Необычная политика здесь царствует. Налоги достигли до того чудовищных размеров, что рабочие не могли позволить себе даже самые необходимые товары. Пострадали некоторые представители высших классов, так как крепостные не выплачивали в полном размере оброк. Из-за слабого финансирования, многие отчаявшиеся горожане переходили на бартер. Большинство товаров не продавалось, опять же, из-за отсутствия финансов, поэтому экспортировались, что тоже очень возмущало жителей.
Впрочем, не мне критиковать этакую политику.
А вот и моя усадьба. Она находилась чуть поодаль шумного города, укрытая высокими пышными деревьями. За время моего отсутствия ничего не поменялось: трава вокруг крыльца была аккуратно подстрижена, голубая краска сохранила свой вид, четыре колонны все также отливали белизной.
Завидев приближающуюся бричку, сидящий на ступенях (скорее всего, то был Остап) подскочил и с громкими радостными криками побежал за усадьбу: «Приехал! Приехал!».
Встречать нас вышли три дюжины крестьян. Всех я знал в лицо, ко всем относился с огромной любовью и уважением. На их лицах стояло неподдельное счастие, я и сам был до смерти рад всех их видеть. Каждому пожал руку, каждого обнял, чем вызвал удивленный и даже слегка осуждающий взгляд Дмитрия. Впрочем, когда Антип бросился помогать тому вылезти из брички, мой приятель чуть поклонился и вежливо отказался, сохраняя на лице доброжелательное выражение.
— А где ж Агафья? — спросил я у Потапа, пожимая тому руку. Действительно, среди всех только ее я и не видал.
— А! Накрывает на стол, сударь! — мигом отозвался тот.
— Господи, к чему такое торжество! — В какой-то мере мне было даже неловко, ибо не любил я подобных церемоний в свою честь.
— Как же, батюшка! Заскучали совсем без Вас! — Потап еще раз пожал мне руку, подтверждая свои слова, а остальные загалдели, соглашаясь.
На крыльцо вышла Агафья, глаза ее блестели:
— Ваше благородие, стол накрыт! Прошу Вас, пройдемте же! Прикажете разобрать вещи? Подготовить комнату для Вашего спутника?
— Ах, Агафья, дай же хоть поприветствовать вас для начала! К чему такая спешка?
— О, прошу Вас, простите великодушно! Я вовсе не хотела… — испугано молвила крестьянка, но я перебил ее с улыбкою:
— Агафьюшка, полно же! Иди ж поздоровайся с помещиком! Али совсем совести лишились без меня?
Уловив в голосе моем смешливость, Агафья успокоилась и с чувствами и жаром бросилась ко мне.
Спустя двадцать минут мы с Дмитрием, которому стоять на улице ужасно наскучило, и еще несколькими крестьянами, наконец, прошли в усадьбу. На столе действительно стояли самые разные блюда, будто сюда вот-вот должны прибыть с десяток господ.
Агафья вынула из печи ароматный, еще горячий яблочный пирог.
— Я польщен вашей теплой встречей, но все-таки не делайте, пожалуйста, больше завтраков подобных масштабов, — произнес я, усаживаясь за стол. — Боюсь представить, какой пир вы бы устроили, узнав о моем приезде, скажем, за неделю.
— Батюшка, как же иначе! — рассмеялась Пелагея, раскладывая приборы. — Ведь мы любим Вас!
— Кроме того, — подхватила Агафья, — вы как раз к пирогу! И наверняка очень устали с дороги.
— На самом деле, наш приезд несколько задержался, — признался я. — Однако я рад, что мы здесь. Вы ведь не забыли, что Дмитрий не ест сыр и говядину?
— О, не стоит, — смущенно улыбнулся мой товарищ, — сегодня я могу сделать исключение.
Мы принялись за еду. Я был не сильно голоден, однако из уважения к щедрым крестьянам, отрезал кусок пирога. Мой друг положил в тарелку небольшой кусочек фрикасе из кролика, и три листика салата.
С такой теплотою в сердце пишу я эти строки! Быть может, не смогу ее передать, отчего и отмечаю.
— Сударь, уже несколько дней подряд около Вашей усадьбы проходит один господин, быть может, Вы знакомы с ним? — вдруг сообщила Агафья.
— В пятом часу появляется, стоит, будто ожидая кого-то, — подхватила Пелагея. — Федосья однажды обратилась к нему, но тот господин отвечал ей несколько странно.
— И всегда приходил, всегда на чудном языке балакал, — подтвердил появившийся из коридора Остап. — Комнаты приготовлены, господин.
— Спасибо, — я чуть призадумался. — На каком же говорил?
— Да кто его знает! — пожал плечами Остап. — Пожалуй, и на русском, да так, что любой филолог концы оставит.
— М, а не вспомните ли еще что-нибудь? — у меня закрадывалось смутное подозрение на счет этого господина.
— Низкого роста был, м-да, шестой-седьмой десяток живет, — вспоминал Остап, — глазья голубенькие, задумчивые. Стоял, грешневик держал в пальцах и думал о чем-то. Думал и уходил, именно так.
— Не Григорий ли Васильевич, случаем? Бывал у нас несколько лет назад, да, может, уже и не вспомните. — Григорий Васильевич любил носить подобные аксессуары, и, в самом деле, присущ ему был чуть чудаковатый слог.
— Извините, батюшка, но не припомню уж.
Дмитрий все время молчал, переводя взор с меня на Остапа, с Остапа на Пелагею и так далее. Мне казалось, он тоже подумал о Григории Васильевиче.
О ком же еще он мог думать! Как мог забыть о своем некровном отце? Невозможно, точно!
Когда завтрак завершился, мы с Дмитрием отправились в комнаты. К моему удивлению, мой друг очень быстро справился со своими вещами и пришел ко мне. Я же протирал тряпочкой сувениры и искал им подходящее место на полочках, так и этак поворачивал их, подбирая самый симпатичный угол.
— С твоей стороны было очень подло выделить мне комнату аж на втором этаже, — насмешливо покачал головой Дмитрий, осторожно присаживаясь на кровать.
— Ах, да, ты прав. И как это я позабыл попросить Потапа построить тебе комнатку сразу у крыльца? — не отрываясь от своего занятия, в тон ответил я своему другу.
— Меня удивляет, что ты до сих пор поименно помнишь всех своих крестьян. То есть, запомнить такое большое количество людей…
— О, друг мой, это не обыкновенные люди или знакомые. Они стали моей семьей. Каждый из них для меня дорог, каждого из них я люблю. И они платят мне тем же. Здесь действует знаменитейшее правило: «Pour être aimé, soyez digne d’amour».
— Что за претенциозные цитаты?
Я усмехнулся безо всяких скрытых помыслов, ничего на то не отвечая.
Бронзовый конь, который все никак не хотел замирать на своей неустойчивой подставке, с грохотом упал на пол.
— Ты и сам это говорил, только чуть иначе. — Я стал тщательно и с беспокойством осматривать фигурку.
— Тогда настоящей любви не существует? — встретив мой недоумевающий взгляд, он пояснил:
— Как двум людям, оба которые достойны любви, можно отыскать друг друга среди миллиона «недостойных»?
Честно, даже сейчас, анализируя и записывая прошедшее, я до сих пор не мог найти ответа на этот вопрос. Наверняка было здесь какое-то простое, но, пожалуй, непонятное для человеческих умов решение. Скажем, судьбою положено. Но это уже философия, а философию я на должном уровне не разбираю.
— Порой меня поражают твои подобные умозаключения, — медленно ответил я, аккуратно положив коня на стол.
Не могу не описать, пусть даже вкратце, этого самого коня, предмета моего искреннего восхищения: столь тонкая работа не может не радовать глаз: длинные изящные ноги, чуть позолоченные на подошве, запечатленные в конском галопе; было в нем какое-то человеческое отчаяние, попеременно со зверской решимостью!.. Впрочем, это описание некоторым читателям может показаться неуместным, но для публики ли пишу? Скорее, для себя, да-с.
Дмитрий, между тем, с легким сожалением улыбнулся, однако более не произнес ни слова по этому поводу.
— Ах, как давно я не играл на рояле! — Я с воодушевлением размял пальцы. — В последнее время муза меня не навещает, я надеюсь исправить это в кратчайших сроках.
— Да, было бы чудно слегка передохнуть, — согласился Дмитрий, потянувшись за костылями. Я с некоторым недовольством проследил за его движением:
— Да-с, теперь свет нас не увидит. Впрочем, не долго. Завтра же пойдем в больницу.
— Зачем же? — искренне удивился приятель.
Я озадаченно поднес ладонь к голове, анализируя свои слова и пытаясь найти в них ошибку или какое-то иное толкование, но ничего подобного отыскать не сумел.
— Что же такое — зачем? Погляди на свою ногу! Неужто, в самом деле, решил оставить все как есть? Без медицинского вмешательства здесь не обойтись…
— Да, оставлю так, — отмахнулся Дмитрий, будто речь шла о чем-то до невозможности пустяковом. Я даже подумал, что мой друг смеялся надо мной.
— Поднимемся завтра пораньше, больница в двух-трех верстах от усадьбы. Думаю, до девяти успеем…
— Да к чему же все это? Я не стану обращаться за медицинской помощью, я разве не говорил?
От изумления я потерял дар речи. Столь необъяснимое поведение своего товарища натолкнуло меня на мысль, что он явно не в себе и совсем не разбирает, что говорит.
— Быть может, ты неправильно понял меня, ибо я ни при каких условиях не стану что-либо менять в своем положении. Стихия наказала меня, я понесу наказание достойно.
— Оставь же свою непонятную философию! Как же ты собираешься жить дальше, в конце концов?!
— Как распорядится судьба, — чуть поразмыслив, отвечал он спокойно и смиренно. Я же, конечно, не разделял его позиции:
— Только вот, ранее ты говорил, что у каждого человека есть свой долг, и он должен этот долг выполнить. Какой же тогда смысл в этом предназначении, если судьба людей самим же людям неподвластна?
Дмитрий промолчал, нахмурившись. Я же продолжил:
— Зачем мы, по-твоему, приехали в К-город? Исключительно ли из-за именин Суворова? Из-за твоей ноги, друг мой! Нам было так здорово странствовать, пока под волною глупого героизма ты не лишился способности ходить!
— Я бесчестен. И бесчестным буду либо к тебе, либо к стихии.
— Так определись же, чью сторону выберешь.
Дмитрий, казалось, сильно задумался, что очень оскорбило меня: самого близкого друга готов променять на то, что толком и