а, с. 305).
Этот ответ Гершеля требует, на мой взгляд, двух комментариев. Во-первых, Гершель (и он это выразил очень ясно) пришел к своим взглядам на происхождение органики (которое, по его расчетам, неизбежно обуславливается естественными причинами), следуя общенаучной/философской методологии. Если мы и можем заявлять о чем-то с решительной непреложностью, то только исходя из собственного опыта, а ведь, согласно этому опыту, мы видим повсюду не чудеса, а действующие по соответствующим законам механизмы. Следовательно, понимание общей методологической стратегии актуализма, которой придерживается Гершель, делает его позицию (как, в принципе, и позицию Лайеля) вполне объяснимой. Кроме того, Гершель находил позицию Лайеля по вопросу о происхождении видов созвучной и приемлемой для себя еще и потому, что он, так же как Лайель, придерживался деистических убеждений. (У Гершеля позиция та же, что и у Лайеля, но за вычетом антипрогрессионизма. Поэтому Гершель, как и большинство других, воспринимал позицию Лайеля как естественный источник, объясняющий происхождение организмов, и не видел смысла связывать ее с антипрогрессионизмом, хотя, судя по его откликам на труд Дарвина, Гершель заботился об особом статусе человека не меньше, чем Лайель.)
Во-вторых, отклик Гершеля, возможно, помог Лайелю значительно прояснить свою собственную позицию и укрепиться во мнении, что решение проблемы происхождения видов можно найти, лишь обратившись к природным процессам. В своем ответе Гершелю Лайель писал (1881, 1:467): «Что касается образования новых видов, я очень рад тому, что, как вы считаете, это происходит, вероятно, за счет вмешательства промежуточных причин. Я не делаю по этому поводу никаких выводов и не думаю, что оно того стоит, ибо что толку раздражать определенный класс людей, облекая свои мысли в слова, которые не более чем измышления». Это, однако, наводит на подозрения, что неопределенность «Принципов» Лайеля – всего лишь следствие его замешательства, впрочем, как и благоразумной осторожности.
Баден Поуэлл тоже принял (1838) позицию Лайеля (за вычетом антипрогрессионизма), так же как и Бэббидж (1838), который привнес в доводы Лайеля весьма интересный стимул. Обидевшись на Уэвелла за его якобы пренебрежительное отношение к возможности того, что только математика и естествознание могут приблизить нас к Богу, Бэббидж дополнил «Бриджуотерские трактаты» еще одним, неофициальным. В нем он проводит бесхитростную аналогию с собственной работой на вычислительных машинах, показывая, что он может настроить машину так, что она будет выдавать натуральные числа в последовательности от 1 до 100 000 001, в каковой точке она начинает выдавать уже другую последовательность, последующее число которой 100 000 002 (Бэббидж, 1838, с. 36). Таковы же, заявляет Бэббидж, и законы Бога – абсолютно систематичные, регулярные и нередко различимые без всяких там чисел, но при этом обладающие врожденной способностью и даже потребностью производить неожиданные, аномальные явления. Более того, заявляет Бэббидж, если мы будем воспринимать Его законы именно так, в нашем распоряжении окажется куда более возвышенная концепция замысла Создателя, где аномальные функции окажутся столь же планомерными, как и функции регулярные, и это куда разумней, нежели полагать, что Бог учредил регулярные законы, а затем время от времени Сам же непосредственно вмешивается в них. Другими словами, Бэббидж поставил этот довод с ног на голову, заявив, что чем более аномальным что-то кажется, тем больше это свидетельствует о величии Божьих законов!
Какого же рода явления вызываются причиной, которая, с одной стороны, аномальна, а с другой – подчинена закону? Бэббидж (1838, с. 44–46) не делает тайны из того обстоятельства, что он прежде всего имеет в виду проблему происхождения органической материи. Разве нельзя предположить, что функция происхождения органики подпадает под некий закон, разумея под этим, что здесь просто работают причинные механизмы, управляемые законами? И разве нельзя предположить, развивая ту же мысль, что эта функция может выглядеть аномальной по аналогии с приведенным выше примером о вычислительной машине? Поэтому нет ничего удивительного в том, что он поспешил отпечатать в качестве приложения письмо Гершеля к Лайелю, ибо, как сказал сам Бэббидж (1838, с. 225), «почти полное совпадение его взглядов с моими еще раз доказывает правомочность моих объяснений и дает им дополнительную поддержку». Чем не весомый аргумент, особенно учитывая престиж Гершеля в научном мире?
Этот довод Бэббиджа, довольно натянутый и неестественный, каким бы внешне поразительным он ни казался, наиболее важен по двум причинам: во-первых, из-за непосредственного влияния, которое он оказывает на умы читателей, а во-вторых, из-за того, что он иллюстрирует очень важный, на мой взгляд, элемент всей дарвиновской революции, толкуемой достаточно широко. Поэтому я перейду сразу ко второму пункту, оставив разбор первого на потом.
Двигаясь понемногу к органическому эволюционизму, мы в некотором смысле приближаемся к Закону, удаляясь от Чуда. И главным фактором в этом движении, как на это намекает Бэббидж, является успех промышленной революции, в частности переход к машинному труду. В течение 50 и более лет до начала нашего повествования британцы с невиданным успехом обуздывали и применяли себе во благо силы природы, то есть использовали законы, управляющие стихиями, создавая (за счет машин и без вмешательства человека) предметы повседневного обихода гораздо быстрей и эффективней, чем это было возможно в доиндустриальную эпоху, о чем человек той эпохи только мечтал. Более того, промышленный прогресс шел полным ходом и в описываемое время. 1830-е и 1840-е годы, например, были временем интенсивного строительства железных дорог, значительно сокративших сроки перевозки и передвижения по британской территории. Все это неизбежно оказывало воздействие на расположение духа и нравы жителей викторианской эпохи. «Пророк» этой эпохи, Томас Карлейль, например, был просто одержим властью машин (Хоутон, 1957). Ее воздействие сказывается и на нашем повествовании. Британцы покорили природу: они пользовались ее законами, чтобы производить материальные блага механическим путем без вмешательства человека. Поэтому и Бог, коль скоро он выказывал Свою любовь к британцам, давая им возможность проделывать все это, и Сам мог делать все это не хуже них. Короче говоря, Бог – это Верховный Промышленник и Предприниматель. Если Ричард Аркрайт демонстрирует свою силу, создав сеть текстильных мануфактур, на которых машины автоматически производят добротную ткань, то и Бог, разумеется, точно так же может демонстрировать Свою силу, автоматически создавая новые виды. С точки зрения многих викторианцев, чем больше они встречали в мире подобий прядильной машине Джеймса Харгривса, тем более великим им казался Бог, и это исподволь влияло на их взгляды по вопросу о происхождении органической материи.
Я отнюдь не преувеличиваю. Вышеупомянутая метафора – сравнение Бога с инженером или промышленником – не убедила бы викторианца отказаться от мысли о чудесах. Но «довод, основанный на законах» и взятый на вооружение консерваторами, содержит прозрачный намек на то, как очередная метафора – сравнение возможностей Бога с возможностями машин – ниспровергла традиционный довод о божественном замысле. Уэвелл (а он-то и представил сей «законодательный» довод) указал на то, что каждый атом, создаваемый в согласии со сводом строго регламентированных законов, должен вести себя в точности так же, как и другие. Он постоянно цитировал «Философию естествознания» Гершеля, чтобы убедить читателей, что эта книга сама по себе подразумевает существование Бога, так же как массовое производство товаров подразумевает существование машин, а они, в свою очередь, – существование разработчика и производителя. Ну а действие законов на материю, естественно, является еще более прямым доказательством существования Бога, ибо оно «мгновенно наделяет каждый из составляющих ее атомов сущностными признаками и произведенной вещи, и придаточного агента» (Уэвелл, 1833, с. 302; цит. ист.: Гершель, 1831, с. 38; курсив его). Но в отношении Бэббиджа и тех, кто воспринял его идеи, справедливо будет сказать, что на их позицию и отношение к вопросу о происхождении видов повлияла одна из разновидностей данной метафоры. Собственно, я придерживаюсь того мнения, что к дебатам о происхождении органики, обратившим человечество в сторону эволюции, привел весь ход (причем успешный ход!) промышленной революции. Более того, не обошлось здесь и без религии, ибо на фоне происходящего казались в высшей степени подозрительными все утверждения о том, что религия решительно противится распространению эволюционных идей.
Думаю, относительно этого пункта сказано уже достаточно. Мимоходом замечу лишь, что Лайель (1881, 2:10) воздал должное Бэббиджу, «благосклонно» отозвавшись о его работе. Он искренне заявил, что находит концепцию Творца, как ее подает Бэббидж, более приемлемой в религиозном смысле, чем любую позицию, постулирующую вмешательство чудес, заметив, что «довод об изменении законов вполне согласуется с некоторыми из моих размышлений по поводу геологии». Так оно и было, ибо Бэббидж последовательно проводил ту мысль, что происхождение органики, хотя оно и подчиняется законам, подразумевает нечто довольно специфическое и к тому же свидетельствует о славе Бога!
В своем президентском обращении к Геологическому обществу в 1831 году, а затем в речи перед выпускниками в 1833-м Седжвик тоже обозначил свою позицию по данному вопросу, и она оказалась куда более ортодоксальной, чем даже у Лайеля. Соглашаясь с Лайелем в том, что преобразование видов – «теория, немногим лучшая, чем безумная мечта», Седжвик (1833, с. 26) решительно встал на сторону Бога, заявив, что образование новых видов происходило благодаря Его вмешательству, а чтобы не произошло ошибки, что под «чудом» он и в самом деле понимает нечто, не укладывающееся в обычные законы природы. Он ясно высказался о «регулирующей силе, совершенно отличающейся от всего того, что мы обычно понимаем под законами природы» (Седжвик, 1831, с. 305). Время от времени Бог создает новые организмы, заявил он, и хотя все эти творческие акты, вероятней всего (что не противоречит логике), совершались после природных катастроф, вызванных естественными причинами, сами по себе они требовали сверхъестественного вмешательства. Более того, хотя Седжвик считал, в отличие от Лайеля, что человек появился «буквально вчера», он тоже считал его вершиной длинной прогрессивной цепочки развития. Но подобное «сходство взглядов» не мешало тому же Седжвику жестоко критиковать Лайеля за то, что тот смеет предполагать, будто виды все еще находятся в процессе возникновения/сотворения (Лайель, 1881, 2:36). Человек – последнее и окончательное творение Бога, и этим все сказано.