Происхождение видов», он тут же вставил в свою статью о фораминиферах, которую он писал для «Философских протоколов», проэволюционный пассаж (Карпентер, 1860; сам Карпентер полагал, что процесс эволюции направляем свыше). В Университетском колледже учился и Майкл Фостер, выходец из баптистской семьи, любимец Гексли, который в те же 1860-е годы вошел на правах полноправного члена в его преподавательский состав. Не следует забывать и о государственной Школе Майнса, основанной в 1851 году: один из дарвинистов, Уильям Рамзай, был там профессором геологии, а другой, Томас Гексли, в 1854-м занял там должность профессора естествознания. Кроме того, был еще Королевский институт, где профессором натурфилософии был Джон Тиндаль, который вместе с Гексли боролся за освобождение науки от церковных пут.
Все это были преподаватели. Но был еще Гукер, учившийся в Шотландии и теперь работавший в Кью. Были Уоллес и Бейтс, не имевшие университетского образования и зарабатывавшие на жизнь сбором коллекций и сочинительством (Бейтс к тому же подрабатывал в качестве помощника секретаря в Королевском географическом обществе). Самоучка Герберт Спенсер (которого в силу этого многие считали необразованным), не относивший себя к дарвинистам, но причислявший себя к эволюционистам, также зарабатывал на жизнь сочинительством. Джозеф Джукс, окончивший Кембриджский университет, тоже работал в Лондоне, в Геологической службе Британии. И этот список можно продолжить. Как видим, сторонниками Дарвина были люди, занятые в сфере науки, научного образования и прикладной науки, были те, кто профессионально не был связан с церковью, а были и такие, кто активно распространял и поддерживал в полном масштабе как эволюционизм, так и (в большинстве случаев) естественный отбор.
Таким образом, в 1860-е годы в Британии существовала целая плеяда людей, тем или иным образом успешно доводившая до сознания общественности отдельные элементы дарвинизма или эволюционизма, и само их существование стало возможным именно потому, что в это время, в отличие от 1830-х годов, сложилась куда более благоприятная ситуация для светских ученых, которым предоставлялась возможность работать в сфере образования и занимать государственные посты. В 1830-е годы такая коалиция не смогла бы сформироваться, а тем более действовать сплоченным фронтом. Учитывая тот факт, что все высшее образование в то время было ориентировано на церковь, такая коалиция даже не сложилась бы. Короче говоря, идеи Дарвина получили развитие тоже благодаря эволюции, а точнее, благодаря развитию структуры британской науки. (Собственно говоря, польза в данном случае была обоюдная. Например, Гексли продвигал дарвинизм или, по меньшей мере, его разновидность, а дарвинизм в той же мере давал ему обширный материал, благодаря которому Гексли продвигал себя и свое дело в сфере профессиональной науки, как он ее понимал.)
Однако не следует и преувеличивать. Между старыми и молодыми, между новым и старым не существовало четкой грани, отделявшей одно от другого. Лайель (и Дарвин!) опирались на обе группы, и хотя в такой сфере, как отношение к науке и религии, и там и там имелись экстремисты, то есть ученые, придерживавшиеся крайних взглядов (на одном конце спектра, у стариков, таким экстремистом был Седжвик, а на другом – Гукер), но в обеих группах имелись и те, кто более или менее находился посередине: Лайель, Гершель, Карпентер и даже в какой-то мере Уоллес, не говоря уже об Оуэне и Майварте, которые, как бы желчно каждый из них ни относился к дарвинистам, в интеллектуальном отношении занимали срединную позицию. И не следует к тому же думать, будто на компромиссы, обозначенные в самых общих чертах в предыдущих разделах, шли исключительно ученые, принадлежавшие к одному поколению. Но, так или иначе, в отношении проблемы происхождения органической материи обозначился несомненный сдвиг, и отчасти это было вызвано изменениями, произошедшими в организации науки[60].
Следует сказать, что продарвиновская группа (друзья, придерживавшиеся тех же убеждений) не только поставила себе цель продвигать идеи Дарвина, но и в определенном отношении преуспела в этом деле. Впрочем, более справедливо будет сказать, что речь идет даже не столько об идеях, сколько о научной политике. Возьмем уже известные нам общества, призванные, как следовало бы ожидать, обсуждать и пропагандировать научные идеи. Строго говоря, Британская ассоциация как таковая не была научным обществом, однако на ее заседаниях дарвинизм, в частности эволюционизм, как правило, получал благоприятную и всестороннюю поддержку. К концу десятилетия (в соответствии с общей тенденцией, задаваемой Майвартом) критика естественного отбора и его уместности еще более возросла, зато эволюционизм после 1862 года критиковали только непрофессионалы (Эллегард, 1958). К тому же в ней уже наметилась неформальная традиция поочередно выбирать на должность президента то дарвинистов, то их противников, не говоря уже о поддержке дарвинизма в разных секциях. При этом, что любопытно, научные общества оставались в стороне от дебатов, ведшихся вокруг дарвинизма (Буркхардт, 1974). По традиции, а возможно, и из практических соображений эти общества избегали споров и полемик; во всяком случае, в публикуемых ими отчетах и протоколах они точно отсутствуют. Главное внимание они уделяли содержательному и наглядному материалу, стараясь при этом избегать излишних рассуждений, или, если быть более точным, явно провокационных рассуждений. Разумеется, это правило не было всеобщим, и мы видим, что дарвинисты отнюдь не сидели спокойно на своих местах, а часто вскакивали и ввязывались в спор, хотя, конечно же, они предпочли бы вести борьбу на более открытой публичной арене со всеми ее атрибутами, такими как книги, журналы, лекции, Британская ассоциация и прочее. Статья Гексли об археоптериксе (Archaeopteryx) является лучшим тому примером (1867–1868). В том ее варианте, в каком она была представлена Королевскому обществу 30 января 1868 года, не было прямых ссылок на эволюционизм, а в варианте, представленном Королевскому институту 7 февраля того же года, археоптерикс был использован как ключевое доказательство, свидетельствующее в пользу эволюции.
Если мы рассмотрим научные общества с точки зрения их престижа, двигаясь в нисходящем порядке и поставив на первое место Королевское общество, за ним (почти вплотную) Геологическое, Линнеевское общества, затем Зоологическое общество и, наконец, Энтомологическое общество, то обнаружим, что чем менее престижно общество, тем больше оно открыто для разного рода обсуждений и дискуссий и тем настырнее там действуют дарвинисты, стремясь протолкнуть свое послание. Если следовать этой схеме, то самым открытым для дискуссий об эволюции окажется, разумеется, Энтомологическое общество, где в конце 1860-х годов при наличии лишь одного дарвиниста (им был Джон Леббок) и президента, твердо придерживавшегося продарвинистского курса, дарвинизм фактически стал ортодоксальной религией. Разумеется, изучение насекомых было, вероятно, той областью науки, которая лучше всего подходила для изучения не только эволюции, но и естественного отбора. Таким образом, не говоря уже о самом обществе, которое было менее формальным и во всех отношениях более открытым, чем другие общества, дарвинизм, видимо, как нельзя более кстати отвечал интересам и пристрастиям его членов и потому завоевал их расположение и симпатии.
В Зоологическом и Геологическом обществах влияние дарвинистов было не столь значительным, по крайней мере в самом начале 1860-х годов. Тем не менее, и там они издавали множество работ проэволюционного направления – и даже работы в поддержку естественного отбора. Что касается Геологического общества, то оно отметилось тем, что там в начале и в конце десятилетия с президентскими обращениями выступил Гексли, и обе его речи носили явно продарвинистский характер (по крайней мере, продарвинистский в понимании Гексли), а в середине десятилетия такую же точно речь произнес Рамзай (Буркхардт, 1974). В Линнеевском обществе дарвинисты не имели крепкого ядра, но, по крайней мере, список их сторонников был внушительным. «Протоколы» общества, по традиции, не были обременены теорией, хотя там публиковались работы Дарвина о формах и половозрелости растений, зато они носили явно эволюционный характер. С другой стороны, президент общества Джордж Бентам (он одно время работал с Гукером в Кью), продержавшийся на этом посту все 1860-е годы, вручал его членам ежегодный отчет о дебатах по вопросу эволюции – отчет с оттенком явной доброжелательности к Дарвину. А уж «Протоколы», самый престижный печатный орган общества (тем более что там публиковались изыскания в области ботаники и зоологии), вообще рассматривались дарвинистами как собственный домен. По крайней мере, там печатались работы Гукера, Уоллеса и Бейтса, выражавшие крайне благожелательное отношение и к эволюции, и к естественному отбору (Траймен, 1868). С научной точки зрения это были лучшие из всех продарвинистских сочинений, ибо они были не просто средствами пропаганды, содержавшими одностороннее предвзятое мнение, но и образчиками практичности, использовавшими естественный отбор для решения различных проблем[61].
Лондонское королевское общество в 1860-е годы сильно отличалось от того, каким оно было в 1830-е. За это время там были проведены крупные реформы, и к желающим вступить в него предъявлялись жесткие требования научного мастерства. В 1870-е годы оно полностью перешло в руки дарвинистов: Гукер стал президентом, а Гексли – секретарем (а затем и президентом). Но в 1860-е годы дарвинисты были еще не так сильны, поэтому тогдашний его президент, генерал Эдвард Сэбин, выступил против идей Дарвина. Но провидение идет своими путями, подчас тонкими, а подчас и не такими тонкими, и вскоре дарвинистам представилась возможность отплатить ему той же монетой. Друзья Дарвина, в частности Гексли, позаботились о том, чтобы в 1864 году ему была вручена высшая награда общества – медаль Копли. И когда Сэбин попытался было сделать акцент на то, что награда мистеру Дарвину вручается вовсе не за «