Его позиция неприятия эволюционизма хотя и опиралась на то, что Седжвик считал научными фактами, но основывалась скорее исключительно на религии. Оправдывая свое нежелание рассматривать человека в качестве очередного звена в естественном порядке вещей, Седжвик решительно утверждал, что всякое «изобретение доказывает наличие замысла» (1833, с. 21), но что любое творение, согласующееся с законом, опровергает этот замысел. Пытаясь совместить несовместимое, он, однако, заявлял, что, даже если бы творение вершилось по каким-то там законам, это не отменяло бы наличия самого замысла. Поневоле возникает чувство (и чувство вполне простительное), что желание Седжвика найти удовлетворительный с религиозной точки зрения ответ на вопрос о происхождении органики противоречит всей его научно-философской стратегии, ибо он не менее Лайеля был непреклонен в своем мнении, что мир действует в соответствии с непреложными законами (Седжвик, 1833, с. 18; 1831, с. 300) и что законы Бога, созданные Им для этого мира, вечны, неизменны и нерушимы.
В том, что Седжвик апеллирует к чудесам, делая их ответственными за образование новых видов, есть некая несообразность, как и у Лайеля, но несообразность куда более вопиющая.
На первый взгляд эта же несообразность присутствует и в размышлениях Уэвелла. Он утверждает, что, хотя Бог и действует в соответствии со Своими законами (особыми, не природными законами), все же появление новых видов не относится к тому виду явлений, «о которых мы привычно говорим как о законах природы» (Уэвелл, 1832, с. 125). При этом он то и дело утверждает, что законы природы не допускают исключений и что мир управляется в соответствии с законами. Как довольно дерзко цитирует Уэвелла Дарвин в самом начале «Происхождения видов»: «Но в отношении материального мира мы можем, по крайней мере, зайти так далеко – можем почувствовать, что события вершатся не путем отдельных вмешательств силы Божией, применяемой в каждом отдельном случае, а путем применения общих законов» (Уэвелл, 1833, с. 356).
Мы уже убедились в том, что Уэвелл – большой мастер по части отстаивания своего права верить именно в то, что его больше всего устраивает, и это же не менее справедливо и в отношении проблемы происхождения органики. Чтобы оправдать свою приверженность явно противоречивым позициям (первая – это возникновение новых видов путем чудесного вмешательства Бога, а вторая – признание универсального свода законов, управляющих миром), Уэвелл выработал несколько твердых убеждений, которые, по его мнению, всегда могут быть приложимы к геологическим явлениям. Первое – это идея о том, что в геологическом мире все имеет свою причину: «Каждое событие, имевшее место в истории Солнечной системы… было одновременно и причиной, и следствием: следствием того, что ему предшествовало, и причиной того, что за ним следовало» (Уэвелл, 1840, 2:112). Второе – это требование, чтобы причина была достаточно веской и могла произвести следствие: «Наше знание, касающееся причин, запустивших целую череду явлений, должно зиждиться на выяснении того, какие именно изменения в материи эти причины могут производить» (Уэвелл, 1840, 2:101). И третье убеждение – что мы можем постулировать причины и следствия только исходя из собственного опыта: «Если мы не можем рассуждать, идя путем аналогий от событий сегодняшнего мира к событиям мира прошлого, стало быть, у нас нет фундамента для нашей науки» (Уэвелл, 1839, с. 89).
Последнее утверждение вызывает недоумение, ибо оно явно противоречит духу уэвелловской доктрины verae causae. Но, по мнению самого Уэвелла, это не так. Его точка зрения на этот счет такова, что с учетом явлений, случившихся в прошлом, нынешний опыт вполне может убедить нас в том, что ни одна из известных нам сегодня причин не могла бы объяснить то, что происходит сегодня. Чтобы сохранить верность другим убеждениям, касающимся причинно-следственной связи в геологии, – а именно что всякое явление должно иметь под собой причину, способную вызвать соответствующее следствие, – как и сохранить надежду на правомерность vera causa, нам необходимо, утверждает Уэвелл, обратиться к причинам, отличным от тех, которые нам известны по личному опыту или которые действуют поныне. Эти другие причины могут быть скорее сверхъестественного или чудотворного свойства, нежели теми, что подвластны закону, как мы его понимаем.
«[Относительно] образования Земли, появления животной и растительной жизни и переворотов, посредством которых одно собрание видов последовательно перешло в другое…, можно сказать, что такие события, как эти, совершенно необъяснимы никакими известными нам сегодня причинами; таким образом, результатом наших исследований, проводившихся в строгом соответствии с научными принципами, может оказаться тот, что мы должны или рассматривать сверхъестественные влияния как часть череды событий в прошлом, или заявить о своей неспособности выстроить эти события в связную цепочку» (Уэвелл, 1840, 2:116).
Позиция Уэвелла напоминает ту, в которой оказывается преподаватель, который подозревает нерадивого студента, блестяще сдающего экзамен, в списывании или использовании шпаргалок. Преподаватель понимает, что блестящий ответ студента должен иметь под собой какую-то причину; он понимает также, что эта причина должна быть достаточно веской, чтобы объяснить столь блестящий ответ студента, но по собственному опыту он знает, что ничто ни в поведении студента, ни в его отношении к учебе не может служить такой причиной. Следовательно, преподаватель лихорадочно ищет другие причины, которые могли бы объяснить этот феномен, хотя, конечно же, с самого начала не допускает и мысли о чудодейственном вмешательстве Создателя.
Теперь, когда его генеральная позиция обозначена, Уэвеллу остается убедить читателя, что организмы и их происхождение опираются на причины, не подлежащие законам, как мы их знаем. Сначала Уэвелл практически дословно цитирует многие весьма неудачные, по его мнению, доводы Лайеля (Уэвелл, 1837, 3:573–576). В частности, он повторяет вслед за Лайелем (причем соглашается с ним), что и египетские мумии, и опыт животноводов свидетельствуют как раз против трансформационизма. Более того, теория Ламарка с ее допущениями, касающимися зарождения новой жизни, замечает он, кажется подозрительно нарочитой и сложной, что в глазах Уэвелла, для которого простота – главное достоинство, является грубым если не промахом, то упущением (Уэвелл, 1837, 3:579). Следовательно, заключает Уэвелл, среди известных нам причин нет достаточно веских, которые могли бы привести к образованию новых видов. Но поскольку такие причины должны-таки быть, то эти причины, заключает Уэвелл, неизвестного нам свойства.
Естественные причины (причем находящиеся в ведении законов!) неизвестного свойства – чего же более? Уж эту позицию, разделяемую Лайелем и Гершелем, Уэвелл, казалось бы, должен был принять. Более того, он наверняка должен был приветствовать такой ответ, ибо для интерпретации его доктрины verae causae он давал больше простора, чем для интерпретации положений Гершеля и Лайеля, которые хотели не просто знать, что verae causae естественны, а понять, что они собой представляют. Сам Уэвелл никогда не предъявлял такого условия к своим verae causae. Но он достаточно грубо и поверхностно изложил положения Лайеля, указав, что «одного лишь подозрения, что происхождение видов когда-то имело место (не важно, однажды или много раз), пока оно находится вне связи с нашими органическими науками, недостаточно; это скорее принцип естественной теологии, нежели физической философии» (Уэвелл, 1837, 3:589). Причину такой позиции следует искать, как это очевидно, в сферах органической адаптивной организации и разумного (Божьего) замысла (Уэвелл, 1837, 3:574). Уэвелл просто не видел путей, посредством которых можно было бы согласовать слепые, неуправляемые законы и причины, им подчиненные, с творением или происхождением этой организации.
Это же оказалось камнем преткновения и для Лайеля, хотя, как мы знаем, он страстно хотел отдать должное божественному замыслу. Поэтому и он был вынужден предположить наличие каких-то иных, странных и необъяснимых законов, и Уэвелл просто не знал, как относиться к таким законам: они ему казались нарочно выдуманными – в отличие от тех, которые могли явиться следствиями божественного замысла. Говорить об этих законах как о каких-то других для него было противоречием терминологического свойства. Но поскольку организмы являют собой безупречную организацию, следует предположить и наличие некой адекватной причины, приведшей к такой организации, а единственное, что кажется уместным и стопроцентно приемлемым в данном случае, – это прямое вмешательство Бога: «Исходя из общего хода природы, мы должны поверить в существование многих успешных актов сотворения и уничтожения видов – актов, которые мы по праву можем назвать чудесными» (Уэвелл, 1837, 3:574). Уэвелл не отрицает, что Бог, возможно, и Сам подчиняется Своим же собственным законам, но это не законы, действующие в этом мире, и не те природные законы, которые лайелианцы желают навязать, дабы объяснить происхождение видов.
Короче говоря, позиция Уэвелла сводится к следующему: чтобы объяснить органическую адаптацию, как это сделали бы добросовестные ученые, нам необходимо обратиться к чудесам, то есть к чему-то такому, что неподвластно природным законам. Нельзя отрицать наличие органической адаптации в материальном мире. Она есть. И как ученые мы должны объяснить ее. Но мы сознаем, что для этого необходимо обратиться к чудесам, поскольку обычные законы (и причины, им подчиняющиеся) здесь не действуют. «Ничто в существующем порядке вещей, учрежденном на аналогиях и сходствах любого мыслимого рода, не указывает на ту творческую энергию, которая должна быть задействована на производство новых видов» (Уэвелл, 1840, 2:133–134). Эта позиция прекрасно согласуется с философией и религией Уэвелла: его вера в причинно-следственные связи, действующие в геологии, остается нетронутой, его рационалистическая доктрина