ых, он выдвинул гипотезу, что скандинавская флора – флора необычайно древняя и что изначально она произрастала только в полярной зоне. Затем под давлением ледникового периода растения отступили на юг, и, наконец, поскольку холод был не таким сильным, они постепенно вернулись назад. В Гренландии растения были стеснены рамками острова и были лишены возможности смешиваться с растениями Северной Америки. Более того, «многие виды были, так сказать, оттеснены к морю, то есть истреблены, а те, которые выжили, были ограничены южной частью острова и не вступали в борьбу с другими типами; другими словами, среди их потомства отсутствовала борьба за существование, а стало быть, и не было отбора лучше приспособленных разновидностей» (1861, с. 254). В Северной Америке, однако, растения не оттеснялись к морю, поэтому новые южные условия – климат, местные виды и так далее – не приводили к новой борьбе за существование и обширному видообразованию. Таким образом, когда после отступления ледников наступил теплый климат, многие скандинавские растения наравне со многими североамериканскими «соседями» смогли вернуться на север. Поэтому у нас «нет ни малейшего подтверждения истинности гипотезы мистера Дарвина» (1861, с. 254).
Уоллес был еще одним из тех, кто в 1860-е годы добыл очередное доказательство в пользу эволюции и естественного отбора, прибегнув к географическому распространению видов. В своей работе, посвященной малайзийским парусникам (Papilionidae), бабочкам из семейства чешуекрылых, он утверждает, что столь разнородное распространение видов можно объяснить только на основе дарвиновских принципов (Уоллес, 1866). Чем обширнее диапазон отдельных видов, заметил Уоллес, тем больше вариабельность между особями. Виды, населяющие обширные территории, вынуждены, разумеется, жить в совершенно различных условиях; отсюда различные селективные силы, действующие при отборе, и отсюда же различные формы; при этом полное образование вида регулирует такой фактор, как скрещивание, причем оно происходит неустанно. У видов с ограниченным диапазоном все особи сталкиваются с одинаковыми или сходными условиями; отсюда бо́льшая степень единообразия. Для объяснения вариабельности он предложил на выбор несколько ответов – например, мимикрия, открытая Бейтсом, половой отбор (на тот момент он не отвергал предложенный Дарвином выбор по внешним признакам), – а также собственную гипотезу, согласно которой самки используют естественную маскировку. Кроме того, он показал, как образуются градации от небольших разновидностей до видовых, как это и следует ожидать при постепенных изменениях.
Поэтому, в конце концов, именно в области географического распространения видов дарвинисты чувствовали себя комфортнее всего и считали, что механизм естественного отбора не только в полной мере подтвержден, но и нашел сферу своего применения.
Для человека, ищущего естественных объяснений, идея эволюции была истинной находкой, способствовавшей решению проблемы общей гомологии. До выхода в свет «Происхождения видов» Гексли даже не делал попыток скрыть свою неприязнь к объяснениям, отсылающим к архетипам, а после публикации этого труда оказалось, что он очень честный и откровенный человек. «Те фокусы, которые сегодня принимают за науку, однажды будут рассматривать как доказательство низкого уровня интеллекта в XIX веке» (Гексли, 1894). С его точки зрения, самое подходящее и убедительное объяснение сходства между конечностями различных млекопитающих – то, что эти животные произошли от общих предков. Тем не менее общая гомология не смогла автоматически убедить людей в приемлемости естественного отбора. Подобные гомологии более или менее совместимы с другими механизмами эволюции (вроде тех, что допускают большие вариации), а приемлем ли естественный отбор или не приемлем – это определяется на иных основаниях, и это правило остается верным и поныне.
Поскольку именно Оуэн привлек пристальное внимание научной общественности к общим гомологиям, убедив коллег, что гомологии необходимо познавать и давать им объяснение, и поскольку именно он дал объяснение, вызвавшее раздражение у Гексли, давайте завершим этот обзор научных реакций на труд Дарвина кратким исследованием деятельности самого Оуэна (Маклеод, 1965). Нам известно, что раньше Оуэн пытался угодить и тем и другим, стараясь выстоять меж двух перекрестных огней, то есть расхваливал «Следы…» в письмах их автору и ругал те же «Следы…» в переписке с их критиками; и здесь он тоже не отступил от этого образчика поведения. Вкратце упомянув эволюцию в своей речи на заседании Британской ассоциации в 1858 году, Оуэн затем дал понять Дарвину, что «по сути он всегда с нами и идет тем же нескончаемым путем, что и мы» (Ф. Дарвин, 1887, 2:240). А затем поместил в Edinburgh Review анонимную рецензию, в которой привел множество стандартных доводов против эволюционизма, намекнув, что если уж человек эволюционист, то ему следовало бы лучше распорядиться подсказками, коими пестрят «Следы…», после чего порекомендовал читателям обратить внимание на позицию профессора Оуэна как наиболее достойную![45]
Подтвердив тем самым свою прежнюю позицию, Оуэн в последующие несколько лет потихоньку шел на попятную, пока в конце концов не принял идею эволюционизма. Что касается новой позиции Оуэна, то мы не будем ее здесь разбирать, избавив себя от лишних хлопот, ибо никто, в том числе и сам Оуэн, видимо, не имеет сколь-нибудь определенного понятия о том, в чем эта позиция заключается. Если она и основывается на чем-то, то, разумеется, на той или иной разновидности телеологической теории – ход, бывший в те годы особенно популярным. Но, следуя принципу: «Если не можешь побить врага, встань на его сторону», Оуэн спокойно предположил, что, возможно, важнейшим фактором выживания видов является борьба за существование. Малые формы, видимо, возникли потому, что «более мелкие и слабые животные покорились и приспособились к тем изменениям, которые привели к гибели крупных видов, – в “битве за жизнь” им повезло немного больше» (Оуэн, 1866–1868). Когда кто-то из недоверчивых критиков спросил Оуэна, разве можно считать это дарвинизмом и дарвинизм ли это, тот высокопарно ответил, что этой или сходной с ней фразой он пользуется с начала 1850-х годов. И если к архетипам Оуэн не питал доверия, то естественному отбору он готов был это доверие оказать. Что до самого Оуэна, то, как мы увидим, когда перейдем к религии, в его высказываниях было больше отсебятины, чем чистой науки. После выхода в свет «Происхождения видов» большинство ученых приняли данные Оуэна и, справившись с приступом растерянности, все же отбросили теорию архетипов. В известной мере он и сам от нее избавился.
Итак, мы рассмотрели реакцию научного сообщества на дарвиновскую теорию пункт за пунктом. Чтобы разглядеть за отдельными деревьями весь лес, давайте оглянемся на миг и постараемся дать общую оценку этой реакции, то есть выясним то состояние дел, которое сложилось к 1875 году. Сразу стоит выделить два главных момента. Во-первых, несмотря на научную критику Дарвина, большинство ученых, особенно биологи, встали вслед за ним на путь эволюционизма. Среди ключевых фигур в британской биологической науке исключений, пожалуй, не найдется. И друзья (такие как Гукер и Гексли), и противники (такие как Оуэн и Майварт) – практически все британские биологи стали эволюционистами. Более того, люди становились эволюционистами с непостижимой быстротой. В 1859 году вряд ли кто-нибудь из них был эволюционистом, даже те, кто работал на периферии биологии. А к 1875 году все британское биологическое сообщество прочно стояло за эволюцию, хотя, по сути дела, дату его обращения в эволюционную веру следует отнести на несколько лет назад. Уже в 1865 году большинство британских биологов были эволюционистами, так что наиболее приемлемой датой обращения, видимо, следует считать год 1862-й. Разумеется, и тогда были исключения из общего правила, ибо такие исключения есть всегда. Таким исключением, например, был Седжвик (хотя, как мы увидим дальше, даже он оказался уязвим), а если мы расширим поле обзора, включив туда Америку и Канаду, то найдем среди исключений ученых типа Агасси и Доусона. Но в целом, и особенно в Британии, действовало общее правило: несогласными, как правило, были престарелые ученые, мало-помалу отходившие от научной деятельности. Я, разумеется, ограничиваю свой обзор членами научного сообщества, в частности теми, кто интересовался проблемой происхождения органических видов; но если говорить в целом, то здесь ситуация та же, что с новым платьем короля: сказанное Дарвином тут же подхватили другие[46].
Во-вторых, большинство людей сильно сомневалось по поводу дарвиновского механизма естественного отбора. Сомнения насчет его действенности существовали всегда, что бы там ни утверждал Дарвин, а к началу 1870-х годов эти сомнения усилились еще больше. Они были вызваны согласованной атакой, проведенной против Дарвина в начале этого десятилетия, начало которой положила работа Майварта «Генезис видов» – мощный компендиум такой силы, какой только был возможен в то время. Более того, Дарвин вредил сам себе и своему делу, постоянно подправляя и выправляя те или иные аспекты своего труда. Между 1859 и 1872 годами он выпустил в свет шесть изданий «Происхождения видов», переписывая и дополняя свой труд в ответ на критику, пока вместо сильной, изящно написанной работы, о которой свидетельствовало ее начало, получил на руки вместо книги усеянное заплатами стеганое одеяло.
Судя по двойственной реакции ученых на этот труд – с одной стороны, принятие эволюционизма, а с другой, сомнения и колебания по поводу естественного отбора, – одно находилось во взаимосвязи с другим. По различным причинам люди не желали признавать естественный отбор. Зато принятие эволюции во всех отношениях давало тактическое преимущество: согласившись с доводами Дарвина, которые многие находили привлекательными, можно было продемонстрировать свою «разумность» и избежать изнурительной тотальной войны; а кроме того, это давало возможность обойти стороной естественный отбор. Очень многое в этой книге свидетельствует о том, что люди были готовы к принятию самой эволюции; но вполне возможно также, что они приняли эволюцию только для того, чтобы сконцентрироваться и лучше подготовиться к атаке на естественный отбор. Как бы там ни было, но даже те, кто выступал против отбора, считали, что отбор делает эволюцию более привлекательной и более заслуживающей доверия: предложенный механизм, пусть даже он несостоятелен, придает ей больше правдоподобия.