире, и всячески опровергал ее. В качестве доводов он ссылался на процесс остывания Земли и на приводимый Гершелем факт, что, поскольку эксцентриситет земной орбиты уменьшается (тогда как большая ось эллипса остается постоянной, а малая ось, наоборот, увеличивается), отсюда следует, что количество солнечных света и тепла, попадающих на Землю, тоже уменьшается (Гершель, 1832). Это подразумевает, что при всех прочих равных величинах средняя температура Земли в целом падает, и это свидетельствует о своего рода линейной направленности. Седжвик обнаружил, что эта направленность находит отражение в органическом мире, ибо в противовес Лайелю считал, что «налицо поступательное развитие органической структуры, содействующей целям жизни» (Седжвик, 1831, с. 306).
Во многих отношениях, в частности в чисто практической работе в полевых условиях, Седжвик, вероятно, был лучшим геологом своего времени. Он и Родерик Мерчисон проделали безукоризненную работу по ранним аспектам геологической летописи, представив убедительные доказательства того, что рыбы появились раньше пресмыкающихся (в отношении чего Кювье, кстати, до конца не был уверен). Что касается полемики с Лайелем, то, изучая ее, чувствуешь, что Седжвик отстаивает определенные идеи главным образом потому, что это именно его, а не чьи-то еще идеи (это же чувство возникает и тридцать лет спустя, когда читаешь возражения Седжвика, направленные Дарвину). Я не хочу этим сказать, что Седжвик был профессиональным реакционером. Естественно, даже после выхода в свет в 1830 году первого тома «Принципов» не было ничего смешного или нелепого в том, что геолог продолжал причислять себя к числу катастрофистов. Доказательств наличия катастроф было множество, и они были не менее убедительными, чем доказательства, приводимые в подтверждение многих научных теорий. В начале 1820-х годов, например, Броньяр (1821, 1823) недвусмысленно доказал, что в Альпах наличествуют окаменелости, которые с полным правом можно отнести к сравнительно недавним геологическим эпохам (см. также Радвик, 1972). Таким образом, сам факт принятия Седжвиком предположения Бомона о том, что Альпы стремительно вознеслись ввысь под действием сжатия земной коры или чудовищного давления на нее и что это произошло, если оценивать в геологических масштабах, буквально секунду назад, – этот факт нельзя назвать таким уж неразумным.
Тем не менее, несмотря на все это, читая «Принципы» Лайеля и возражения Седжвика на них, не можешь отделаться от ощущения, что, какова бы ни была истинная подоплека дела, Лайель по классу и мастерству превосходит своего оппонента. Лайель поступил очень мудро, быстро переведя полемику в теоретическое русло: мол, тем, кто ему оппонирует, ссылаясь преимущественно на эмпирические примеры предполагаемых катастроф, только и остается, что бессмысленно махать руками в воздухе. Сам же Лайель не собирается принимать к сведению эмпирические опровержения. Короче говоря, прав он или не прав, но Лайель был выше своего оппонента по части воображения, которое у него было и более развитым, и более гибким, и, вероятно, более изворотливым. У его идеального критика воображение тоже должно быть таким же – развитым, гибким и изворотливым. Именно таким критиком и был Уэвелл.
Как и Седжвик, Уэвелл, с одной стороны, высоко ценил труд Лайеля, отдавая ему должное хотя бы за то, что тот практически сам, собственными силами создал целую новую науку – «геологическую динамику», изучающую причины геологических метаморфоз. Но с другой стороны, ему, как и Седжвику, позиция Лайеля казалась совершенно неубедительной. И в целом ряде критических работ, созданных им за десятилетие, он опроверг все три аспекта лайелевской мысли (Уэвелл, 1831, 1832, 1837, 1840).
Так, в отношении актуализма – попытки объяснить геологические изменения уже известными причинами – Уэвелл высказался в том духе, что подобное ограничение слишком произвольно. Он писал: «Исходя из того, что он [актуализм], так же как и наше знание, ограничен во времени, пространстве и качестве, было бы поистине удивительно, если бы он представил нам все те законы и причины, кои оказывают влияние на естественную историю земного шара, если рассматривать ее в самом широком спектре, и было бы очень странно, если бы он не оставил нас несведущими по части наиболее важных агентов, кои пребывают в действии с начала времен» (Уэвелл, 1832, с. 126).
Мы счастливы, что имеем этот образчик критики Уэвелла, направленной в адрес Лайеля, – и в виде данного возражения, и в виде всего ответа в целом[5]. На них следует обратить внимание не столько ради их самих, сколько ради того, что они ярко иллюстрируют два взаимосвязанных момента: 1) то, в какой степени члены научного сообщества используют физические науки в качестве руководства и идеала, когда имеют дело с нефизическими науками; и 2) то, в какой мере лежащее в основе всех идей философское начало решительным образом влияет на занимаемые позиции, которые чисто внешне кажутся научными. Включение этих двух моментов крайне важно для понимания дарвиновской революции в целом и работы самого Дарвина в частности.
Приводя свои доводы за актуализм и против него, Лайель и Уэвелл опирались на аналогии, заимствованные из области астрономии. В частности, Лайель пытался припереть Уэвелла к стене аналогией с приливами и отливами – областью, которую Уэвелл в свое время всесторонне исследовал. Лайель (1881, 2:5) утверждал, что, столкнувшись со странными явлениями в этой области, берущими начало в прошлом, такими, например, как поразительная изменчивость, непостоянство или, наоборот, долгое отсутствие приливно-отливных колебаний и прочие, не станешь искать для них объяснения, прибегая к совершенно новым и неизвестным причинам вроде «предполагаемого периодического увеличения или уменьшения количества материи на Солнце или Луне или на обоих небесных телах». С точки зрения науки более уместно будет предположить, что здесь действуют уже известные причины, особенно если не забывать о том, что «некоторые проблемы, связанные с прежним состоянием приливов и отливов и когда-то объяснявшиеся резкими нарушениями условий, обычных для нашей Солнечной системы, теперь могут быть объяснены без необходимости прибегать к таким уловкам и что они, по сути дела, являются следствиями известных и регулярно повторяющихся причин» (Лайель, 1881, 2:6).
Но еще более интересен ответ Уэвелла на этот довод. Вместо того чтобы высокомерно признать необходимость «обращения к аналогиям, заимствованным из других наук, дабы санкционировать попытку привязать целую череду фактов к известным причинам», Уэвелл (1837, 3:617) ответил, что он отказывается ставить в заслугу астроному (конечно же, имея в виду геолога) его попытку все объяснять известными причинами, и риторически спрашивал, следует ли «больше хвалить тех, кто признавал, что небесные силы тождественны гравитации, нежели тех, кто связывал их с другой известной силой, такой как магнетизм, пока исчисление законов и количества этих сил путем наблюдений за небесными явлениями не установило правомерность подобного отождествления?» (Уэвелл, 1837, 3:618).
Можно было бы подумать, что Уэвелл упустил верную возможность заступиться за катастрофизм и привести довод в его пользу, оттолкнувшись от актуалистической аналогии самого Лайеля. Действительно, в астрономии мы сталкиваемся с тем фактом, что различные и никак не связанные друг с другом явления вызываются известными причинами – затмения, например. Следовательно, Уэвелл мог бы обратиться к аналогичным доводам из астрономии и использовать их во славу катастрофизма, даже принимая как данность актуализм Лайеля. Но предполагать, что сказали бы люди в той или иной ситуации, – опасное дело, а реальный ответ Уэвелла хорош уже тем, что он четко проясняет одну вещь: он не был заинтересован в защите катастрофизма (причин больших размаха и силы, чем нынешние) путем признания актуализма (что все причины того же рода и качества, что и действующие ныне). Он стремился добраться до самого сердца лайелевской геологии и выискать там в качестве аргумента причины неизвестного