Тем не менее либералы ушли не дальше консерваторов. Например, хотя Лайель считал, что человек как вид появился сравнительно недавно, он в гораздо большей мере, чем консерваторы, был склонен отодвигать эту дату еще дальше в глубь истории. Немного выждав (и тем самым дав время для развития такой недавно возникшей науки, как лингвистика), Гершель, судя по его переписке с Лайелем, был готов полностью признать, что библейские патриархи жили 50 и более тысяч лет назад. А что касается «дней» сотворения мира, то они, по его оценке, составляют не менее 50 миллионов лет (Кэннон, 1961а, с. 308). И только один человек (как это ни парадоксально, искренний христианин) был готов отдать науке должное, не ища путей для компромиссов. Этим человеком был Баден Поуэлл. Со смелостью, решительно отличавшей его от Ньюмана, выпускника и члена того же колледжа, он открыто говорил о «неразрешимых противоречиях» между наукой и отдельными частями Ветхого Завета и отбрасывал все доводы и заявления о якобы имевшем место Всемирном потопе, расценивая их как «образцы риторики и поэтического воображения» (Поуэлл, 1833, с. 35). После интеллектуального иезуитства Уэвелла это воспринималось как глоток свежего воздуха. Более того, у Поуэлла достало мужества защищать свои убеждения, но при этом хватило и осмотрительности не впадать в крайний либерализм – по крайней мере до тех пор, пока он не стал членом профессората. Таким образом, в 1830 году только один человек (из числа тех, с кем мы имеем здесь дело), не прибегая ни к славословиям, ни к проклятиям, был продвинут настолько, что мыслил о науке и относился к ней так, как это делает современный христианский мыслитель. И вера его покоилась на законах природы, а не на их нарушениях.
Наконец мы подходим к рассмотрению естественной религии, или теологии, которая подразумевает человеческое знание о Боге, добытое с помощью разума и чувств. Тем, кто знаком с сокрушительной критикой, с какой Дэвид Хьюм обрушился на искусно вымышленный довод, якобы говорящий в пользу существования Бога (1779), трудно понять, что в XIX веке этот довод все еще воспринимался очень и очень серьезно. Но так оно и было. Можно даже с полным правом сказать, что в первой половине века Британия поддерживала этот довод особенно рьяно и с небывалом энтузиазмом. (Видимо, большинство ушей в Британии было совершенно невосприимчиво к критике Хьюма.)
Автором довода был Уильям Пейли, приведший, совершенно в классическом духе, аналогию между часами и глазом, утверждая, что если у часов бесспорно должен быть тот, кто их создал, как бы его ни называть – мастер-часовщик или творец, то и у глаза тоже должен быть творец (точнее, с большой буквы – Творец). Но к 1830 году труд Пейли «Естественная теология» (впервые опубликован в 1802 году) начал уже устаревать (см. Рьюз, 1977). К счастью, этот довод, говорящий в пользу божественного замысла, который отстаивал Пейли, получил новую жизнь после публикации в 1830-е годы «Бриджуотерских трактатов» – восьми работ, созданных различными учеными согласно воле и завещанию восьмого герцога Бриджуотерского и призванных показать «Божьи Силу, Мудрость и Доброту, явленные при Сотворении мира» (см. подробности у Гиллеспи, 1951).
Наибольшей популярностью из этих восьми трактатов пользовался тот, что принадлежал перу Уэвелла, которому официально было поручено научно разъяснить такой предмет, как величие Бога, ярким доказательством коего служила астрономия (Баклэнду досталась геологическая тема). Он начал с заявления о том, что мир управляется законами и что следствия этих законов служат наглядным примером наличия божественного замысла. Так, в согласии с этими законами, год на Земле длится ровно 12 месяцев. И это условие, указывал Уэвелл, невероятно важно для жизни и роста земных растений. Если бы жизненный цикл растения составлял только 11 месяцев, а земной цикл (год) – 12 месяцев, то растения расцветали бы в январе, а это означало бы для них верную смерть. Подготовив соответствующую почву, Уэвелл приходит к следующему выводу: «Почему солнечный год должен иметь именно такую продолжительность и не больше? Или, даже если это так, почему вегетативный цикл тоже должен иметь ту же продолжительность? Случайно ли это?.. Случайно подобный результат не может возникнуть. А если это не случайность, то как иначе могло возникнуть такое совпадение, нежели как путем нарочитого приведения к соответствию между собой этих двух циклов?» (Уэвелл, 1833, с. 28–29). Не кто иной, как Бог (понимаемый в данном случае как всеведущий Творец), должен был привести в соответствие продолжительность солнечного года и вегетативного цикла. Или, развивая эту мысль дальше, можно сказать, что поскольку несовпадение этих циклов для Солнца никакого значения не имеет, а для растений оно окажется гибельным, то, должно быть, именно Бог блюдет интересы растений.
Поскольку я периодически буду ссылаться на этот довод из арсенала божественного замысла, то здесь вполне уместно будет дать кое-какие комментарии. Да, именно Уэвелл был выбран с целью раскрыть Божий замысел в астрономии, и хотя он высказал по поводу такого ограничения ряд умных замечаний, он сразу же перевел всю проблему высшего замысла в иную плоскость – в плоскость свидетельств, поставляемых организмами. Если бы солнечный год и вегетативный цикл не совпадали, растения бы не выжили. Короче говоря, именно растения являются в действительности образчиками Божьего замысла, адаптировавшись к заданным условиям так, что эта адаптация помогает им выживать и размножаться; то есть в данном случае эта адаптация привязана к продолжительности земного года. Прибегая к более популярной терминологии, можно сказать, что божественный замысел становится очевиден только тогда, когда в пользу телеологии и «конечных причин» свидетельствуют сами растения (Уэвелл, 1840, 2:78).
Этот маневр с привлечением органической адаптации не был случайным. Почти каждый согласился бы с Уэвеллом в том, что наиболее ярко высший замысел проявляется в организмах и через них, особенно через адаптацию к заданным условиям, что позволяет им выживать и воспроизводить себе подобных. Разумеется, Уэвелл видел свидетельства этого замысла и в неорганическом мире, но он охотно признавал, что там эти свидетельства не столь очевидны, как в органическом мире (Уэвелл, 1833, с. 148–149). Сам Уэвелл довел неокантианство до такой высоты, что не преминул заявить (в своей «Философии», 1840, 2:78), что, наблюдая за организмами, невозможно не обнаружить в них свидетельств разумности замысла. Возможно, большинство ученых не заходили так далеко, как он, но они бы безусловно согласились с его доводом, что высший замысел ярче всего заявляет о себе именно в органическом мире.
Но эта акцентировка на организмах неизбежно ставит два вопроса. Все ли аспекты или грани организма свидетельствуют в пользу высшего замысла? И какого рода замысел можно обнаружить в неорганическом мире, если этот замысел, как правило, в первую очередь нацелен на выживание и воспроизводство организмов? Уэвелл был вынужден признать, что далеко не все аспекты организмов кажутся целесообразными. Например, соски у мужских особей выглядят совершенно бесполезными, как и сходство в строении скелета у различных видов. Но в 1830-е годы Уэвелл и прочие британские ученые были склонны умалять значение этих явлений. Не желая честно признать, что Господь Бог, возможно, творил мир без всяких намерений, Уэвелл предположил, что подобные отклонения свидетельствуют о том, что Бог преследовал и другие цели помимо выживания. Несомненно, что иногда Он творил ради симметрии, или чтобы привнести структуру и порядок, или чтобы создать красоту. Эти цели, по мысли Уэвелла, прекрасно увязываются с неорганическим миром и позволяют ответить на второй из выше поставленных вопросов. Божье намерение заявляет о себе в таких явлениях неорганического мира, как форма снежинок, что, опять же, указывает на то, что Бог в Своем замысле исходил из критерия красоты и порядка (Уэвелл, 1833; 1840, 2:86–89).
Со всей присущей ему самоуверенностью там, где дело касалось трудных вопросов, Уэвелл считал, что будет благоразумно привести в пользу божественного замысла такой довод, с помощью которого можно было бы обойти все отклонения и несуразности, имеющиеся в органическом и неорганическом мирах. То, что явления подчиняются закону (естественное регулирование), уже само по себе есть признак намерения. «Для большинства людей [включая и самого Уэвелла, разумеется] очевидно, что само существование законов, связывающих между собою любой класс явлений и управляющих им, подразумевает руководство разума, изначально задумавшего и утвердившего эти законы» (Уэвелл, 1833, с. 295–296). Чтобы доказать наличие Разума, совсем необязательно указывать целеполагание. Как мы увидим в дальнейшем, разновидности этого варианта суждено было сыграть ключевую роль в дебатах, ведшихся по поводу происхождения органики. (Ибо этой разновидностью является стандартный довод из арсенала божественного замысла, который делает акцент на органической адаптации и который в силу этого часто называют «утилитарным» доводом. Но, пока его ценность не доказана, я пользуюсь стандартной версией.)
Третий момент, связанный с доводом из арсенала высшего замысла, касается человека. Приверженцы богооткровенной теологии автоматически признавали, что человек – это нечто особенное. Но если подходить к этому доводу исключительно с точки зрения разума и чувств (с точки зрения естественной теологии), то поневоле закрадывается мысль, что он был нарочно выдуман для подтверждения исключительности человека. Хотя Лайель, как известно, считал, что физически человек находится на одном уровне с другими животными, он, тем не менее, полагал, что в моральном отношении человек являет собой нечто особенное. При всем при этом как бы походя признавалось (без особого акцента на эту странность), что, будучи существом моральным и интеллектуальным, человек более чем жесток. На основании этого представлялось очевидным, что человек был объектом, пользовавшимся особым вниманием и благосклонностью Бога. Но из этого неминуемо следует довольно неприятный вопрос: как быть с выживанием и воспроизводством низших организмов? Действуют ли они независимо и сами по себе или все-таки служат благу человека? Единого ответа на этот вопрос не существует, хотя никто не сомневался, что главная и первоочередная забота Бога – именно человек. При этом, однако, после знакомства с трудами большинства английских авторов складывается вполне определенное впечатление, что Господь, будучи Сам англичанином, задумал мир исключительно на благо англичан. И требуется немало рассудочной схоластики, чтобы подыскать Богу оправдание, почему Он не создал все расы равно любимыми. Подобные рассуждения были довольно типичными для Баклэнда, который выказал неимоверную изобретательность, доказывая, что Бог, создавая угольные пласты и железорудные отложения и помещая их в столь удобных для добычи местах, думал о людях и, в частности, о британцах (Баклэнд, 1820, с. 11; 1836, 1:63–67). (Очевидно, что ни сам Баклэнд, ни выдуманный им Бог никогда не работали в копях, как не работали и их дети тоже.) В то же время Баклэнд (1836, 1:99) исподволь готовил читателя к заключению, что иногда животные появляются и существуют ради собственного удовольствия.