аходящихся на дне океанов. И в качестве защиты против такого контраргумента, как глубоководное бурение, Дарвин высказал предположение, что окаменелости этих организмов подвергаются метаморфозам под давлением океанских вод, плещущихся над ними (с. 306–310).
Вторая геологическая глава намного позитивнее, чем первая. Например, дарвиновская теория в отличие от теории Ламарка (а в некоторых отношениях и теории Чемберса тоже), не приемлет стремительной эволюции, где потеря отдельных видов компенсируется развитием тех же видов в более позднее время. С точки зрения Дарвина, вид возникает и существует лишь однажды, и он был рад тому, что палеонтологическая летопись это подтверждает (с. 313). Точно так же он не преминул воспользоваться и тем фактом, что летопись, отражающая палеонтологическую историю мира, указывает на параллельные пути развития. Новые, более совершенные (за счет естественного отбора) виды имеют преимущество перед старыми формами и потому расселяются и оставляют сходные ископаемые отложения по всему миру (с. 327). Также и тот факт, что «чем древнее какая-нибудь форма, тем сильнее выражена у нее склонность с помощью некоторых своих признаков связывать между собой группы, ныне далеко отстоящие одна от другой» (с. 330), можно легко объяснить нисходящими модификациями, так же как ими можно объяснить и тот факт, что «ископаемые из двух последовательных формаций более тесно связаны между собой, чем ископаемые двух отдаленных друг от друга формаций» (с. 335). Но как быть с ключевым вопросом? Как быть с прогрессией? Исходя из того, что нам уже известно, и высказанных ранее догадок следует ожидать, что Дарвин займет позицию, не особо разнящуюся с (более поздней) позицией Оуэна, и так оно и случилось. Для Дарвина основной, я бы даже сказал фундаментальный, фактор – это дивергенция, а поскольку человек онтологически не отличается от прочих существ, то ни о какой однолинейной, ведущей к человеку прогрессии и речи быть не может. Речь может идти лишь о дивергентной эволюции, неустанно ведущей ко все большей адаптивной специализации. Но внутри этих рамок Дарвин был готов допустить на субъективном уровне наличие достаточно размытой и нечеткой прогрессии: он тоже (чего всегда боялся Лайель) связывал между собой прогрессию и эволюцию. «Обитатели мира в каждый последовательный период его истории побеждали своих предшественников в битве за жизнь. В этом смысле они выше своих предшественников, и их органы сделались, в общем, более специализированными; в этом заключается объяснение того общего мнения, разделяемого столь многими палеонтологами, что организация в целом прогрессировала» (с. 345).
В случае с Оуэном приходится считаться с двойным влиянием – и Фон Бэра, и Агасси, которые подвели его к убеждению, что ранние ископаемые формы подобны современным эмбриональным формам. Те же самые ученые оказали влияние и на Дарвина, а Мюллер, Карпентер и Оуэн только лишний раз убедили его в том, что эмбриология Фон Бэра верна (убеждение, подкрепленное верой Дарвина в принцип дивергенции, его неоплатным долгом перед Мильном-Эдвардсом и тем фактом, что Мильн-Эдвардс в той же мере представлял эмбриологию, что и Фон Бэр; Осповат, 1976). С другой стороны, Дарвин был знаком с трудами Агасси и, как и многие другие, был склонен признать наличие у него связей между эмбриологией и палеонтологической летописью, но только не его трансцендентальный рекапитуляционизм (Дарвин, 1859, с. 449). К тому времени, когда было написано «Происхождение видов», Оуэн не раз подвергался нападкам со стороны Гексли. Поэтому Дарвину приходилось быть осторожным, в силу чего он написал: «Если будет доказано, что древние животные сходны до известной степени с зародышами современных животных того же самого класса, тот этот факт будет понятен» (с. 345). И скоро мы поймем, почему, невзирая на Гексли, Дарвин считал, что этот факт будет понятен.
В двух следующих главах – двух частях «Географического распространения» – Дарвин выбрасывает самые сильные свои карты, в чем даже не приходится сомневаться, зная, каким путем он шел к своему открытию. Здесь он приводит несколько наиболее поразительных фактов, касающихся географического распространения. Известно, например, что Старый и Новый Свет имеют несколько очень сходных стаций: «Вряд ли имеется такой климат или условие в Старом Свете, которому не нашлось бы соответствующего в Новом» (с. 346); и все-таки организмы на этих двух материках очень различны. И наоборот, следуя по такому материку, как Южная Америка (не важно, с юга ли на север, или с севера на юг), обнаруживаешь на разных стациях множество тесно связанных между собой организмов. «Равнины, расстилающиеся у Магелланова пролива, населены одним видом Rhea [страус нанду], а лежащие севернее равнины Ла-Платы – другим видом» (с. 349). Вдобавок ко всему, если там, где имеются естественные препятствия, мы находим различные формы, хотя максимальные расстояния между ними совсем незначительные, то там, где этих препятствий нет, мы находим сходные формы, хотя они могут быть весьма удалены друг от друга.
Развивая свою теорию, Дарвин указывает, что все эти явления могли возникнуть благодаря эволюционизму и естественным способам перемещения. И в поддержку общего положения, что каждый новый вид возникает только однажды, он разворачивает детальное обсуждение того, могли или не могли организмы перемещаться по земному шару, и если могли, то как, а заодно размышляет о таких явлениях, как последствия ледникового периода. Как и следовало ожидать, географическому распространению организмов на Галапагосских островах Дарвин уделил особое внимание, убедительно доказав, что эволюционизм, и только он, может дать удовлетворительный анализ этого явления. «Нам становится ясно, почему все обитатели архипелага, хотя и различаются на разных островах в видовом отношении, но тесно связаны между собой и связаны, но в меньшей степени, с обитателями ближайшего материка или другого места, откуда могли произойти иммигранты» (с. 409).
Предпоследняя глава – «Взаимное родство организмов; морфология; эмбриология; рудиментарные органы» – это всякая всячина под одним заголовком. Естественная система здесь трактуется как функция механизма общего происхождения. Да и морфологические проблемы тоже решаются в том же духе. Взять хотя бы классическую гомологию между рукой человека, лапой крота, ногой лошади, плавником бурого дельфина и крылом летучей мыши. Сославшись на Оуэна в поддержку своей позиции, Дарвин заявляет, что эта проблема слишком неподъемна для учения о конечных причинах (с. 435; Оуэн вряд ли бы принял это решение Дарвина!). Но она легко объяснима с помощью теории происхождения, особенно с учетом модификаций, вызываемых естественным отбором. То же верно и для существующих серийных гомологий. Как я говорил выше, относительно теории черепа позвоночных животных Дарвин встал на сторону Гексли (с. 438). Однако если исходить из того, что организмы – пусть даже посредством достаточно бесполезных гомологий между отдельными частями тела – указывают на метаморфозу, исходной точкой которой была более примитивная, повторяющаяся структура, то это как раз свидетельствует в пользу трансмутации. Вопрос серийной гомологии – это обоюдоострый меч. Он критичен для позиции Оуэна, но если его использовать на практике, не критичен для позиции Дарвина. Поэтому он пользуется им, где это уместно, но при этом считает себя вправе указывать, что у моллюсков повторяемость и серийная гомология очень мала (с. 438; разумеется, будь серийная гомология универсальна, она бы в теории Дарвина воспринималась как аномалия).
Возвращаясь к эмбриологии, Дарвин заявляет, что различия между зародышами и взрослыми особями легко объяснимы с позиции естественного отбора, которым они и обусловлены (с. 439–450). А новые признаки, утверждает он, различимы только у взрослых особей, поскольку зародыши различных видов, в отличие от взрослых особей, не подвержены давлению естественного отбора, и именно поэтому зародыши какого-либо вида, представленного самыми разнообразными взрослыми особями, часто очень схожи между собой. Отбор разделяет только взрослых особей, не затрагивая зародыши. Дарвин подтверждает этот довод многочисленными ссылками на явления из мира домашних животных, указывая при этом, что из его объяснений должно быть ясно, почему ключом к классификации является именно эмбриология. Классификация имеет свое конечное обоснование в родословной, где организмы классифицируются в зависимости от того, насколько они близки к линии своего происхождения. Но зародыши современных форм сохраняют тенденцию ничем не отличаться от зародышей анцестральных (предковых) форм; следовательно, два ныне существующих организма с похожими эмбрионами имеют, вероятно, общих предков, хотя взрослые формы сильно отличаются (с. 449). Таким образом, именно Дарвин оказался в состоянии предложить теоретическое обоснование той методологии, которую так превозносил Гексли.
Более того, допустив, что только взрослых особей эволюция наделяет дополнительными признаками, не затрагивая при этом зародыши, мы получаем вполне резонное обоснование того, почему зародыши нынешних видов так напоминают взрослых предков. Благодаря онтогенезу древняя форма остается неизменной; изменяется лишь ныне существующая взрослая особь. Тем самым подтверждается параллелизм Агасси, хотя Дарвин, никогда не забывавший о Гексли, осторожно добавляет, что он лишь надеется, что «когда-нибудь истинность этого закона будет доказана» (с. 449). Но Дарвин не был трансцендентальным рекапитулянтом. Как эмбриолог он был последователем Фон Бэра, а как палеонтолог был близок к позиции Оуэна.
В заключительной части главы приводится небольшое рассуждение о «рудиментарных, атрофированных и абортивных органах». И снова Дарвин заявляет, что только теория происхождения с модификациями может дать удовлетворительное объяснение, хотя меня не покидает ощущение, что он все же считает, что ответственным за рудиментарные органы является принцип неприменения, а не естественный отбор (с. 454). И наконец последняя глава носит название «Краткое повторение и заключение». Она интересна тем, что содержит в себе то, что должно быть названо недомолвкой XIX века, выраженной словами: «Много света будет пролито на происхождение человека и на его историю» (с. 488). Ведь, в сущности говоря, в своем «