лномочий от диктата привилегированного меньшинства и передачи их более широкому слою населения – среднему классу. В этом самом важном процессе, имевшем место в викторианской Британии и приведшем к существенным изменениям, дарвиновская революция была частью причиной, а частью следствием данного процесса.
Я разбирал эти различные «стренги» по отдельности. Они пересекаются, переплетаются, соединяются, а часто даже взаимодействуют между собой, вступая в игру в тот момент, когда прогресс в одной области мешает прогрессу в другой. Когда к Дарвину придирались на религиозной почве, упрекая его в том, что он уделяет недостаточно внимания Богу как Архитектору и Творцу мира, он вставал на философскую почву и отвечал, что в физических науках подобный подход абсолютно излишен и недопустим, а потому излишен и недопустим и в науках биологических. Сходным образом компромисс между наукой и религией, к коему стремились Седжвик и Уэвелл, формулируя его с опорой на сравнительно недавнее происхождение человека в качестве центрального пункта, был сведен на нет более поздними научными открытиями, свидетельствовавшими о долгой истории человечества.
Взятые по отдельности или вместе, все эти различные элементы нашего повествования указывают на один важный вывод, на который я намекал еще в самом начале этой книги: дарвиновскую революцию нельзя рассматривать как нечто единичное, ибо у нее много различных сторон, много различных причин и столько же следствий. Часто ее изображают как торжество науки над религией, но, хотя в этом и есть доля истины, подобный вывод в качестве общей оценки дарвиновской революции никуда не годится. Предполагаемое торжество весьма спорно, ибо здесь были задействованы не только наука и религия, но и многие другие факторы, не говоря уже о том, что в некоторых отношениях и сама религия способствовала этому «торжеству» науки. Вероятно, было бы ошибкой заявлять, что в эволюционизме, по мере его становления, одни аспекты были существенными, а другие – нет. Было бы неразумно сравнивать относительные заслуги ученых – скажем, сравнивать работу Бейтса о мимикрии с записями, отчетами и рецензиями Гексли на публикации тех, кто поддерживал эволюционизм. Я бы чувствовал себя очень некомфортно, если бы в своем анализе дарвиновской революции принизил значение этих факторов, сконцентрировавшись исключительно на «реальных» вопросах, таких, например, как место человека в естественном порядке вещей. Некоторым образом и на свой лад дарвиновская революция была одним из самых значительных движений в истории человечества, и то, что у нее было множество сторон и граней – интеллектуальных, эмоциональных и прочих, – не должно нас удивлять[72], ибо этого и следовало ожидать.
Послесловие два десятилетия спустя
Труд «Дарвиновская революция» был опубликован в 1979 году, то есть спустя 20 лет после столетней годовщины со дня выхода в свет «Происхождения видов». Разумеется, это событие (столетняя годовщина) было воспринято как великое торжество, тем более что оно совпало с другим юбилеем – 150-летием со дня рождения Дарвина. Да, ни много ни мало, а именно сто лет назад начала свое победное шествие по земле эволюционная биология, и это было вызвано отчасти тем, что именно с этой даты история науки стала восприниматься как профессиональная дисциплина. А отчасти причиной этого стало то, что это торжество в честь Дарвина ознаменовало для серьезных ученых очень важный период в истории западной мысли. Хотя к этому времени вышло немало книг, посвященных Дарвину и его научным открытиям, было ясно, что этих книг недостаточно, и потребуется гораздо больше трудов, чтобы в полной мере пролить свет на значение его открытий и воздать ему должное. Эти 20 лет, приведшие к появлению «Дарвиновской революции», были годами великой активности, так как за это время было найдено, отредактировано и опубликовано множество документов первостепенной важности; были изучены, описаны, объяснены и поставлены на свое место наиболее ключевые фигуры этого процесса, а также было приложено немало усилий для того, чтобы должным образом рассмотреть и оценить дарвинизм не только в контексте истории биологической науки, но и в контексте всей викторианской эпохи.
При написании книги я не мог не воспользоваться преимуществами такой активности. Действительно, именно эта активность, принесшая науке столько дивидендов, и вдохновила меня на написание «Дарвиновской революции». Хотя эта книга, безусловно, содержит значительную долю моих собственных исследований и трактовок – особенно по части философских вопросов, поскольку философия является сферой моих увлечений и интересов, – я твердо решил написать не просто книгу-исследование, а книгу-обзор. Я хотел нарисовать картину Дарвина и его революции, опираясь на новые источники и исследования, посвященные им, не говоря уже о многих других связанных с ними факторах, как биологических, так и тех, которые не относятся к сфере биологии. Такова суть моей книги, и по этой причине я должен воздать должное очень многому и многим. Растущая популярность моей книги показывает, что это повествование было достойно того, чтобы его изложить, что эта история еще не рассказана полностью и что имеется аудитория, которая хочет ее услышать, понять и изучить.
Поскольку «Дарвиновская революция» продолжает продаваться, причем успешно, вы можете подумать, что эта история уже рассказана, что рассказывать ее дальше нет смысла и что пора бы уже оставить все это дело в покое. В каком-то смысле это верно. Ученые, взявшиеся за разработку этой темы раньше меня, раскопали все самые существенные факты о дарвиновской революции и составили вполне надежное руководство, чтобы мыслитель-теоретик смог синтезировать их и дать на их основе полную и достоверную трактовку, не нуждающуюся в ревизии или базовом пересмотре. По этой причине (и ни по какой другой) я не могу сегодня предложить вам совершенно новую версию «Дарвиновской революции». Книга, как она возникла в начальной форме, не грешит по части основных фактов, дает их верную трактовку и интерпретацию и настолько самодостаточна по своему содержанию, что нет необходимости существенно ее расширять или менять и перенастраивать фокус.
Тем не менее время не стоит на месте, и за те уже почти 40 лет, которые прошли со дня публикации в 1979 году «Дарвиновской революции» вплоть до сегодняшнего дня, была проделана большая работа. Поэтому я бы хотел этим послесловием подвести вас к настоящему времени. Я не собираюсь затрагивать новые исследования и открытия, тем более что имеются очень достойные и подробные обзоры дарвинистской литературы, включая и мой собственный (Рьюз, 1996a). Но я хочу дать вам почувствовать вкус некоторых промежуточных дебатов и открытий, чтобы вы сами решили, каков конечный смысл всего этого и что все это означает. Для начала я просто расскажу о дарвиновской революции, следуя той хронологии, что дана в основном тексте книги, а затем увяжу достижения Дарвина с историей эволюционизма в целом и постараюсь дать оценку его последним вкладам в науку. Рамкой для моих рассуждений послужит моя нынешняя работа о роли культурных факторов в науке и о том, как они связаны с попытками профессиональных ученых создать зрелую науку, которая могла бы снискать поддержку и уважение всего мирового научного сообщества.
Мое повествование начинается c 30-х годов XIX века, с трений и разногласий между двумя французскими учеными – эволюционистом Жаном Батистом Ламарком и его главным критиком, отцом сравнительной анатомии Жоржем Кювье. Именно отсюда, на мой взгляд, как раз и следует начинать, тем более что это лишний раз подтверждает, что эволюция не была придумкой одного человека: до Ламарка и после него многие ученые приближались к самому краю той или иной веры в последовательное развитие, ныне называемое эволюцией. Во Франции надлежащее место должно быть прежде всего отведено сторонникам и единомышленникам Ламарка, каковых множество, ибо они того заслуживают. Необходимо уделить должное внимание и Этьену Жоффруа Сент-Илеру (в этой книге мы, увы, уделили ему только несколько строк), который раззадорил Кювье и навлек на себя его гнев даже в большей степени, чем Ламарк (Аппель, 1987). В Англии в это время наиболее полноценным и последовательным эволюционистом был дед Чарльза Дарвина, Эразм Дарвин, который, на наш взгляд, обладал влиянием, далеко выходившим за рамки его столетия (Макнилл, 1987). Да и в Германии теория последовательного развития в той или иной степени была de rigeur (обязательной к принятию) у местного сообщества ученых-биологов, хотя ее вряд ли можно назвать додарвиновской, поскольку она в гораздо большей мере центрировалась на трансцендентальной морфологии и гомологиях (Ричардс, 1992). К слову сказать, лишь некоторые из немецких биологов были полноценными эволюционистами, тогда как многих тамошних трансформистов – или натурфилософов (Naturphilosophen), как они сами себя называли, – скорее интересовала идея совершенствования телесных форм человека (Bauplane), нежели физическая эволюция организма как такового при переходе от одного вида к другому. Знаменательно, что именно этой позиции придерживался немецкий философ Гегель (1817).
Таким образом, признав наличие ранних эволюционистов, мы приходим к более глобальному пониманию образа мыслей критиков эволюционизма и той ситуации, которая складывалась на этом фронте. В основном тексте книги приводятся возражения, выдвигавшиеся Кювье, и с должной симпатией описаны его рассуждения, показывающие, сколь глубокими и основательными были его оппозиция и неприятие трансформизма. Это была не просто рефлекторная реакция фанатика, человека, которым в большей мере движут сверхнаучные (преимущественно религиозные) мотивы, нежели те, что основаны на фактах и теории. Нет, Кювье был великим ученым, вознесшим свою науку на такую высоту, с которой он был в полном праве скептически и критически взирать на эволюцию. Сегодня, однако, мы с большей охотой признаем, что критики, подобные Кювье, находились в зависимости от своего социального положения и статуса, часто определявшего их взгляды на тенденции того времени, и к Кювье это относится как ни к кому другому, ибо он в такой же мере был бюрократом, как и ученым. Он ухватил самую суть эволюции как радикальную и разрушительную доктрину (разрушительную для устоявшихся догм, каковой она и стала на более позднем этапе), и исходя из интересов своих учителей, коих он почитал, а также из личных убеждений он воспротивился эволюционизму всеми фибрами своей души. Эволюция – это не просто заблуждение или что-то неправильное; нет, это ересь, подрывающая основы основ науки и общества. Как человек, переживший Французскую революцию, Кювье считал (и не без основания), что идеи подчас могут быть слишком уж опасными (Утрам, 1984).