Баден Поуэлл (1855, с. 108) был еще одним человеком, пропевшим осанну нерушимым законам. Как мы вскоре увидим, он же оказался единственным, кто из собственной позиции сумел извлечь далеко идущие эволюционные выводы, причем сделал это еще до выхода в свет «Происхождения видов». Давайте, однако, завершим этот раздел коротенькой ссылкой на Генри Томаса Бокля. Бокль был историком, не философом; его «История цивилизации в Англии» впервые вышла в свет в 1857 году. Именно поэтому ему удалось наглядно показать, что накануне выхода в свет «Происхождения видов» средний британец полностью освоился с идеей нерушимых законов, которые применимы даже к человеку. Бокль стремился отыскать в обществе образчик совершенствования и прогресса, и с этой целью он тщился показать, что развитие человеческих групп осуществляется не какими-то мистическими сущностями, не случайностью и не божественным вмешательством, а вполне познаваемыми естественными причинами, которыми управляют неизменные законы. К естественным причинам относятся климатические условия, пища и общий аспект природы, причем последний пробуждает воображение, подсказывая «те неисчислимые суеверия и предрассудки, которые являются главными препятствиями на пути к продвинутому знанию» (Бокль, 1890, 1:29). Чтобы подготовить этот путь, Бокль указывает, что человек в не меньшей степени, чем все другое, подвластен действию законов, и мы еще раз находим здесь ссылку на статистику Кетле. Все касающееся человека, вплоть до ежегодного количества писем, отправленных не по тому адресу, статистически закономерно (1890, 1:24).
Таким образом, философия, так же как и наука, помогала расчистить путь эволюционизму и отыскать решение – решение, обусловленное законами! – проблемы происхождения видов.
Исходя из того, что богооткровенная религия, основанная на Библии, является существенной помехой для восприятия научных идей (в том числе и эволюционных), то это противодействие, как известно, можно ослабить лишь с помощью «высшего критицизма», точнее, его побочного продукта, где Библия исследуется на предмет наличия внутренней согласованности и соотносится с ее собственными первоисточниками и нашим знанием истории. Безусловно, что, пока такой критицизм сомневается в истинности Библии, понимаемой буквально, и ставит уместные вопросы, он расчищает путь для научных идей, противоречащих Святому Писанию. К 1830 году немецкое влияние по этому вопросу явственно ощущалось в самой Англии, хотя очень многие, в частности Джон Генри Ньюман, воспринимали его как оскорбительное для себя. Тем не менее даже Ньюману было не под силу остановить ход истории, в том числе и влияние немецкой учености. Немецкие теологи продолжали усердно анализировать Библию, и величайшим плодом такого анализа явилась «Жизнь Иисуса» Давида Штрауса, в которой он выносит на рассмотрение свою «теорию мифов»: мол, действующее в Библии историческое лицо – Иисус из Назарета – показан через увеличительное стекло мессианской идеи, бытовавшей у евреев еще до рождения Иисуса и основанной на пророчествах Ветхого Завета.
Британские верующие, однако, не спешили раскупать этот кладезь самых передовых знаний немецкой религиозной мысли[19]. (Да и немцам, видно, книга тоже пришлась не по вкусу, поскольку Штраусу после ее выхода в свет отказали в работе.) Но ручеек библейской критики продолжал упорно сочиться и вскоре перекинулся через Ла-Манш. Книгу Штрауса, например, перевела сама Джордж Элиот. А глава унитарианской церкви в Ковентри Чарльз Геннель, человек, подвигнувший Джордж Элиот взяться за перевод, выпустил свое собственное сочинение, где дал довольно незамысловатый, но, тем не менее, вполне убедительный анализ Библии. Впрочем, нельзя сказать, что работа Геннеля стала прямым следствием влияния на него немецкой религиозной мысли; судя по всему, обе исследовательские линии – английская и немецкая – осуществлялись параллельно. А в качестве доказательства того, что Господь Бог часто идет неведомыми путями, младший брат Джона Ньюмана, Фрэнсис, отошедший, не в пример брату, от ортодоксальной веры, написал серию работ, в которых он, исследуя догматы и принципы христианства, приходит к выводу, что они оставляют желать лучшего и малопригодны в действительности (Бенн, 1906, 2:17–36).
Вопрос критики положений в Библии стал широко обсуждаться в Британии только в 1860-х годах, и полемика, которую он породил, несомненно, тоже способствовала распространению эволюционных идей. Поэтому еще до выхода в свет «Происхождения видов» критика, вдохновленная немецкой теологической мыслью, заставила многих осознать, что только радикально видоизмененное христианство имеет хоть какую-то надежду претендовать на место в умах и сознании интеллектуальных, прекрасно информированных людей. Так, например, Бенджамин Джоуитт, будущий декан Баллиольского колледжа, издавший в 1855 году послания апостола Павла к фессалоникийцам, галатам и римлянам, занял весьма либеральную позицию по отношению к некоторым христианским доктринам. Его идеи показались некоторым из его братьев-оксонианцев столь обидными, что они даже лишили его зарплаты профессора греческого языка (Эббот и Кэмпбелл, 1897). Но к 1850-м годам люди того же интеллектуального калибра и влияния, что и Джоуитт, испытывали настоятельную необходимость способствовать распространению иного, существенно преобразованного христианства, более согласного с выводами науки. И тот же Фрэнсис Ньюман, не будем этого забывать, был, в частности, одним из самых восторженных почитателей «Следов…» Чемберса, полностью принявшим его доктрины (Ньюман, 1845a, b).
Традиционный для британцев способ уладить конфликт между наукой и богооткровенной религией не сводится к тому, чтобы просто убрать или уничтожить религию, а идет по более сложному и тернистому пути истолкования обеих таким образом, что конфликт как бы устраняется сам собой. Будучи далеким от эволюционизма, Хью Миллер, однако, упорно следовал этим маршрутом до конца своей жизни. В серии посмертно опубликованных очерков «Свидетельство камней» (1856) он возродил теорию «эр», в течение которых происходило Творение, заявив, что геологическая летопись полностью согласуется с Книгой Бытия до тех пор, пока библейские «дни» понимаются как длительные периоды времени. Миллер важен для нас не внутренней ценностью своих идей, поскольку выдвинутый им тезис далеко не нов (Миллхаузер, 1954), но толкованием этого тезиса, весьма привлекательным для его обширной аудитории, ибо ему удалось еще раз подчеркнуть прогрессивную природу палеонтологической летописи (вроде той, что отстаивал Агасси), что́, несмотря на все им сказанное, может прийтись по душе только эволюционисту. Как писал в 1856 году Лайель, «странно, что именно теории шестидневного творения мира привели к Ч. Дарвину. Хью Миллер в большей степени является защитником эволюции человека и его происхождения из предшествовавших низших степеней, чем я сам» (Уилсон, 1970, с. 88–89). Эволюционизму предстояло еще пройти долгий путь, но даже богооткровенная религиозная мысль содержала в себе нечто, что могло прийтись по вкусу его рьяному приверженцу.
Теперь давайте обратимся к естественной теологии. В своей блестящей новаторской работе «Форма и функция» шотландский биолог Э. С. Рассел пишет следующее (1916, с. 78): «Контраст между телеологической позицией с ее упором на приоритет функции перед структурой и морфологической позицией с ее убежденностью в превосходстве структуры перед функцией является одним из самых фундаментальных в биологии». Именно с этими двумя позициями, как они выражены в естественной теологии, мы и встречаемся. С одной стороны, у нас есть довод в пользу божественного замысла с упором на адаптацию – «утилитарный» довод. А с другой, по контрасту, у нас есть довод, свидетельствующий в пользу порядка, гармонии, симметрии и закономерных структур. В 1830-е годы в Британии преобладал первый довод. Это был основной довод, выдвигаемый «Бриджуотерскими трактатами», и главный в арсенале антиэволюционизма. Но затем, в течение 1840-х годов, стал понемногу выдвигаться на передний план морфологический довод (Боулер, 1977). Это объяснялось отчасти европейским влиянием, в частности различными ответвлениями трансцендентализма, а отчасти и доморощенными условиями. Например, пятеричная система Маклея (заимствованная Чемберсом) видит замысел даже в гармоничных повторяющихся структурных закономерностях, прослеживаемых в животном мире. И все же, каковы бы ни были его истоки, морфологический довод не создает особых препятствий на пути эволюционизма. Разумеется, многие страстные приверженцы этого довода были рьяными антиэволюционистами – Агасси, например, – и если кто-то настаивает на том, что видит в мире одни лишь абсолютно неизменные структуры, то другому будет весьма проблематично объяснить их действием слепых законов. Однако ключевое свидетельство в пользу правомерности этого довода – специальные гомологии Оуэна – буквально вопиет в пользу эволюционного его истолкования, хотя это не исключает и естественно-теологической его интерпретации.
Парадоксально, но в 1850-х годах Уэвелл тоже внес свой вклад в то, чтобы сделать морфологический довод и его варианты достоянием общественности, поскольку он ввязался в диспут на тему внеземной жизни («множественность миров»). Отчаянно отвергая существование чисто человеческих или даже человекоподобных форм жизни на просторах Вселенной, поскольку это, на его взгляд, угрожало уникальным отношениям человека с Богом (Тодхантер, 1876, 2:292), Уэвелл поневоле или вынужденно подчеркивал все те явления, которые не свидетельствовали о какой-либо целесообразности, и на основании этого он утверждал, что раз другие миры не населены, то в них нет и признаков какой-либо целесообразности (Уэвелл, 1853). Хотя сам Уэвелл был стойким защитником утилитарного довода и рьяным противником эволюционизма, он, тем не менее, отстаивал морфологический довод (и его концептуальных собратьев вроде тезиса о верховенстве законов), и отстаивал потому, что довод был хорош сам по себе (при этом он не собирался идти на попятную), а не потому, что оппоненты Уэвелла в ходе разгоревшегося диспута каким-то образом нанесли обиду делу эволюционизма. Главный критик Уэвелла, Дэвид Брюстер (1854), тоже антиэволюционист, доказывал, что идея целесообразности, доведенная до крайности, приводит к нелепым последствиям (по стандартам 1850 года). Сам же он отстаивал идею существования человекообразных обитателей во Вселенной!