Этот чисто внешний парадокс не кажется больше парадоксальным, когда понимаешь, что Дарвин стремился представить свою теорию естественного отбора как гершелевскую vera causa. Мол, мы исходя из опыта заявляем, что, по аналогии с теми методами, которые нами уже освоены и познаны, организмы будут изменяться по предполагаемому плану. Более того, то, как подает Гершель доктрину verae causae в своей «Философии», дает Дарвину лишний повод для радости, ибо аналогичное сходство можно извлечь путем сравнения искусственного и естественного методов получения изменчивости. Гершель (1831, с. 149) утверждал, что «если сравнение двух явлений показывает, что они очень и даже поразительно близки и в то же время причина одного из них вполне очевидна, то было бы неразумно не допускать действие аналогичной причины и во втором случае, хотя эта причина сама по себе не вполне очевидна». Затем он принимается рассуждать на предмет того, что та сила, которую мы чувствуем и производим, вращая камень, прикрепленный к концу веревки, неоспоримо указывает на существование аналогичной силы, которая удерживает Луну на орбите вокруг Земли. Это именно та ситуация, в которой оказался Дарвин. Причинная сила – искусственный отбор – не только нами воспринимается, но и нами же создается. Поэтому это лучшее свидетельство того, что аналогичная причинная сила действует и при естественном отборе. (Хотя Дарвин пошел здесь против Лайеля, взгляды Гершеля и Лайеля на концепцию vera causa абсолютно совпадали, да и во всех других смыслах Дарвин был лайелианцем до мозга костей – подлинным актуалистом в лайлевском духе. Если говорить в общем, то в этом разделе практически все свидетельствует в пользу того влияния, которое оказывал Лайель на Дарвина, лишний раз дополняя и усиливая его, хотя Лайель в своих «Принципах» был далек от гипотетико-дедуктивного метода и не придерживался его, а посему, говоря о философском или методологическом влиянии на Дарвина, мы Лайеля больше касаться не будем.)
К началу 1839 года Дарвин был абсолютно убежден в том, что ему следует в полной мере задействовать аналогию между человеческим и природным мирами. Листая списки книг (одна из записных книжек, хранящихся в архиве Дарвина, озаглавлена «Книги, которые надлежит прочитать», причем прочитанные им книги зачеркнуты), мы видим, что следующие несколько лет он страстно предавался этому занятию – чтению книг, погрузившись с головой в мир животноводов; пример тому – классические труды по животноводству Юатта, которые он прочел как раз в это время[31]. Не приходится сомневаться, что Дарвин, прежде чем он углубился в дальнейшие исследования, действительно был убежден в том, что ему не обойтись без аналогий между двумя указанными мирами. Но, будучи убежденным в их важности, он оказался в особо благоприятном положении, которое лишь укрепило его в убеждении, что противники эволюционизма делают ошибку, когда в доказательство ложности эволюции берут примеры из человеческого мира, точнее – из мира домашних животных. Дарвин жил и работал в то время, когда полным ходом развивалось и совершенствовалось такое направление, как научное разведение животных и растений, поскольку животноводы и земледельцы пытались утолить растущие потребности стремительно растущего городского населения. Будучи уроженцем Шропшира, центра земледельческой и скотоводческой Англии, Дарвин мог без стеснения воспользоваться своими и семейными связями с местными производителями. Например, его дядя, а впоследствии (с 1839 года) отчим Джозайя Веджвуд, с которым Дарвин поддерживал дружеские отношения, был одним из ведущих овцеводов Англии[32], а кроме того, членом правления Общества по распространению полезных знаний, которое в то время активно пропагандировало принципы научного ведения хозяйства[33]. Да и сами Дарвины были хорошо известны в Шрусбери как завзятые голубятники – традиция, которую Чарльз Дарвин продолжил (Метеярд, 1871).
Итак, будучи убежден в важности аналогий, рождающихся из сопоставления человеческого и природного миров, Дарвин использовал их в полной мере. В «Статье», «Очерке» и «Происхождении видов» он начал высказывать свои мысли по поводу изменений у домашних животных, указав на важность отбора. Затем, обратив внимание на изменчивость в мире дикой природы и представив борьбу за существование как фактор, дополняющий осуществляемый человеком отбор, Дарвин исходя из этих аналогий подошел к естественному отбору. Более того, впоследствии он не раз пользовался этими аналогиями, чтобы высветить наиболее важные моменты своей теории. И дальнейшая разработка этих аналогий в контексте их логического обоснования привела Дарвина на путь новых открытий. Вероятно, где-то между 1839 и 1842 годами, когда он писал свою «Статью», он набрел на один из второстепенных механизмов эволюции – половой отбор. Человек выбирает не только те качества у животных и растений, которые делают его жизнь более разнообразной и служат дополнительными источниками существования (более удойные коровы, более шерстистые овцы, более крупные овощи), но, при случае, и те качества, которые призваны доставлять ему удовольствие. Эти качества обычно двух типов: бойцовская сила (как, например, когда выращивают свирепых собак вроде бульдога или драчливых петухов) и красота (как, например, когда выращивают изящные породы голубей). Дарвин отразил эти качества в своем анализе отбора. Естественный отбор отвечает за отбор тех качеств, которые помогают человеку выживать. Половой же отбор отвечает за выбор тех качеств, от которых человек получает наслаждение; в свою очередь, половой отбор Дарвин подразделяет на отбор по бойцовским признакам, когда самка достается более сильному самцу, и отбор по внешним, привлекательным признакам, когда самка достается более привлекательному самцу (Дарвин и Уоллес, 1958, с. 48–49, 120–121).
Хотя намеки на половой отбор внутри видов содержались в записных книжках Дарвина еще до того. как он прочел Мальтуса[34], так же как они содержались в «Зоотомии» Эразма Дарвина (Дж. Гаррисон, 1971), да и практически во всех тех книгах, которые Дарвин прочел раньше, тот факт, что Дарвин в своем «Происхождении видов» тесно связал половой отбор с указанными типами искусственного отбора, заставляет с большой долей вероятности предположить, что аналогии сыграли важную роль на его пути к открытию, повлияв, в частности, на его решение, что дихотомия – естественный/половой отбор – подлинный фактор жизни, заслуживающий того, чтобы его включили в теорию. Уоллес, не занимавшийся сравнениями между искусственным и естественным отборами и не вычленявший соответствующих аналогий, в своем очерке (1858) не упоминает о половом отборе, и, как мы увидим в дальнейшем, у него будут проблемы с половым отбором по внешним признакам.
До этого момента мы основное внимание уделяли тому, как Дарвин отнесся к гершелевской доктрине vera causa. Уэвелловская доктрина vera causa, тесно связанная с непротиворечивостью дедукций, была для Дарвина не менее важна[35], хотя как и в какой степени – это станет более ясным, когда мы изложим в полном виде дарвиновскую теорию эволюции. Но еще до открытия фактора естественного отбора как механизма эволюции Дарвин убедительно продемонстрировал, что теория непротиворечивости – это его идеал. «Знание, что [одни] виды умирают, а другие приходят им на смену, абсолютно. – Две гипотезы: новое творение – это не более чем предположение, совершенно ничего не объясняющее; смысл выявляется, если все факты взаимосвязаны» (Де Бир и др., 1960–1967, B, с. 104). Затем, готовясь в 1842 году к написанию «Статьи», Дарвин делал все возможное, чтобы показать, что естественный отбор (и другие его механизмы) вполне могут быть применимы для объяснения тех или иных поступков, а также в таких областях науки, как палеонтология, биогеография (географическое распространение), анатомия, систематика, эмбриология и так далее, ибо все их в основном связывает между собой один механизм. Это именно то, чему служит теория непротиворечивости, и этому же, по мысли Дарвина, разделявшего теоретические идеалы Уэвелла, должна служить любая теория.
В 1842 и 1844 годах Дарвин набросал предварительные варианты своей теории, которая, если сравнивать ее с окончательным вариантом в «Происхождении видов», перекочевала туда практически без изменения. Итак, мы обсудили искусственный отбор, применяющийся при разведении скота. Отсюда пришли к признанию борьбы за существование, затем к аналогу искусственного отбора – естественному отбору, а затем, обсудив природу бесплодия и прочее, добрались до механизма отбора, применимого во всех проблемных областях, упомянутых выше. Короче говоря, у нас теперь есть то, что сам Дарвин признал как должным образом структурированную теорию. Однако прежде чем продолжить повествование в хронологическом порядке, давайте сделаем небольшую паузу и вернемся назад, к религиозным вопросам, которые для современников Дарвина, его наставников, коллег и собратьев по научному сообществу являлись очень важным фактором, препятствовавшим принятию теории органической эволюции. Почему же в таком случае эти вопросы не были препятствием для самого Дарвина?
Центром и средоточием богооткровенной религии, основанной на вере и откровении, является Библия, и мы знаем, что когда Дарвин отбыл на учебу в Кембридж, он взял с собой экземпляр Библии. Когда он покинул стены Кембриджа и оказался на борту «Бигля», он придерживался вполне ортодоксальной веры, но во время путешествия она начала мало-помалу ослабевать и угасать. Несомненно, что главной причиной этого была растущая убежденность Дарвина в том, что Библия, в частности Ветхий Завет, несовместима с наукой, в частности с униформистской геологией (Дарвин, 1969, с. 185). По мере того как Дарвин все более и более углублялся в науку, становясь ее рьяным приверженцем, его все больше и больше привлекала неумолимая логика законов, которая исключала какие бы то ни было чудеса. Но для Дарвина христианство (по крайней мере как религия, вдохновл