а, b; см. также «Следы…», 1845а; «Космос», 1845; «Объяснения», 1848). В следующей главе мы рассмотрим, как позитивное влияние «Следов…» ощущалось даже в 1850-е годы и как оно сыграло видную роль в жизни человека (указав ему путь к эволюционизму), который, в конце концов, вывел Дарвина на чистую воду.
Второй вопрос связан с противодействием «Следам…». Мы уже рассмотрели различные причины – научные, философские и религиозные, – заставившие людей высказываться против. Но этих причин, однако, недостаточно, как это чувствует каждый, для столь злостных нападок. Должно быть что-то еще. Седжвик, например, при всей его неистовости, был не грубым человеком – напротив, по словам людей, знавших его, он был добрый и человеколюбивый. Более того, он ведь не набросился публично на Бэббиджа, обвиняя его в несуразных или абсурдных рассуждениях, хотя именно из работы Бэббиджа Чемберс позаимствовал пример закона действия счетно-вычислительной машины. Да и едкие комментарии Гершеля на заседании Британской ассоциации были вполне сдержаны и благопристойны – в протоколе сказано, что он утверждал, что происхождение видов должно иметь естественную причину. Такое ощущение, что каждый из профессиональных ученых воспринял «Следы…» на свой личный счет и что реакция каждого из них была отчасти окрашена личностным отношением, хотя, с другой стороны, совсем нетрудно изрыгать яд, когда твой оппонент неизвестен. Следующие три предположения как раз и относятся к области размышлений относительно того, почему дебаты были окрашены в тона личностного отношения.
Во-первых, это было вызвано определенной напряженностью отношений между профессионалами и любителями. Каждый согласится с тем, что «Следы…» были особенно популярны у обычной читающей публики: шумная распродажа и множество переизданий – тому свидетельства. Должно быть, профессиональных ученых раздражал тот факт, что книга, содержавшая такое количество доказуемо абсурдных измышлений, пользуется такой популярностью. Это тем более раздражало, что здравые научные выкладки седжвиков и уэвеллов были обращены исключительно к здравомыслящей научной аудитории, для которой они, собственно, и писались. Короче говоря, автор «Следов…» оказался Иммунуилом Великовским того времени, пользуясь благосклонностью у широкой читающей публики и вызывая презрение профессиональных ученых, – реакция, обычная для такого рода мыслителей.
Во-вторых, 1840-е годы – это тяжелые времена для жителей Британских островов, очень тяжелые (Дж. Ф. К. Гаррисон, 1971). Недаром в народе их называют «голодными сороковыми», ибо эти годы отмечены экономической депрессией, засухой и развалом в сельском хозяйстве, приведшими к страшному голоду в Ирландии. Чувствовалось немалое напряжение и в обществе: хлебные законы, движение чартизма, пугающие революционные вспышки и выступления по всей Европе (особенно этим отличился 1848 год). Короче, жизнь была крайне напряженной, в том числе и для кембриджских братьев, таких как Уэвеллы, которые (поскольку их университетский гонорар изымался из суммы ренты) страшно боялись ввоза из-за границы дешевого зерна (Уэвелл возвел в аксиому выступать против беспошлинной торговли [Уэвелл, 1850]; см. также Чекленд, 1951). На фоне всех этих пертурбаций христианство, являвшееся неотъемлемой частью государственной церкви, как это было в Англии, выглядело, как оплот морали и политической стабильности – охранитель, стоявший на страже существующего порядка. И далеко не случайно именно в 1848 году ирландская поэтесса Сесиль Фрэнсис Александер опубликовала свой гимн «Все созданное ярко и прекрасно», в котором есть такие строки:
Богач в хоромах алых,
Бедняк же у ворот.
Их создал Бог, больших и малых,
И указал исход.
Короче говоря, уничтожьте христианство – и на земле в буквальном смысле разверзнется ад, и особенно это касается общества, в котором большинство населения лишено права голоса, живет на грани нищеты или в полной нищете и (если им посчастливилось) неустанно трудится, чтобы меньшинство могло купаться в роскоши. Таким образом, поскольку «Следы…» воспринимались как атака на христианство, а так оно и было – ибо «подрывали основы религии» (Брустер, 1844), – то книга, стало быть, рассматривалась и как атака на мораль, и в целом на политический строй. Покончите с христианством – и все пойдет прахом. А именно это, как указывал Хью Миллер (1847, с. 16), и было той целью, к которой стремился автор «Следов…». Следовательно, «Следы…» рассматривались не просто как атеистическая, но и как очень опасная для существующего режима книга.
Для таких ревнителей христианства, как Седжвик и Брустер, «Следы…» были головной болью. Эти мужи буквально балансировали, ступая по очень тонкому канату. Как добрые протестанты, в своей вере они полагались на Библию, а как истинные ученые, они свою веру передоверяли науке. Но их науке приходилось быть очень осторожной, чтобы не стать угрозой для Библии. Ибо как у Чемберса были критики, так были критики и у Седжвика, особенно некто Дин Кокберн из Йорка, который уверял, что, воистину, любая телега, груженная научными знаниями, а стало быть, и знаниями современной геологии, всегда едет в сторону, противоположную той, которую ей указывает Библия. Следовательно, несмотря на все свои разговоры о гармонии между наукой и религией, седжвики и им подобные особенно щепетильно и осторожно относились к научным трудам, которые, по их мнению, заходили слишком далеко и портили установленный порядок вещей, очерняя и умаляя заслуги серьезных ученых в глазах общественного большинства, не способного отличать научный шлак от золота. Брустер выразил это более откровенно: «Формулируя теорию творения, предназначенную для изучения и принятия в обществе действительно или предположительно религиозном, теоретик не должен рассчитывать на те привилегии, которые мы признаем за оригинальным исследователем» (Брустер, 1844, с. 474).
«Следы…» пошли еще дальше. Поэтому, с одной стороны, критикам ничто не препятствовало хулить книгу и заявлять, что всякий научный труд опасен «и данная работа только усиливает такие предубеждения» (Брустер, 1844, с. 505), – а с другой стороны, критикам иной окраски ничто не мешало заявлять, что поскольку наука не одобряет буквального прочтения Ветхого Завета и противоречит ему, недопустимо в своей вере полагаться исключительно на книгу (Библию), а нужно полагаться на что-то другое. На что же? Ньюман и его последователи, в середине десятилетия обратившие свой лик в сторону Рима, считали, что это «что-то» они найдут в католической церкви, поэтому они не замедлили указать на непрочность и неустойчивость веры, черпающей свои силы только в Библии (Уилли, 1949). Короче говоря, «Следы…» разрушили гармонию между наукой и религией и угрожали поставить людей перед выбором еще более страшных альтернатив, таких как атеизм, папизм или безбожная наука. «Следы…» – это просто наглядный пример плодов безбожной науки.
Третья причина столь большой нелюбви к «Следам…» в том, что они сделали акцент на женщине. Действительно, бесспорен тот факт, что наибольшим спросом книга пользовалась именно у женщин. Почему? – на этот вопрос я не могу ответить с уверенностью. Миллер (1856, с. 251) предположил, что английские женщины – точнее, женщины из высшего класса – олицетворяют собой высшую форму гуманности, тогда как ирландские женщины или женщины из какой-нибудь чилийской провинции типа Тьера-дель-Фуга стоят на низшей ступени. Но Чемберс и не думал возглашать, что женщины более развиты, чем мужчины, поэтому, учитывая его достаточно чопорные взгляды на пчелиную матку, можно даже заключить, что он значительно принизил ту роль, которая приписывалась в викторианском обществе английским матронам (начиная королевой). Вероятно, популярность книги у женщин объяснялась ее понятностью и доступностью: «наука» вдруг разоблачилась, перестав кутаться в изощренные терминологические покровы научного языка, понятного одним лишь мужчинам. Да и заключения, содержащиеся в «Следах…», несомненно, тоже были привлекательными для женщин, ибо они шокировали степенных членов общества. Так или иначе, но популярность книги у женщин была несомненной. На это указывает и пародия, выведенная Дизраели в своем романе, и об этом же говорят некоторые обозреватели, в частности Седжвик и Брустер, постоянно игравшие на этой струне, причем в довольно грубой манере сексистов. Седжвик, сначала высказавший предположение, что только женщина могла написать такую книгу, но потом взявший свои слова обратно, когда убедился, что мысль посеяна Седжвик предостерегал против влияния подобных книг на женский ум: «Путь восхождения на вершину науки тяжел, тернист и малопригоден для особей в юбках» (1845, с. 4). Брустер тоже плакался насчет того, что квазинаучные идеи вроде френологии и эволюции находят у женщин самый благосклонный прием. «Если бы английских матерей поразил недуг френологии, это было бы плохим предзнаменованием для подрастающего поколения, но было бы еще хуже, если бы они запятнали себя материализмом» (1844, с. 503).
Как тут не поддаться искушению отбросить за ненадобностью все эти присущие XIX веку вспышки фанатизма, сочтя их крайне неуместными? Но, пожалуй, будет куда уместнее предположить, что «Следы…» были восприняты как угроза трогательной, идеализированной роли жены и матери, которую навязывала женщинам викторианская эпоха. И Брустер, и Седжвик искренне разделяли этот взгляд на роль женщины. «Форма, в которой Провидение отлило женский ум, скрывает от нас те грубые фазы мужской силы, которая обнаруживает глубину, схватывает силлогизмы и обнажает природу перекрестного исследования» (Брюстер, 1844, с. 503). Иначе говоря, женщина обладает «мягким, добросердечным нравом», «отзывчивым характером» и «инстинктивным знанием о том, что правильно и хорошо» (Седжвик, 1845, с. 4). Но та приязнь, с которой женщины приняли «