— Вижу, нога уже отошла от предыдущей травмы? Захотел вновь вспомнить эти незабываемые ощущения?
— Не волнуйся так за меня, — ответил ему Дмитрий, который чуть ли не ползком взбирался наверх: больная нога не сгибалась. — Пуля в одно и то же место дважды не прилетает.
— У тебя есть вторая нога, — любезно напомнил Владимир, но мигом посерьезнел:
— Вообще-то все ждут, пока ты придешь в себя и примешь мои извинения. Твои… хм-хм, «дружки», наверное, и не вспомнили о произошедшем.
— Уверяю тебя, далеко не все. Я бы даже сказал, никто, кроме тебя. — С этими словами Дмитрий ускорил шаг (насколько это было возможно в его случае), тем самым демонстрируя, что более не намерен вести диалог.
Упрямство «товарища» не могло не сказаться на настрое Владимира. И если до того он прямо-таки был уверен в том, что этот «бессмысленный» конфликт в конечном итоге решится мирным путем, то теперь его надежда вспыхнула пламенем злости и даже ненависти. И его настоящий друг погиб еще там, на той жалкой дуэли от случайного (а может, и нарочного) выстрела барина. А после, ослабев, Дмитрий, подобно губке впитывал все, что видел и слышал, тем самым меняя себя, свои принципы и предубеждения. И это «наказание», как говорил Дмитрий, в самом деле хуже смерти, как и для самого приятеля, так и для Владимира. Он также не представлял, как бы дальше развивалась его судьба, если бы Дмитрий погиб «материально».
Часто анализируя все произошедшее, Владимир думал, мог ли он как-либо предотвратить это губительное познание своего товарища. Конечно, будь они в другом месте, а не в К-городе, ничего бы не изменилось. Но разве можно было огородить Дмитрия от мира из-за каких-то своих странных взглядов на свет? А ведь когда-то Владимир действительно считал, что после выздоровления своего друга они возобновят странствование… от Дмитрия осталась лишь одна-единственная крошечная часть, которая как будто взаправду должна отбыть наказание, страдать и мучить притом других. Но за что же такая жестокая участь?
Отвлекся я, но не мог умолчать об этом. О жуткой гармонии, на которой держится весь мир, которая обыкновенным смертным никогда не будет ясна.
Четыре пистолета в чемодане свидетельствовали о серьезности поединка, потому как обыкновенно подобные меры проводились в самых исключительных случаях. Однако в последовательной дуэли Владимир, признаться честно, не видел смысла в таких действиях, ибо стреляют по очереди, по жребию, а потому вооружаться секунданты могли лишь для непонятного в таком случае предостережения.
Подготовка не заняла много времени. Григорий Васильевич лишь коротко сообщил что-то Михаилу (который уже находился в предобморочном состоянии), вручив тому пистолет. Суворов покрутил в руках оружие с таким видом, словно боялся, что оно может взорваться прямо у него в пальцах.
Дмитрий чувствовал легкое покалывание в груди. Хотя он и верил, что, если все делает правильно, стрелять первым выпадет ему, его не покидали опасения и неопределенное чувство вины перед кем-то. Он верил в свет, в судьбу и все в этом роде, но помимо слепой веры в нем присутствовал и страх, вперемешку с недоверием.
Владимир же с мрачным видом ожидал самих действий. Ему был интересен сценарий, который вероятнее всего был уже заранее известен Григорию Васильевичу и, может быть, Михаилу, хотя на счет последнего он очень сомневался. Признаться, у самого Владимира тоже был некий план действий, согласно которому он, если будет стрелять первый, в последнее мгновение взовет к совести Дмитрия, а тот, конечно, должен признать свою неправоту, и как обычно бывает в добрых сказках, все вернется на круги своя, но план его рухнул после «осмысления» действительности. Владимир не знал, как себя вести. Можно ли своей рукою убить самого близкого товарища? И рассуждал ли так сам Дмитрий? Но ведь, как было сказано ранее, «настоящий Дмитрий» погиб еще двадцать девятого августа, и, наверное, именно Владимир должен избавить его от страданий, отправив покоиться на тот свет. Но разве можно…
Все типичные «церемонии» завершились, пришло время тянуть жребий. Григорий Васильевич порылся в содержимом чемоданчика, выудил два помятых листка и показал их участникам. На первом была выведена двойка, на втором — единица. Далее сложил каждый листок вчетверо и, убрав руки за спину, стал перемешивать цифры, перекладывая из одного кулака в другой. Как уже догадался читатель, кто вытянет «единицу», тот, соответственно, стреляет первым.
Однако Владимир сделал шаг вперед и, прежде чем Григорий Васильевич успел что-либо произнести, заявил:
— Я не признаю распределение, если Вы не вытяните руки вперед. А лучше перемешайте в шляпе, я желаю честной жеребьевки.
Григорий Васильевич с тревогой поглядел на Дмитрия, но тот лишь кивнул головой. Михаил заинтересованно поддался вперед.
— У меня с собою шляпы нет, — признался Григорий Васильевич, опуская глаза в землю.
— О, не беда. Михаил, прошу, окажите услугу…
Михаил чуть поразмыслил, потянулся было рукою, но шляпы не дал:
— Э… и-извините, но я не вижу в этом необходимости.
— Что значит — не видите необходимости?! Господа! — Владимир возмущенно развел руками. — Это все более походит на сговор. А потому, я с чистой совестью могу отказаться участвовать в этом спектакле.
Уловив быстрый взгляд Дмитрия, Григорий Васильевич поспешно забормотал:
— Бросьте-бросьте, к чему ж такие крайности? Как можно говорить о сговоре? Виноват, голубчик, виноват, старый совсем стал, несу чепуху, сам того не разбирая! Где ж там мои вещички? Найдем, найдем замену шляпе!
Владимир скрестил на груди руки, наблюдая, как старик нервно копается в чемодане. Дмитрий же в задумчивости нахмурился.
Вы знаете, по правилам, секундантами выбирают лиц, незаинтересованных в скандале. С одной стороны, если не вдаваться в мельчайшие подробности, как Михаил мог быть «заинтересованным лицом», если даже не видал конфликт в настоящем времени? Но с другой — каким-то образом он все-таки узнал о намечавшемся поединке и сам же, напомню, предложил свою кандидатуру на роль секунданта. Об этом также думал и Владимир, и картинка в его голове начинала постепенно вырисовываться.
Спустя некоторое время Григорий Васильевич с победоносным возгласом поднял вверх небольшой холщовый мешочек.
Листки вновь были свернуты и помещены в мешок. После недлительного встряхивания Григорий Васильевич подозвал «справедливости ради» Михаила. Суворов недолго думая вытащил свернутую бумажку и, не разворачивая, передал ее Владимиру. Последний не спеша развернул листок: двойка. Владимир с подозрением посмотрел вначале на Михаила, затем — на Григория Васильевича.
— Мальчик мой, взгляни же, — не растерялся старик и, вытащив вторую бумажку, продемонстрировал цифру: — единица! Какой же может быть заговор? Пощупай же, али не веришь.
— Мошенник Вы, Григорий Васильевич, — тихо, чтобы слышал лишь старик, процедил Владимир, возвращая листок. — Однажды вернется к Вам все в сотню раз больше.
***
Дуэль — жуткое слово, особенно для двух закадычных товарищей. Но где же нынче это самое «товарищество»? От маленькой горящей тростинки пылает лес исполинским кострищем, а ворон уж мертвый лежит, и его тельце поднимается и падает, издавая странные звуки, похожие лишь отчасти на хриплое карканье. Бессовестный баловник издевается над чучелком, а за его спиной горят только-только распустившиеся цветы-циферблаты, обнажая черные кости, напоминавшие грудную клетку.
Владимир стал в указанное место, широко раскинув руки. Он не боялся самой пули, он боялся погибнуть именно от рук этого существа, возомнившего себя Дмитрием. «О, Дмитрий, — подумалось ему тогда, — мог ли ты себе представить, что вместо того несчастного барина перед тобой окажусь я?». И больно ему сделалось от мысли, что товарищ оставил его, что свет безжалостно расправился с бескорыстным и честным, с настоящим человеком.
Пистолет был заряжен. Рука дрожала. Слева стоял Григорий Васильевич, справа — Суворов. Сердце стучало громко и гулко, словно часы отсчитывали медленно секунды. И он все делал правильно, все это время шел по верному пути. Но страх, откуда он? Страх перед судьбою ли? Нет, судьбу не изменить. Перед чем же? Перед разгадкою тайны человеческого существования? Нет, не все так просто. Он ничего не постиг, ничего не узнал, но дошел до этого момента с чистым и здравым разумом. Не это ли есть счастие, когда свой долг перед кем бы то ни было с честью выполнишь и получишь заслуженный покой?
Дмитрий поднял взгляд. Они глядели друг на друга с одним и тем же выражением лица, с каким-то убийственным спокойствием, и словно искры мелькали между ними. Дуло медленно поднималось вверх. Курок был свободен. Владимир как завороженный следил за пистолетом, не в силах оторвать глаз.
Палец медленно подползал к спусковому крючку, не переставая дрожать. Как бы не промахнуться…
«Убьешь ли меня? Жалкое подобие, давно прогнившее сердце. Ты повторил судьбу за ними, но разве можешь пустить пулю в того, кто не раз выручал тебя?».
Губы пересохли. Стало трудно дышать. Дмитрий смотрел в глаза товарища, что пылали алчной ненавистью, но даже этого было достаточно, чтобы приятное чувство услало душу его, ведь этот взгляд — взгляд самого его близкого друга, которому он будет благодарен вечно.
Пора.
Он вдруг вскинул подбородок, рука его в последний раз дрогнула, и прозвучал короткий выстрел. Мгновение — еще один, более громкий…
Владимир невольно зажмурился, прислушиваясь к собственным ощущениям. Где болит? Он совсем не чувствовал боли. Быть может, шок? Секунда, вторая… вот-вот будет… нет? Или же он мгновенно умер… пошевелил пальцами — нет, должно быть, не умер. Два выстрела…
Два выстрела!..
Картина перед собою заставила на секунду впасть в ступор: Дмитрий лежал на груди, его плащ быстро окрашивался в ярко-алый, который даже при слабом свете луны словно горел; Григорий Васильевич замер с поднятою рукой, в которой держал пистолет, и на его лице читался ужас, но он был каким-то слабым, угасшим; Михаила он не видел.