Думайн перевёл взгляд на суету за моей спиной, таких же грязных, пропахших кровью и потом солдат, Илиота, Креода и прочих, кто оставался на ногах или уже не нуждался в помощи лекарей.
Впрочем, Креод выглядел как раз лучше всех нас. Он ещё в разгромленном лагере обзавёлся новым, пусть и чужим ханбоком. Узковат в плечах, зато не будет вопросов о дырах в одежде, которые должны заканчиваться ранами, часто смертельными.
Хоу Думайн дёрнул щекой и приказал:
— Зайди.
Пропустил меня внутрь, завесил полог и устало спросил:
— Что на этот раз? Раз ты пришёл один, можно надеяться, что теперь не пришлось спасать ещё одну принцессу?
— Нет, — мотнул я головой, глянул на стул и решил не садиться. После такой долгой скачки хотелось скорее лечь, чем сесть. Шагнул ближе к столу, вытащил из завала бумаг карту и коротко черкнул по ней ногтем. — В этот раз у меня новости более печальные. Вот эти два лагеря уничтожены реольцами. Вот этому мы успели прийти на помощь, но выжили там немногие. Полтора десятка солдат и пять идаров, включая хоу. Но он тяжело ранен и лишился рук.
Думайн покачал головой. Да, что для идара младшей крови, что для идара старшей крови, это приговор. Калека. С ним остались дары Хранителей: крепость тела и здоровье, аура или ауры, если он Великий паладин, но и только. Сомневаюсь, что он останется в армии, дела Скеро не настолько плохи, чтобы использовать беспомощных калек для ауры Воодушевления или Защиты от стрел. Думайн проследил пальцем дорогу от нашего лагеря до уничтоженного, вздохнул:
— На середине пути. Понял. Повезло им, что ты решил сменить лошадей. У нас ни одного сообщения о такой беде. Как думаешь, что вот с этими лагерями?
Теперь уже он ногтем очертил дугу, которая следовала вдоль изгиба реки и захватывала сразу шесть лагерей.
Я пожал плечами:
— Не буду даже предполагать, говорю лишь за то, что могу. Один видел своими глазами, от другого примчались реольцы на помощь моим недобиткам, так что там, скорее всего, и живых не осталось.
— А у нас ни одного сообщения, — повторил Думайн, поджал губы, затем вздохнул. — Пока свободен, я на доклад к Яшмовым весам.
Ариос, который стоял наполовину в шатре, заметил:
— На самом деле, гонцы с неприятными вестями уже прибыли.
Я же сделал вид, что не услышал его. Если бы не наблюдатель от Вира, я бы выместил свою злость на тенях ещё на пути сюда. Но пришлось терпеть, пришлось копить эту самую злость. Зато уже этой ночью я, наконец, поговорю с Иралом и не только поговорю.
Один из чиновников канцелярии армии недовольно поднял голову. Дел невпроворот, по-хорошему уже пора готовиться ко сну и набраться сил перед новым трудным днём, а не сидеть над бумагами, а тут ещё и мешают. В раздражении поднялся, вышел из шатра.
— Что за шум?
Сквозь стражников, расталкивая их телом, прорвался какой-то калека, воздел к тёмному ночному небу обрубок правой руки, к которой был примотан алый жетон, сверкнувший багровой кровью в неверном свете факелов.
— Я хоу Кромер из Великого дома Вистосо! Я глава шестого лагеря северного крыла! Я требую справедливости!
Чиновник прищурился. Жетон был настоящим, в этом не было сомнений, как и имя, часто мелькавшее в приказах. Что до лица, то в бумагах его не найти, но это можно было уточнить и позже. Сейчас он спросил более важное:
— Какой справедливости ищет хоу, который сейчас должен быть в своём лагере?
— Лагерь пал! — выпалил калека, снова дёрнул обрубком, размахивая алой бляхой. — И если бы не ублюдок из Гирь Весов, то я бы сумел отбить свой лагерь и сохранить руки! Хёнбен Лиал оспорил моё старшинство, не слушал моих приказов, не следил за ходом битвы и впустую растерял моих людей, меня же и вовсе подставил, не оказав помощи в схватке с командиром реольцев. Я стал калекой по его вине! Справедливости!
Орал хоу явно на публику, заставляя не только оборачиваться на него тех, кто проходил мимо, но и выглядывать из других шатров, тех, что находились внутри третьего кольца охраны. Но с этим чиновник ничего поделать не мог. Не в шатёр же звать того, кто не имел права там находиться?
Ариос просочился сквозь ткань шатра и тут же взмолился:
— Господин. Господин, вы вправе сердиться, но сейчас должны выслушать меня.
Я, успевший помыться в горячей, обжигающей воде, оттереться песком до скрипа и умиротворённый, за одно мгновение вновь вскипел. Скрипя зубами, процедил:
— Замолчи. Ничего не хочу слышать.
— Господин, вы должны знать. Тот хоу…
Я сам не заметил, как вскочил, как в моей руке появилась плеть света, не запомнил, ни как складывал печать, ни как стеганул плетью. Увидел лишь только, как она наискось перетянула Ариоса, заставив его вскрикнуть от боли, а его тёмное тело вспухнуть светлым рубцом, выцвести в месте удара.
Действует. Я скривил губы в ухмылке. Действует, чтобы их Ребел к себе обратно прибрал.
Всё ещё удерживая плеть, предупредил:
— Ни звука.
Теперь уже, кажется, Ариос скрипнул зубами, отлетел спиной назад, покидая шатёр.
Я сжал пальцы в кулак, ломая печать и развеивая плеть, возвращая жар души к сердцу, но не успел даже снова сесть на лежак, как из-за стенки раздался голос Ариоса:
— Господин. Тот хоу, которого вы спасли, обезумел, осознав тяжесть ран, едва встав, он бросился в канцелярию армии и обвинил вас в куче вещей.
Я замер, пытаясь взглядом прожечь шатёр. Хитрый ублюдок. Пользуется тем, что я не могу ударить, разрубая сам шатёр. Процедил:
— Ко мне.
Ариос и не подумал выполнить приказ, зато сквозь шнуровку полога засунул голову Кодик.
— Господин, вы звали или мне послышалось?
Я перевёл на него взгляд, и Кодик дёрнулся, словно я и его стегнул:
— П-понял, не беспокою.
— Назад!
Мой приказ заставил его замереть с наполовину вытащенной обратно головой.
— Э-э-э, назад это куда, господин?
— Зайди ко мне, — устало буркнул я. Едва Кодик дёрнул завязки и проскользнул ко мне, потребовал. — Когда вы меня встретили, я услышал какие-то слова про баб и матушку, которая в чём-то там права. Это ты о чём шептал?
Кодик облизал губы. Но молча. Я фыркнул:
— П-ф! Когда ты стоял в поле перед птенцами Кузни, то выглядел уверенней.
Со словами угадал — Кодик сразу как-то взбодрился, повеселел, отшутился:
— Так тогда мне и терять было нечего, господин. Деньги за службу уже получил, только и оставалось, что принять судьбу. Правда, я не знал тогда, что в моей судьбе главным испытанием окажется голод. И с чего вы нас морили им, господин?
А вот я, напротив, нахмурился. Что он несёт? С неверием уточнил:
— Ты что, проверяешь меня?
Он тут же спрятал лицо поклонившись:
— Господин, я бы не посмел.
Но, похоже, так оно и было. Я покачал головой и сказал, глядя на макушку с намечающейся проплешиной:
— Морил не я, а правила Кузни, по которым нужно было выбирать, на что тратить награду за задание: на еду или на ночлег в тепле.
Кодик разогнулся и снова повинился, но уже совсем другим тоном:
— Простите, господин, но вы так сильно изменились, что поневоле в голову лезут странные мысли.
— Прощаю, — отмахнулся я. — Отвечай лучше на мой вопрос.
— Это ваш отец, — улыбнулся Кодик. — Когда я помогал Эвере выбраться из повозки, он сказал, что вы каждый раз из похода притаскиваете с собой бабу, а ваша матушка это услышала.
Я вскинул брови, пытаясь вспомнить, когда я это делал такие вещи. Что значит каждый раз? Я и домой возвращался всего лишь однажды. Да, в тот раз с нами вернулась женщина по имени… Я потёр лоб, пытаясь вспомнить, как её зовут. Не сумел. Помнил ту стычку с бандитами, помнил, как заставил Креода восстановить силы, помнил, что тени посоветовали взять её с собой, чтобы добавить обязанного жизнью человека в свои слуги.
Но я, мало того, что не помнил её имени, так и не поучаствовал в её судьбе. Суд, поединки, тюрьма, Академия, не до её судьбы мне было, свою бы удержать в руках.
В общем, странные слова отца. Ну, была та женщина, ну, привёз Кодик эту сестру Листена, но без меня же? Но мысли поневоле неслись дальше. Ещё была Леве, с которой я вернулся в лагерь, и Преферо, которую я сегодня нёс на руках. Невольно потёр шрам на щеке. М-да, что-то в словах отца есть, конечно. Но всё же про каждый поход — очень сильное преувеличение.
Из-за стены шатра снова подал голос Ариос:
— Господин! Тот хоу из Великого дома, а главное, знает, кому и что сказать. Господин, он очерняет вас, и добром это не закончится. Господин, прикажите, и мы закроем ему рот.
У меня дёрнулась щека, которую я оглаживал. Прижав её пальцами, я на миг стиснул зубы. Чтоб они имена свои забыли, ублюдочные тени. Как решить за меня, что мне нужно стать сильнее и биться с реольцами, так они сами, а теперь разрешения спрашивают, чтобы их Ребел к себе прибрал, да меня освободил.
Кодик осторожно спросил:
— Господин, может лекаря? — осёкся под моим взглядом. — Понял, я пойду, господин.
Я спросил:
— Куда это ты пойдёшь? Садись, рассказывай, как прошла поездка, как эта Эвера себя чувствует, кем устроена в замке, как там дома дела, что с матушкой и отцом, откуда люди деда с вами и прочее.
Если уж я не могу заткнуть Ариоса за пределами шатра, то я могу выбрать, что и кого слушать, верно?
Оказалось, не очень верно. Кодик не мог говорить бесконечно и, вообще, довольно быстро пересказал и свою поездку, и недели жизни в замке, и все сплетни, которые знал. Или почти все, не рискнув слишком уж откровенничать со мной.
А вот Ариос мало того что бесконечно нудел про злопамятного хоу, который свой проигрыш в схватке с реольцем пытался переложить на мои плечи, так ещё позвал и Молака, который принялся взывать к моему разуму попеременно с ним.
Нет, можно, конечно, было уснуть и под это неумолкающее бормотание, но к чему? Лагерь за стенами шатра давно стих, наступила ночь. Та самая свободная от чужих глаз ночь, которую я так ждал.