а, с. 152). Как известно, вегетативный повтор вряд ли мог бы служить значимым фактором для дарвиновского эволюционизма, но для Оуэна он был именно таковым, хотя (что, впрочем, не удивительно) Дарвин, если судить по его записным книжкам и его же «Очерку», признавал черепную теорию позвоночных (Де Бир и др., 1960–1967, E, с. 89; Дарвин и Уоллес, 1958, с. 221). Правда, в «Происхождении видов», написанном после крунианской лекции Гексли, он этого не делает, но еще задолго до нее давление Дарвина уже начало сказываться на размышлениях Оуэна.
Существует два феномена, связанных с усоногими, которые, по мысли Дарвина, буквально вопиют в пользу эволюционизма, и он не мог удержаться, чтобы не рассказать об этом читателям. Первый – что аппарат (и Дарвин был абсолютно убежден в этом), с помощью которого усоногие прикрепляются к телу хозяина или тому, что его заменяет, представляет собой видоизмененную яичниковую трубку, а само крепежное средство – видоизмененную яйцеклетку. Он предлагает обстоятельную гипотезу, как это, на его взгляд, могло случиться, будь он «одним из тех натуралистов, которые полагают, что все пробелы в природной цепочке были бы заполнены, если бы им была известна структура всех вымерших и ныне существующих созданий» (Дарвин, 1854а, с. 151; Дарвин здесь ошибался: то, что он описывал как яичники, на самом деле были слюнными железами; см. Ф. Дарвин, 1887, 2:345). Второй – это половые связи усоногих, область, где Дарвин сделал блестящее открытие. Он обнаружил, что не все усоногие, как считалось до этого времени, гермафродиты. У одних видов наличествуют очень маленькие, буквально крошечные самцы, подобные эмбрионам; у других – настоящие самки, а у третьих все особи гермафродиты, причем у некоторых из них имеются маленькие мужские органы. Это открытие, и не без основания, глубоко взволновало Дарвина, и он представил его в последовательном виде (что требовало интерпретации в чисто эволюционном духе), где настоящие гермафродиты переходят в гермафродитов с мужскими особями в придачу («дополнительные» особи) и, наконец, в однополые организмы (Дарвин, 1854а, с. 23). Не нужно большого воображения, чтобы понять: Дарвин (в полном согласии со своим убеждением) постулирует, что гермафродизм переходит в двуполые (мужские/женские) отношения, и дает многочисленные намеки на то, что если мужские эмбрионоподобные особи, должно быть, выполняют некую функцию в задержке развития, то появление женских особей обусловлено тем, что мужские органы не используются (Дарвин, 1851а, с. 282). Это открытие устраивало Дарвина во всех отношениях, поскольку еще в 1838 году, как раз когда он читал труд Мальтуса, он размышлял о значении полов и пришел к выводу, что однополые организмы – это видоизмененные гермафродиты. (Де Бир и др., 1960–1967, C, с. 162. Сегодня мы выстроили бы эволюционную линию от различных носителей полов к гермафродизму.) Так что это открытие подтвердило его вывод. И здесь же, в свою очередь, перед ним встала проблема систематизации усоногих, к встрече с которой он оказался готов благодаря своей эволюционной теории.
Но у систематизации усоногих, над которой работал Дарвин, есть интересная побочная линия, которая тесно связана с высказанной нами ранее точкой зрения на его позицию в отношении адаптации. Чтобы убедить читателей, что существа, паразитирующие на женских особях, – это особи мужского пола, Дарвин указывает, что у женских особей есть специальные места для расселения существ противоположного пола. «Налицо веское и явное доказательство невероятности того, что какое-либо существо специально видоизменяется ради того, чтобы благоприятствовать паразитизму другого существа» (Дарвин, 1851а, с. 285). С точки зрения дарвиновского эволюционизма, как мы видим, это невозможно. Ну а для креациониста это не представляет особых трудностей. Все мы твари Божьи. Короче говоря, Дарвин, чтобы добиться своего, заранее и как бы ненароком предвозвещал эволюцию.
И наконец, имеются еще несколько (не столь завуалированных) намеков, касающихся порядка появления ископаемых усоногих (Дарвин, 1851b, с. 5). Прогрессионисту из стана креационистов они явно пришлись бы по душе, а вот лайелианцу они бы доставили мало радости. Это еще одна, пусть небольшая, но существенная часть того общего дела, которое сделал Дарвин, чтобы проторить путь для собственной теории.
Закончив свое исследование усоногих, Дарвин вернулся к проблеме происхождения органических видов. Побуждаемый своими друзьями, он засел за колоссальный труд по эволюции (Штауффер, 1975; Ходж, 1977) – своеобразную науку обструкционизма, ошеломляющую оппонентов обилием фактов и сносок. Этот проект был (к счастью, ненадолго) прерван в 1858 году, когда Дарвин получил статью Уоллеса. Бросив все, он более года писал «Происхождение видов». Так что теперь мы, наконец, подходим к главной публичной декларации Дарвина – его труду по органической эволюции.
В первой главе, «Вариации при доместикации», речь идет о разведении животных и растений. Дарвин утверждает, что у организмов с их многообразными формами, вроде голубей, есть общие предки и что главная причина возникновения различных форм, помимо фактора употребления или неупотребления, – это отбор, производимый самим человеком. Во второй главе, «Вариации в природе», речь идет о вариациях, широко распространенных в мире дикой природы. Дарвин представляет нашему вниманию малые, незначительные вариации, «индивидуальные различия», противопоставляя их большим изменениям, «одиночным вариациям» (Дарвин, 1859, с. 44–45). В «Происхождении видов» он в гораздо большей степени, нежели в «Очерке», демонстрирует осведомленность относительно их повсеместного распространения, что, видимо, отчасти вызвано его предшествующим изучением усоногих. В «Очерке» он вполне допускает, что естественная эволюция может происходить скачкообразно, из одной формы в другую (минуя, однако, виды; Дарвин и Уоллес, 1958, с. 150; Форциммер, 1963). В «Происхождении видов», утверждает он, все естественные изменения происходят плавно, задаваемые индивидуальными различиями.
Следующие две главы очень важные и определяющие. Но сначала приведем небольшой отрывок из «Борьбы за существование»: «Борьба за существование неизбежно вытекает из большой скорости, с которой все органические существа имеют тенденцию увеличивать свою численность. Каждое существо, в течение своей жизни производящее несколько яиц или семян, должно подвергаться уничтожению… иначе, в силу принципа возрастания в геометрической прогрессии, численность его быстро достигла бы таких огромных размеров, что ни одна страна не могла бы вместить его потомство. Поэтому, так как производится более особей, чем может выжить, в каждом случае должна вестись борьба за существование… Это – учение Мальтуса, с еще большей силой примененное ко всему животному и растительному миру… Хотя в настоящее время численность некоторых видов и может увеличиваться более или менее быстро, но для всех видов это невозможно, так как земля не вместила бы их» (1859, с. 63–64). [Здесь и далее текст дается в переводе К. А. Тимирязева.]
Затем в четвертой главе, «Естественный отбор», Дарвин переходит к ключевому механизму: «Каким образом борьба за существование… действует по отношению к вариации? <…> Вспомним бесчисленные незначительные вариации и индивидуальные различия, встречающиеся у наших домашних форм и в меньшей степени – у органических форм в естественных условиях, а также как сильна склонность к наследованию… Мы видим, что полезные для человека вариации несомненно появлялись; можно ли в таком случае считать невероятным, что другие вариации, полезные в каком-нибудь отношении для каждого существа в великой и сложной жизненной битве, появятся в длинном ряде последовательных поколений? Но если такие вариации появляются, то (помня, что особей родится гораздо более, чем может выжить) можем ли мы сомневаться в том, что особи, обладающие хотя бы самым незначительным преимуществом перед остальными, будут иметь более шансов на выживание и продолжение своего рода? С другой стороны, мы можем быть уверены, что всякая вариация, сколько-нибудь вредная, будет беспощадно истреблена. Сохранение благоприятных индивидуальных различий и вариаций и уничтожение вредных я назвал естественным отбором…» ([1859, с. 80–81).
Обратите внимание, что эти доводы подаются не в формальной, а скорее в философской манере – как философские размышления, в чем, несомненно, сказывается влияние философов (Рьюз, 1971, 1973а, 1975а, d). Причем эта аргументация гораздо ближе к гипотетико-дедуктивному канону, чем та же аргументация, скажем, у Лайеля. Начинает он с мальтузианских предпосылок, что все органические существа имеют тенденцию увеличивать свою численность в геометрической прогрессии и что такое увеличение неизбежно привело бы к истощению и дефициту пищевых ресурсов, возрастающих в арифметической прогрессии (не говоря уже о жизненном пространстве, которое вообще не увеличивается). Все это приводит к борьбе за существование. Далее он начинает с такой предпосылки, как борьба за существование, и, основываясь на аналогиях из мира домашних животных, утверждает, что одни вариации, встречающиеся в природе, помогают этой борьбе, а другие ей мешают, тем самым логично и последовательно переходя к фактору естественного отбора: организмы с полезными наследственными вариациями имеют больше шансов на выживание и продолжение своего рода, чем организмы с вредными наследственными вариациями.
Помимо естественного отбора есть еще половой отбор, подразделяющийся на два типа: отбор, достигаемый соперничеством между особями одного пола, как правило самцами, и отбор по внешним признакам, в ходе которого самки выбирают себе наиболее привлекательного партнера (Дарвин, 1859, с. 87–90). И опять Дарвин обосновывает свои утверждения, прибегая к аналогиям из мира домашних животных, а для обоснования своих механизмов эволюции используя в полной мере доктрину