То, что автор «Следов…» пожелал остаться неизвестным и выпустил книгу анонимно, добавляло ей шарма и привлекательности. Насчет автора ходили различные домыслы, поговаривали даже, что это чуть ли не сам принц Альберт. Но многие твердо полагали, что автор – некто Роберт Чемберс из Эдинбурга. Дарвин, например, нисколько не сомневался, что это именно он (Дарвин и Сьюард, 1903, 1:48–49), но только в 1884 году, после того как ажиотаж вокруг этого труда давно затих, Чемберс наконец был официально объявлен его автором (это было сделано в последнем, двенадцатом, посмертном издании его работы).
Чисто внешне, по крайней мере, карьера Чемберса (1802–1871) ничем не отличалась от той, которую викторианцы считали образцом научной карьеры (Чемберс, 1872; Миллхаузер, 1959). Хотя он родился в сравнительно благополучной семье и первые годы его жизни протекали в относительном комфорте, вскоре его родители разорились, и на долю семьи выпали трудные времена. Поэтому, несмотря на то что вначале он рассчитывал сделать церковную карьеру, в конце концов ему пришлось пойти по стопам старшего брата и стать книготорговцем, хотя вся его книжная наличность состояла из нескольких учебников и нескольких экземпляров Библии в дешевом издании. Однако благодаря прилежанию, трудолюбию, бережливости и инициативе он вытащил себя из трясины бедности, и вскоре они с братом учредили одну из самых успешных издательских фирм XIX века, снискавшую известность ежемесячным изданием под названием «Журнал Чемберсов», публиковавшим всякого рода поучительную и полезную информацию. Как и его брат Уильям, Роберт Чемберс был не просто издателем: он писал обширные ознакомительные очерки, посвященные истории, природе и быту Шотландии, причем делал это в форме, доступной и привлекательной для самых широких слоев читающей публики. Один из таких очерков, «Шотландские шутки и анекдоты» (1831), который, как свидетельствует он сам, был написан с целью показать шотландцев как «остроумную и веселую» нацию (Чемберс, 1872, с. 209), уже сам по себе был, несомненно, очень серьезной работой, вполне способной подготовить его к атаке на бастионы и редуты цитадели органического мира и его происхождения.
Видимо, с тем чтобы защитить честь семьи и фирмы, Чемберс решил опубликовать «Следы…» анонимно, но поскольку все это дело с самого начала было окружено стеной недомолвок и умолчания, мы можем только догадываться о его истинных мотивах. Почему респектабельный эдинбургский предприниматель вдруг решил броситься в омут безумных околонаучных размышлений? Но эта загадка, вероятно, менее загадочна, чем это могло бы быть, напиши он какой-нибудь другой труд, ибо основной аргумент, которым он руководствовался при создании «Следов…», в меньшей мере обусловливался научным, нежели методологическим или философским подходом. Поэтому мы можем высказать вполне разумное предположение об истинных мотивах, двигавших Чемберсом, хотя он, по его собственным словам (сказанным в предисловии к десятому изданию «Следов…»), изначально был окрылен и подвигнут к написанию труда поразительным откровением со стороны самих ученых, признавших возможную аналогию между эмбриологией и историей жизни на Земле (см. Ходж, 1972, с. 136–138). Поскольку это признание было сделано в середине 1830-х годов, то вполне вероятно, что оно исходило от Лайеля; скорее всего, это была одна из его импровизированных ремарок, сделанных мимоходом, но она-то и решила исход дела. Во всяком случае, такое объяснение вполне соответствует общему шаблону поведения, принятому среди викторианских эволюционистов: спокойно принимать доводы Лайеля, но все его выводы и заключения ставить с ног на голову. Возможно, так оно и было, однако, оставив все как есть, давайте теперь займемся самими «Следами…». В дальнейшем, кроме особо оговоренных случаев, я буду ссылаться на первое издание этой работы и краткое дополнение к нему – работу под названием «Объяснения», опубликованную в 1845 году.
«Следы…» начинаются с обсуждения гипотезы туманностей, которую Чемберс охотно разделяет, и причина, руководившая им при этом, вполне проста и понятна (Оджилви, 1975). По меньшей мере он надеялся вот на что: поскольку неорганический, космологический мир управляется нерушимыми законами, то, исходя из аналогий, резонно предположить, что и органический мир, включая все органические творения, тоже управляется законами. Но он также надеялся увлечь читателя еще более серьезным предположением, что поскольку космологический мир развивается под эгидой упомянутых законов, то, исходя из той же аналогии, резонно предположить, что и органический мир развивается под эгидой тех же законов. Но хотя в первом издании «Следов…» Чемберс твердо стоял за последнее положение, в «Объяснениях» (1845, с. 5) он, видимо, решил защитить себя от критики, могущей обрушиться на него за его панегирик гипотезе туманностей, заявив, что важным для его позиции является как раз первое, а не второе положение: «Было бы ошибкой полагать, что эта гипотеза [туманностей] важна для меня именно как базис всей природной системы, изложенной в моей книге. Нет, этим базисом прежде всего являются материальные законы, которые, как это доказано, действуют во всей Вселенной». Поэтому Чемберс находил достаточно впечатляющим тот факт, что и в органическом мире, как это демонстрирует физика, тоже действуют законы и что эти «природные законы и в большом и в малом действуют индифферентно» (1845, с. 6). Так ли, эдак ли, а выгода налицо: если гипотеза туманностей верна, то она станет солидной поддержкой для его органического эволюционизма, а если вдруг она окажется ложной, все равно не придется поступаться главным.
В «Объяснениях», значительно ослабляя силу своей аналогии, Чемберс пытается устранить эту опасность, введя одну тонкость. Он приводит свидетельство бельгийского исследователя Адольфа Жака Кетле, что человек с его различными параметрами тоже подчиняется законам. На индивидуальном уровне эти законы, возможно, и неразличимы, но если брать человечество как группу, мы находим регулярные закономерности в соотношениях рождаемости и смертности, высоты, веса, силы и так далее. Даже как моральное и нравственное существо человек остается подвластен закону, ибо если рассматривать человечество в массе, то все моральные качества, «даже склонность уступать таким искушениям, которые ведут к преступлению, – все это свидетельствует о цельном, решительном коллективном характере, хотя поведение одного-единственного человека предсказать невозможно» (1845, с. 25; взято у Кетле, 1842; обратите внимание на его издателей!). Таким образом, определив внешние границы действия закона (планеты и люди), Чемберс, нимало не смущаясь, заявляет, что абсолютно все, включая и происхождение видов, подчиняется законам.
Затем Чемберс подробно описывает суть и природу палеонтологической летописи, нимало не подозревая, что это окажется самой спорной частью его работы, – в самом деле, с непостижимой скоростью она вызвала такую бурю реакций и откликов, сколько все прочие материалы, вместе взятые, – но именно эту тему Чемберс почему-то рассматривает с полной самонадеянностью, если не компетентностью. В частности он заявляет, что еще 15 лет назад Лайель побоялся бы возражений со стороны эволюционистов, зато он как эволюционист ясно видит в летописи прогрессию от простейших организмов к млекопитающим, где человек – одно из самых поздних добавлений. Если вдаваться в подробности, то начинает Чемберс с беспозвоночных животных – зоофитов, полипов, моллюсков, ракообразных, – а затем переходит к первобытным рыбам, вскользь упомянув о некой предполагаемой связи между ракообразными и рыбами (Чемберс, 1844, с. 54–75). После этого он переходит к пресмыкающимся, сделав небольшую ремарку насчет прогрессии среди растений. Затем он упоминает о связи между пресмыкающимися и птицами, сославшись на такого авторитета в этом вопросе, как Оуэн. Затем он доходит до ранних млекопитающих, начав, что существенно, с сумчатых животных, и постепенно подходит к нынешним, более распознаваемым и хорошо известным формам, вершиной которых является человек. Таким образом, Чемберс, по его мнению, показал относительно постепенную прогрессию, или восхождение от низшего к высшему, то есть ту цепочку происхождения органических форм, которая, как и следовало ожидать, по сути своей обусловлена эволюцией, а не чудом.
Но прежде чем мы двинемся дальше, необходимо указать на три момента. Во-первых, в своих «Объяснениях» Чемберс несколько модифицировал свою версию постепенного восхождения вверх, допуская ряд ответвлений от этой линии, причем эти ответвления, называемые «семействами», затем идут вверх от главной линии идеально параллельными линиями (1845, с. 69). Во-вторых, Чемберс постарался связать прогрессивную летопись с изменившимися на Земле условиями, и мы вскоре увидим, что у него были свои взгляды на то, как именно любые изменения обуславливаются состоянием среды. Здесь чувствуется привкус трансцендентальной прогрессии Агасси, ведущей к появлению человека, и это, разумеется, связано и с его пониманием закона, отдающего предетерминизмом, и с некоторыми идеалистическими представлениями, в силу которых человек ставится во главе вещей. В-третьих, Чемберс, упоминая о сходных признаках у эмбрионов нынешних и ископаемых рыб, замечает, что, видимо, «эти факты указывают на паритет законов, управляющих и общим прогрессом творения, и прогрессом индивидуального плода одного из более совершенных животных» (1844, с. 71). Хотя Чемберс, как известно, начал свои эволюционные блуждания по лабиринту науки именно с этой аналогии, он, видимо, заимствовал данный пример (но не его эволюционную интерпретацию) у самого Агасси – или непосредственно, встретившись с ним на заседании Британской ассоциации в Глазго, или опосредованно, от одного из его последователей. Поскольку своей летописной аналогией (то есть сравнением эмбриона с ископаемыми) и ее интерпретацией Чемберс тоже обязан Агасси (а заодно Фон Бэру и его идеям), то у нас есть еще одна причина полагать, что в «