Система Чемберса – как и система Ламарка, не говоря уже о неэволюционной системе Агасси, – система сугубо прогрессивная. Мы начинаем с низших организмов и по прогрессивной восходящей поднимаемся к высшему – человеку. Интересно, могут меня спросить, а есть ли всему этому конец и где он? Возможно ли, что именно человек является высшим организмом, и не поведет ли нас развитие к чему-то еще более высокому? Всегда готовый предложить более умозрительную, нежели какую-то другую альтернативу, Чемберс уверяет читателей, что эволюция как восхождение к чему-то более высшему – это живая реальность: как знать, возможно, мы не кто иные, как предшественники вершинной расы сверхлюдей (1844, с. 276). Как мы увидим из последующих глав, это предположение упало на благодатную почву, поскольку оно стало неотъемлемой частью еще более ортодоксального викторианского труда, нежели «Следы…», если даже они и писались с расчетом на это.
Был ли Чемберс по своей натуре убежденным ортодоксом или нет, не столь уж и важно; важно, что он не испытывал никакой ложной скромности относительно своей системы, ибо с самоуверенностью, граничившей с беззаботностью, он спокойно уподоблял свой труд ньютоновским.
«Неорганическим миром окончательно и бесповоротно управляет лишь один повсеместно действующий закон – ЗАКОН ТЯГОТЕНИЯ. Органический мир, другая огромная часть мирового порядка вещей, в равной мере тоже зиждется на одном законе – ЗАКОНЕ РАЗВИТИЯ. Но даже эти два закона в конечном счете являются лишь разновидностями одного, еще более обширного закона, выражающего то всемирное единство, которое человеческий ум вряд ли может отделить от Самого Бога» (1844, с. 360).
Среди многочисленных злоречивых и язвительных высказываний, брошенных в адрес Чемберса, трудно выбрать такие фразы, которые хоть чем-то отличались бы от других. Но есть и «достижения»: некий молодой человек по имени Томас Генри Хаксли, например, написал (1854) самую беспощадную и резкую критическую статью, а Седжвик написал самую длинную, попытавшись с сугубо научной дотошностью погасить этот «эволюционный пожар» (Седжвик, 1845, 1850). Типичным оказался и вклад Уэвелла в этот поток критики: он написал самую напыщенную работу, умудрившись ни разу не упомянуть ту цель, на которую она была направлена (Уэвелл, 1845; он упомянул «Следы…» только во втором издании). Моя же самая любимая критическая работа принадлежит перу сэра Дэвида Брустера, шотландского физика-оптика, биографа Ньютона, человека, преданного науке: «Предвестница безбожных времен, указывающая на отсутствие здравого смысла в сфере нашего всеобщего образования, книга «Следы естественной истории творения» стала деликатесом общественного вкуса и имеет неплохие шансы на то, чтобы отравить источники, питающие науку, и обмелить источники, питающие религию» (Брустер, 1844, с. 471). И так далее, и так далее в том же духе.
Каким бы забавным ни казалось это занятие – выискивать и отбирать наиболее колоритные образчики викторианской критики, мы, однако, не должны упускать из виду, что практически каждое научное утверждение или высказывание Чемберса было выделено, тщательно рассмотрено и изучено с позиции его неубедительности по причине недостатка веских научных оснований. Так или иначе, но научная реакция на труд Чемберса представляется нам наименее интересной, поскольку и сама реакция была банальной, что неудивительно: ведь многие, если не большинство обвинений, направленных против того же Ламарка, появились десятилетия спустя после выхода в свет «Следов». Тот же Уэвелл в уже упомянутой работе умудрился написать многое ни о чем, собрав в одну кучу антиэволюционные высказывания из своей «Истории» и «Философии», дополнив их предисловием и издав. Поэтому мы имеем все то же самое: животноводов, которым не удалось выйти за границы видов, Кювье с его мумиями и все прочие достаточно старые и изношенные антиэволюционные доводы.
Это сказано не с тем, чтобы дать понять, будто против позиции Чемберса не было выдвинуто никаких новых аргументов. Дело не в новых аргументах, а в той атмосфере презрения, которая сложилась вокруг его работы, особенно вокруг его размышлений о спонтанном зарождении жизни (Седжвик, 1845, с. 7–9). Нет такого критика, который бы язвительно и с сарказмом не упомянул о морозных узорах на стеклах. Да и насекомое, якобы полученное после пропускания электрического тока через химический раствор, тоже никто не обошел вниманием, хотя оно того вряд ли заслуживало, ведь факты были явно подтасованы, да и сами опыты ставились в условиях, далеких от идеальных. Подверглись жестокой критике и размышления Чемберса по вопросам эмбриологии, что и вовсе было нетрудно, учитывая то, что Чемберс был католиком и подход у него был соответствующий, так что у каждого из критиков нашлось, что ему возразить (Седжвик, 1845, с. 74–82). Но предмет, на который критики обращали особое внимание, – это палеонтологическая летопись, та научная тема, которую сам Чемберс исследовал очень детально. Несомненно, это та область, в которой Чемберс выказал наибольшую компетентность (или наименьшую некомпетентность) и которая непосредственно граничила с убеждениями и верованиями, столь заботливо взлелеянными антиэволюционистами. Большинству читателей пришелся по душе тот факт, что в палеонтологической летописи прослеживалась явная прогрессия, что, по меньшей мере, могло бы свидетельствовать о том, что Бог действительно подготавливал мир к появлению человека; а для каждого вроде Агасси это, кроме того, служило доказательством существования генерального плана, которым-де руководствовался Господь Бог, создавая организмы по принципу восхождения от самых примитивных к самым совершенным – человеческому, например. Поэтому перед антиэволюционистами стояла непростая задача – показать, что, хотя палеонтологическая летопись прогрессивна, в ней содержится материал, напрочь исключающий любое ее эволюционное толкование.
Таким образом, практически каждый критик, радеющий за прогрессию, воспользовался недочетами Чемберса в трактовке этой темы, и стандартные контраргументы с обязательными отсылками на мумии посыпались как из рога изобилия. Но самый сокрушительный удар по «Следам», особенно по сведениям из области геологии, приведенным там, которые в целом признавались непогрешимыми и удачно изложенными, нанес некто Хью Миллер (1802–1856), человек, во многих отношениях сделавший почти такую же карьеру, что и Чемберс (Миллер, 1854; Бэйн, 1871). Он тоже был шотландцем из бедной семьи, который благодаря трудолюбию и бережливости вырвался из тьмы нищеты и невежества (он начинал как каменщик) и достиг высот известных – в последние годы он работал редактором журнала Witness, официального органа шотландских евангелистов, отколовшихся от шотландской церкви, – пользуясь почетом и уважением и у соотечественников, и у британцев. Миллер всю жизнь интересовался геологией, и, по иронии судьбы, его первые статьи по геологии появились в 1838 году в еженедельном журнале, редактором и издателем которого был его добрый друг Роберт Чемберс из Эдинбурга (Чемберс, 1872, с. 263). Видимо, ирония судьбы была все же не поверхностной, а достаточно глубокой, ибо в этих статьях, написанных (в чем я нисколько не сомневаюсь) именно Миллером, приводилось подробное изложение геологических теорий (включая и теории Лайеля) и давалась полная и вполне благоприятная экспозиция (заимствованная в основном из трудов Баклэнда) прогрессивной природы палеонтологической летописи[12]. Более того, в 1841 году Миллер опубликовал работу (на нее ссылается и Чемберс в «Следах»), где приводились факты, подтверждающие прогрессивность палеонтологической летописи, в частности цитаты из Лайеля, касающиеся закона Меккеля – Серре, ссылки на Агасси, относящиеся к параллелям между эмбрионами и ископаемыми, и особенно ссылка на его заявление по поводу рыб, сделанное в Глазго на заседании Британской ассоциации. То, что именно эта троица – Лайель, Миллер и Агасси – высекла искру и раздула пламя эволюционизма Чемберса, само по себе добавляет пикантную изюминку в наше повествование. (Вероятно, сюда же следовало бы добавить и имя Уэвелла, ибо именно он предложил гипотезу туманностей как достойную аналогию геологии!)
Но классическая геология была лишь частью обширной деятельности Миллера: неудивительно, что одной из главных задач, которые он ставил перед собой, было примирить научные и религиозные выкладки. Публикация «Следов…» оказалась для Миллера манной небесной – если мне позволено будет применить эту метафору к столь недостойному труду, – дав ему возможность написать вполне одиозный ответ. Несомненно, что столь опасная популярная книга, как «Следы…», требовала и соответствующего ответа, и Миллер на ответ не поскупился, сначала в колонках Witness, а затем, в 1847 году, и в книге с довольно мудреным названием: «Следы Творца, или Астеролепис из Стромнесса».
Чемберс утверждал, что палеонтологическая летопись является несомненным доказательством того, что организмы прогрессируют от менее сложных к более сложным, чего и следует ожидать, если эволюция действительно идет полным ходом. Миллер полностью соглашается с тем, что такой прогресс в животном мире в самом деле имеет место – от рыб к пресмыкающимся, затем к млекопитающим и, наконец, к человеку. В следующей своей работе, «Свидетельство камней» (1856, с. 70), Миллер заходит так далеко, что приводит в подтверждение своих слов высказывание Агасси о том, что рыба, по-видимому, и была той самой рептилией, ползавшей по земле, прежде чем появились настоящие пресмыкающиеся. Однако, возражает Миллер, определенные факты из геологической летописи настолько незыблемы, что устраняют всякую мысль об эволюции. Что самое важное, мы до сих пор не уверены в том, что различные виды организмов постепенно развились до нынешнего состояния из жалких, примитивных подобий. Скорее напрашивается вывод, что самые сложные организмы из тех, что зафиксированы в палеонтологической летописи, возникли внезапно, в уже завершенной форме. И, наконец, Миллер подходит к астеролепису (роду панцирных рыб), упоминаемому в названии книги, подробно описывая ее размер и невероятно сложную природу, а затем делает поразительный вывод: «До какой-то определенной точки [ступени] на геологической лестнице мы их [рыб этого рода]