— Так давай хотя бы эту переименуем, — парировала я. — Назовем «Победой», например.
— Глаголом жжешь, — хохотнула Посредник. — «Победа» — исключительно подходящее название для корабля, в который можно взять только ручную кладь и в котором нельзя разогнуться.
И мы обе засмеялись в голос, вызвав неодобрительный взгляд от Кима, которому мы мешали говорить.
К сожалению, из-за вусмерть затонированных окон машины я не смогла полюбоваться красотами Кореи, на что и пожаловалась Посреднику.
— Ничего страшного, Дарья, — обрадовала она меня. — Старт у нас на послезавтра, а завтра мы можем выпросить у Кима машину и прошвырнуться в Пхеньян.
— Вот так вот просто? — удивилась я. — Вот если честно, не думала, что космонавтов в город перед вылетом выпускают.
— Космонавтов — нет. Тебя — да, — спокойно пояснила мне Посредник. — Я тебе уже много раз говорила, что ОО считает себя мерилом всех вещей. И он спросил себя, что бы он сделал на твоём месте. Сбежал бы он перед вылетом в Пхеньян в самоволку пивка попить и всех потроллить? Ответ, как ты понимаешь, был утвердительным. Хрен бы его удержали.
— Но я бы не сбежала… — промямлила я.
— Именно. Ты девушка молодая, неопытная. Отмычками пользоваться не умеешь. Поэтому мы поедем вдвоем и с разрешения Кима.
— Не поняла логики, — призналась я.
— А я что говорю? Что ты девушка молодая, неопытная. Простых вещей не понимаешь, — начала издеваться надо мной Посредник. — Ладно, ладно, скажу тебе правду, — не выдержав, сдалась она, увидев, что я обиженно засопела в две дырочки. — Ожидание полета, Дарья, — чудовищный стресс. И чем меньше ты будешь накручивать себе перед вылетом, тем более спонтанно ты будешь действовать и реагировать в сложных ситуациях. Моя задача как психолога сделать так, чтобы полет был для тебя как можно более рутинным. Вчера ты гуляла по Пхеньяну, завтра летишь на Луну. Обычный распорядок дня молодой эмансипированной женщины.
— Теперь я буду себя накручивать, так как ты запретила мне себя накручивать, — из вредности добавила я, понимая, что ничего не выйдет. Искусственно накрутить себя оказалось так же сложно, как силой воли прекратить себя накручивать. Накручивание как месячные — всегда не вовремя.
На этом наша перепалка окончилась, так как мы доехали до одной из дач Кима, где должны будем жить оставшиеся до полета пару дней.
Выглядела дача как охраняемый государством помещичий особнячок где-то в средней полосе России. Обычный двухэтажный домик с неровно оштукатуренными стенами. О том, что мы находимся в XXI веке, говорили только камеры на каждом углу да тарелка спутниковой антенны на крыше.
Внутри все тоже было такое же аутентично-старорежимное. Войдя в дом, Ким перепоручил нас прислуге — нескольким пожилым кореянкам, которые отвели нас по комнатам. Не знаю, как Посредник, а я сразу залезла в ванну, где провела, наверное, полчаса, отмокая в горячей воде.
Потом, завернувшись в халат и обмотав голову полотенцем, я предприняла вылазку до кухни — у меня с утра маковой росинки во рту не было.
Я рассчитывала найти на кухне пару бутербродов и, возможно, кофе. Вместо этого я обнаружила сидящих за большим столом Кима с генералом. Убегать не имело смысла, так что я пробормотала невнятные извинения за свой внешний вид на английском.
— Ничего страшного, Дарья. Я рад, что ты чувствуешь себя как дома, — сказал Ким. Как и у всех корейцев, у него были трудности с буквой Р, но кроме этого его речь была практически лишена акцента. — Присоединяйся к нам, мы ждем обеда.
— Ой, спасибки, — ответила я на автомате, а потом добавила, вспомнив, с кем говорю: — Товарищ генеральный.
— Правильно говорить «Блистательный товарищ руководитель партии, армии и народа», но давай без чинов. Мы тут все свои.
— Вы свободно говорите по-русски? — удивленно спросила я.
— Да, конечно, — улыбаясь, ответил Ким, — за моё воспитание отвечала моя няня, простая русская женщина, Анна Павловна. Она не была кореянкой, и поэтому дедушка считал, что она сможет воспитать меня в строгости.
Верная мысль, подумала я — кореянки при виде Кима норовили пасть на коленки и целовать его пухлые ручки.
— К сожалению, она сейчас скончалась, от старости. — Но я ей очень благодарен, она познакомила меня с великой русской культурой, которая во многом сформировала мою личность.
— Но вы же росли в нейтральной Швейцарии. И в школу ходили там, — выпалила я. — Только не подумайте, что я пытаюсь вас подловить, мне правда интересно.
— Изучала меня? Одобряю, — расплылся в улыбке Ким. — Я ходил в Швейцарии в школу, а в детский сад я ходил здесь, в Корее.
— То есть великая русская культура, с которой вас знакомила нянечка, — это…
— Да, Дарья. Это волшебный мир русских народных сказок. Сколько житейской мудрости заключено в этих историях про загадки царей, про мудрого мальчика Вову, про монахов, про былинных богатырей Петра и Василия. Как точно подмечены культурные архетипы наций в рассказах про русского, француза и немца…
— Хорошая у вас была нянечка, — выдавила из себя я, чудовищным усилием удерживая рвущийся наружу гогот, — и сказки интересные. Я тоже на них росла.
— Тебе их тоже рассказывала няня?
— Нет, мамин хахаль. Он просто полнился посконной народной мудростью.
— Как хорошо, что мы оба получили классическое воспитание, — провозгласил Ким, подняв палец вверх. — Этим мы и отличаемся от нежизнеспособных отпрысков богатых семейств.
— Воистину так, — согласилась я. И мы оба замолчали, думая каждый о своём. Затянувшуюся паузу прервал солдатик в белом фартуке официанта, вкативший заставленный едой поднос на колесиках.
Я тут же вытянула выю — интересно же, какой черной икрой меня будут потчевать в гостях у Кимов. Меня ждал облом — икра была только баклажанной. В тарелках, которые официант выставлял на стол, была обычная гречневая каша с коричневой подливкой и кусочками печени. В хрустальных вазочках был салат из резаной капусты с трогательными клюковками, прямо как в студенческой столовой. Еще была дюжина бутербродов с кабачковой икрой на серебряном блюде и селёдка с картошкой и луком.
— Для вас как для особого гостя я заказал у повара блюда классической русской кухни, — пояснил Ким.
«Серьёзно? Или это такое тонкое издевательство?» — начала думать я. Но тут у меня заурчал желудок, и я неожиданно поняла, что хочу гречневой каши и бутербродов с кабачковой икрой больше черной икры, которую, кстати, я так никогда и не пробовала.
Я взяла бутерброд, отмечая, что ржаной хлеб обжарен в масле и натерт чесноком. Всё, как у меня дома.
— Фдорово, ифумительно фкуфно, — поблагодарила я Кима с набитым ртом.
— Повара благодари, — улыбнулся Ким, махая рукой мне за спину.
Обернувшись, я увидела стоящего в дверном проёме военного в белом фартуке.
— Благодарю вас за выбор блюд, — сказала я по-английски. — Это то, чего я никак не ожидала встретить на чужбине. Повар удовлетворенно кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.
— Повар справился. Вычеркни его из расстрельного списка и верни жену, — приказал Ким генералу. По тому тону, каким это было сказано, и по улыбке не умеющего скрывать эмоции генерала было понятно, что мне пытаются сбыть заранее придуманную шутку.
— Я кровожадная, — сказала я, наклоняясь к Киму, — впишите повара обратно.
— Она догадалась, товарищ Председатель! — восторженно зааплодировал генерал.
— Меня не проведешь, — холодно сказала я, разглядывая генерала, сощурив глаза. — Я знаю, что у вас за преступления не расстреливают, а скармливают собакам.
— Что за ерунда! — взорвался генерал. — Это придумал даже не кореец. Мы бы не стали кормить врагами собак — мы не идиоты, чтобы портить вкус собачьего мяса!
Сказав это, генерал закрыл лицо сухонькими ручками и отвернулся от стола. Его спина сотрясаясь от рыданий. Что я наделала, в ужасе подумала я.
— Нет, нет, конечно, я в это не верю, — начала успокаивать я разволновавшегося дедушку, — это всё газетные выдумки.
— Купилась! — вдруг весело сказал генерал, убирая руки от лица. — Товарищ Председатель, мы её провели!
Я обернулась к Киму. На лице вождя наконец-то воцарилась довольная улыбка. Я оглядела стол. За то время, пока я общалась с генералом, Ким ухитрился смолоть салат, оставшиеся бутербродики и большую часть каши и печени и сейчас вымакивал хлебом подливку. Делал он это так тщательно, словно от этого зависела судьба мира. Раскрошенные по тарелке кусочки хлеба он собирал ложкой, отправлял в рот и тщательно пережевывал.
— Это все дедушка, — немного виновато пояснил Ким, уловив мой взгляд. — Когда я был маленьким, в стране не хватало продовольствия. А я плохо ел. И он как-то раз взял и отвез меня в интернат для сирот. Порции там были крохотными. Сироты не голодали, нет. Просто острая нехватка калорий, — поправился Ким, глядя в пустую тарелку. — Тогда и взрослым не хватало.
И я смотрел, как они едят. Еда была невкусной. Пустая лапша нэнмён с соевым соусом. Сироты были очень голодны. Но они ели аккуратно. Наслаждаясь каждым глотком. А потом благодарили дедушку и меня за предоставленную им еду и возможность учиться и служить стране.
И я спросил у дедушки, что я могу сделать, чтобы они не голодали? Как я могу им помочь? Просто ешь, что дают, ответил дедушка. Доедай всё до конца. Ты видишь, как важна еда и как её ты не ценишь? Не давай еде пропадать.
— Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу, — сказала я.
— Верно, — согласился со мной Ким, подняв вверх вместо пальца ложку. — Кто автор цитаты?
На этих словах генерал встрепыхнулся, вытащил блокнот и, глядя на меня преданными, собачьими глазами, приготовился записывать.
— Ильф и Петров, — продиктовала старичку я и добавила, обращаясь к Киму: — Только не надо использовать эту фразу в пропаганде. Мысль верная, просто контекст дурацкий. Нельзя такое говорить в голодной стране. Будет как с нашим Димоном, который любил напоминать учителям, что они не за золотыми горами в учителя пошли.