b). Лиц, не имеющих духовного звания, очень трудно выделить в какую-либо категорию, тем более что христианские доктрины воспринимались ими гораздо проще, чем их духовными братьями, и не накладывали на них столь явственного отпечатка. Лайель, например, симпатизировал унитарианцам и в конце жизни даже посещал их молитвенные собрания. Однако из этого не следует делать вывод, что эти люди не были верующими. Даже среди старших членов нашего сообщества такие люди, как Лайель, Гершель и Бэббидж, были, каждый на свой лад, такими же верующими, как и все прочие.
Для более полного понимания того, каких именно религиозных убеждений придерживались наши ученые, позвольте мне ввести в повествование два важных термина: «богооткровенная религия» и «естественная религия». Под богооткровенной религией, или теологией, я понимаю тот религиозный аспект, который составляют христианские откровения, вера и догматы, например, что Библия есть Слово Божье, что Иисус Христос есть Сын Божий и что человеку обещана надежда на бессмертие. Под естественной религией я подразумеваю знание о Боге, полученное за счет разума и чувств, говорящих, что в мире наличествуют прямые свидетельства божественного присутствия. Не претендуя на то, что нам удастся не смешивать эти два аспекта между собой и четко рассматривать их каждый по отдельности, давайте подвергнем более детальному анализу религиозные убеждения наших ученых героев.
До этого момента мы имели дело лишь с идеями, геологическими и философскими, ответственными за которые были ученые рассматриваемого нами круга. Да, они были геологами, они были в какой-то мере философами, но они не были теологами; по крайней мере, никто из них не претендовал на богооткровенную теологию. Поэтому мы должны рассмотреть этот момент в более широкой перспективе, чтобы понять, какого рода богооткровенные религиозные убеждения, вероятнее всего, были характерны для их среды и окружения. С той, правда, оговоркой, что хотя некоторые из светских ученых не выказывали особого интереса к богооткровенной религии, но даже они не могли избегнуть ортодоксального религиозного образования, а потому мыслили о богооткровенной религии в том же ключе, что и прочие верующие христиане.
Тот сегмент общества, с которым мы имеем дело (правда, в ограниченных пределах), относился к библейским истинам (и тем, что заключены в Ветхом Завете, и тем, что заключены в Новом Завете) очень и очень серьезно. Библия – это Слово Божье, сказанное человеку; она рассказывает ему о прошлом, о его особых отношениях с Богом, о том, как человек согрешил и как он может спастись через веру в жертву, принесенную Христом, и с помощью собственных моральных усилий. Именно в этом сегменте общества пользовалась наибольшим спросом книга (учебник, как сказали бы мы сегодня), написанная архидиаконом Пейли в начале XIX века, где он разъяснял христианские догматы и доказывал, почему предпочтительней быть именно христианином. «Обзор христианских свидетельств» (именно так называлась эта книга) рассматривался в описываемое время как основная и обязательная часть университетского образования. Дарвин, например, мог бы и не изучать в Кембридже формальную науку, ему бы никто не вменил это в вину; но избежать изучения «Свидетельств» он при всем желании не мог, и к тому времени, когда он завершил учебу, он мог бы, по словам самого Дарвина, «переписать безукоризненно правильно все страницы “Свидетельств”» (Дарвин, 1969, с. 59).
Доводы, которыми пользовался Пейли, были весьма простыми, хотя современному читателю они, пожалуй, показались бы непродуманными. Знак истинного откровения, заявлял он, – это чудо, то есть некое явление, не укладывающееся в обычный свод законов природы. Если Иисус Христос действительно был Сыном Божьим, Он должен был совершать чудеса. А поскольку, как утверждает Библия, Он их действительно совершал, то проблема лишь в том, чтобы удостоверить их подлинность. А как их удостоверить? Лучше всего посредством тех 12 человек, учеников Христа, о которых известно, что они были реальными людьми и не только видели все творимые Им чудеса, но страдали и умирали за веру, не пожелав от нее отказаться. «Если бы я, – писал Пейли (1819а, 3:9), – сам их увидел, одного за другим, и видел бы, как они предпочли, чтобы их пытали, сжигали на кострах или душили, нежели бы отказались от правдивости своих слов», в этом случае подлинность чудес не подлежала бы никакому сомнению. Обозначив таким образом проблему, Пейли со всем присущим ему рвением приступил к ее решению. И на основе таких свидетельств, как сведения об учениках Христа и их страданиях, полученных из прочих (неиудейских) источников, пришел к выводу, что апостолы реально существовали, что чудеса, о которых они сообщают, были подлинными и что Иисус Христос в силу этого действительно Сын Божий. Короче говоря, христианство ни в чем не противоречит здравому смыслу.
Разумеется, на самом деле все не так просто и однолинейно, как это изложено в учебниках. Ведь уже к 1830 году в Британии стало сказываться пагубное влияние Германии, затронувшее, в частности, и присущую британцам веру в богооткровенную религию. В начале XIX века германской религиозной мысли был свойственен так называемый «высший критицизм» – попытка понять Библию с позиции природных законов, а не просто воспринимать ее как летопись вымышленных событий. Но волна этого движения докатилась до британского побережья только в середине столетия, хотя первые предвестия этой волны появились уже в 1830 году, в частности в виде работы «История евреев», написанной преподобным Генри Хартом Милманом и вышедшей в свет в этом году. В этой работе, издававшейся (в расчете на молодого читателя) в виде серийных выпусков, Милман без зазрения совести представляет Авраама арабским шейхом, в ходе подробного антропологического разбора его жизни и деяний доказывая, что супружеские отношения между ним и Сарой были нормальны для родовой жизни тех мест и той эпохи (тем самым устраняя сверхъестественный аспект их союза), и размышляя над тем, в силу каких естественных причин и явлений жена Лота могла превратиться в соляной столб.
Не нужно большого воображения, чтобы понять, каким образом подобный подход угрожает христианству, которое Пейли в своих «Свидетельствах» и так уже низвел до уровня простого учебника. Сегодня – Авраам, завтра – христианство. Но хотя Милман в своей работе показывает, что кое-кто из британских религиозных мыслителей выходит за рамки грубого библейского либерализма (причем независимо от прочих движений, вроде научных, учрежденных по другим соображениям), и хотя высшему критицизму тоже суждено будет сыграть свою роль в дарвиновской революции, тем не менее в 1830 году это течение было не более чем крошечным береговым плацдармом. Действительно, труд Милмана оказался настолько спорным, что издатель благоразумно отказался продолжать серию. Среди рецензентов, откликнувшихся на этот труд, наиболее резкими нападками выделялся Ньюман (1830), так и не простивший Милману того, что он превратил Авраама в арабского шейха.
Несколько особняком среди британских мыслителей стоял замечательный публицист, историк и провидец Томас Карлейль, тоже не избежавший влияния немецкой философской мысли, но обладавший при этом собственной неповторимой нотой. Его вкладом в религиозную полемику стал сложный, трудночитаемый, но поистине грандиозный роман Sartor Resartus («Перекроенный портной»), завершенный в 1831 году, издававшийся серийными выпусками в 1833–1834 годах и вышедший в Англии отдельной книгой в 1838-м. Выдав себя за редактора, который якобы восстановил и истолковал фрагменты труда, приписываемого немецкому профессору по имени Диоген Тойфельсдрок, Карлейль представил отчет о собственном религиозном паломничестве и дал неортодоксальный ответ на тайны жизни. Когда находишься во власти атеизма и имеешь в перспективе посмертное «вечное ничто», спасение может явиться только через подлинный мистический опыт. Неудивительно поэтому, что Карлейль обошел большинство ловушек ортодоксального христианства и обрел истинный дух религиозной веры в почти пантеистическом (и гетевском) восприятии Бога, «ощущаемого сердцем» и по сути своей тождественного самой природе – ведь Вселенная, по меньшей мере, «есть не что иное, как один необъятный Символ Бога» (с. 220). Это, по признанию самого Карлейля, сближает его отношение к Богу с платоновским, ибо он во многом рассматривает Бога точно так же, как Платон рассматривал Благо. Карлейль перенес эту концепцию в свою знаменитую доктрину «естественного сверхнатурализма», где вся природа понимается как нечто сакральное и где одержимость чудесами понимается превратно, если именно чудеса лежат в основе религиозной веры, – где, короче говоря, само постоянство законов природы служит свидетельством того, что мир выходит за рамки будничного и в каком-то смысле оказывается сверхъестественным.
Нетрудно понять, какой контраст и какую угрозу эти идеи составляют и несут религии, которая сделала краеугольным камнем веры свидетельства о чудотворной природе деяний Христа. Опять же, они не имеют непосредственного влияния на ход нашего повествования, хотя впоследствии оно скажется. В любом случае богооткровенная религиозная вера на том интеллектуальном уровне, на каком мы ее рассматриваем, не представляла собой монолитного фронта: в нем имелись щели и разломы, которые час от часу все больше расширялись.
Но самую серьезную угрозу для богооткровенной религии представляла, конечно же, наука, являвшаяся в 1830 году одним из главных, если не самым главным фактором в жизни общества.
Не подлежит сомнению тот факт, что к 1830 году многие люди из числа тех, кто группировался на одном конце религиозного спектра, то есть те, кто был равнодушен к науке и кто ее игнорировал или извращал, полагали, что если наука противоречит Библии и находится с ней в конфликте, то это неправильно, чуть ли не грех (Миллхаузер, 1954). Но другие, включая, разумеется, и членов нашего научного сообщества, не могли с этим согласиться. Они не хотели, чтобы науку ущемляли, и потому любили приводить слова Гершеля из «