— Интересно, что скажет по этому поводу патриарх Кирилл? — по сморщившемуся лицу Подводника было видно, что моя торпеда попала в цель. — «Не можно самостоятельно трактовать Библию! Нужно поститься, молиться и слушать радио «Радонеж»!», — сказала я, имитируя его голос, добавив: — Вот когда я по этому радио услышу хоть что-то, напоминающее то, что ты только что сказал, а не эти наставления, вот тогда и поговорим.
— Я просто хочу уточнить твою позицию, Даша, — максимально серьезно начал Подводник. Было заметно, что моя отповедь не на шутку задела его. — Ты живешь в сословном государстве, которое два последних десятилетия последовательно отбирает у тебя гражданские права — право собраний, право на личную жизнь и тайну переписки, право на суд равных… При этом протестовать ты не можешь — все известные тебе случаи протеста заканчивались тюремными сроками для участников. И ты тратишь свое время, свою кипучую энергию на войну с Богом, которого, вполне вероятно, и это я тебе как верующий говорю, даже может и не быть! Где логика, где смысл?
И тут стыдно стало мне. В словах Подводника было до обидного много правды.
— Хорошо, — скрипя зубами, сказала я, — я больше не атеистка, с сегодняшнего дня я пофигутеистка. Можете мазать «Доходон» елеем. Мне всё равно.
— Откуда столько негатива, Дарья? — спросил несколько обескураженный моим тоном Подводник. — Космонавты, подводники, летчики… — люди, что каждый сталкиваются с опасностью, всегда были верующими. «Не бывает атеистов в окопах под огнём», — как говорят люди, побывавшие в окопах.
— Эта фраза из Егора Летова, вообще-то. Единственный окоп, в котором он побывал, — это его собственная могила, если что.
— Это мне мой воевавший дед сказал, когда твой Егор еще под стол пешком ходил. Вот слышала, небось, что космонавтам нужно перед стартом обязательно на колесо автобуса пописать?
— Ну, слышала, — согласилась я, — безобидный смешной обычай.
— Это суеверие, Даша. Начальная форма самозарождения религии. Предлагаешь запретить?
— Хорошо, хорошо, — я подняла руки вверх, показывая, что полностью капитулирую, — если космонавтам становится спокойнее от того, что они проведут этот религиозный ритуал окропления колеса, то нехай буде.
— Это просто вопрос культуры, — подвел итог Подводник, — кому-то ближе обоссаное колесо, кому-то Иисус.
— Друзья, не будем ссориться, — взяла меня под локоток Посредник и, уведя меня в сторону, добавила, — Даша, тебе пора на клизму.
— Какую клизму? — оторопела я.
— Двухведёрную. Со скипидаром и патефонными иголками, Дарья, — взмахнула руками Посредник, — ну что за вопросы, тебе в скафандре больше суток сидеть.
— А-а-а… — сказала я многозначительно. Потом я сказала «О-о-о» и «Ого», но подробностей от меня не ждите. В каждой девушке должна быть загадка.
Следом шел обряд надевания скафандра и несколько часов скуки в автобусе, который вез меня на стартовую площадку. Пользуясь случаем, я наконец-то собралась с мыслями и сделала то, что долго обдумывала, но постоянно откладывала. Написала посмертные записки родным. Письма, в смысле, которые пишут астронавты, смело ступая туда, откуда можно и не вернуться.
Я попрощалась с братиком, с отчимом и с мамой. Пиша записку маме, я так расчувствовалась, что даже всплакнула. От горестных мыслей меня отвлекло прибытие на космодром.
На прощанье я сфотографировалась с северокорейскими инженерами, обнялась с Посредником и заковыляла к своему сверкающему в свете прожекторов космическому кораблю. Почему заковыляла? Скафандр был чудовищно тяжел и неудобен и весил вместе с заряженным ранцем системы жизнеобеспечения, наверняка, больше, чем я.
Но я терпела. Если я не вернусь, единственное, что останется от меня, помимо тысяч часов пустопорожних рассуждений в моем ютубовом бложике, это вот это вот видео. В котором я гордо шагаю в будущее в своём алом скафандре первопроходца.
Самого старта я почти не помню. После всей суматохи, оказавшись в родном и привычном пенале «Ынхи», я машинально, как на тренировке, проверила системы, после чего отчиталась перед центром управления, попросив до старта меня не беспокоить, так как мне нужно было собраться с мыслями.
Так что старта я не услышала — в этот момент у меня в шлеме орал Rammstein, а просто почувствовала всем телом нарастающий гул. Глянув на экранчик, я увидела, что все идет по плану — из команды поддержки суетились только Пилот с Навигатором, остальная команда сидела в расслабленных позах на креслах, а Секретарь, прикатив сервировочный столик, раздавала снеки и попкорн.
— Блин, я тоже так хочу, — прокричала я в микрофон. Как и следовало ожидать, никто меня не услышал — рев двигателя давно перешел все пределы громкости и сейчас ощущался не как звук, а как вибрация тела.
На экране скафандра я наблюдала, как с кажущейся легкостью от корабля отошли обе мачты обслуживания основной ступени и легкая кабель-мачта. Сейчас «Доходон» стояла, опираясь на столб ревущего пламени. Но стояла она недолго, доли секунды. Очень скоро она начала двигаться вверх, выше и выше, вжимая мое тело в неудобное кресло.
Но я не чувствовала неудобств. Я чувствовала восторг. Радость от полета. Радость от движения к своей цели.
Из-за смещения ракурса обзора, точнее из-за того, что старт я видела только со стороны, смотря трансляцию на экране своего скафандра, мне показалось, что моя астральная проекция вышла из тела и сейчас парит над пробивающей себе путь в космос рычащей ракетой, перед которой расступаются облака.
Переключившись на экран внешнего обзора, я увидела, как горизонт медленно отступает. Где-то на середине пути звук изменился, став тоньше и мелодичней. Ракета отбросила первую ступень, которая, кувыркаясь, в несколько секунд осталась позади.
Небо, к которому я стремилась, уже налилось чернотой и было полно звезд.
— Ну, здравствуй, космос, — сказала я себе и команде поддержки, — Даша пришла!
* * *
Между нами говоря, я женщина раскрепощенная, эмансипированная и с ходу ничего не отвергающая. Почти ничего — есть у меня один пунктик насчет веревок и фантазий о связывании. Этого я не приемлю ни в каком виде — сказываются последствия детской психологической травмы — когда я была еще младшей школьницей, мама оставила меня на попечение моему будущему отчиму, с которым тогда только познакомилась.
Оставшись в первый раз наедине со взрослым мужчиной, я испытывала некоторые опасения. Но они не идут ни в какое сравнение с паникой взрослого мужчины, которому на попечение оставили гиперактивную пигалицу. Бедняга просто не знал, как себя со мной вести, и, как потом он мне признался, просто решил ни в чем неперечить ребенку.
Кончилось всё печально. Вдосталь нанежившись в пенной ванне, куда я вылила все его дорогущие шампуни от облысения, я опустошила холодильник, перемерила его рубашки, загнала на антресоли кота, перебрала коллекцию инструментов и, подустав от праведных трудов, села смотреть телевизор. Настроены были только новостные каналы и «Дискавери», который за неимением лучшего я и стала смотреть. На мою беду, там рассказывали о Гарри Гудини, который офигительно умел выпутываться из веревок.
Мне это показалось интересным. Настолько, что я нашла на кухне бельевую веревку и потребовала, чтоб отчим меня связал. И он согласился — а что ему оставалось? Беда случилась, когда вернулась мама. — Я обрадованно вскочила, начисто забыв, что связана, и тут же упала, разбив до крови лоб.
Опустим завесу жалости над финалом этой сцены. В том, что случилось дальше, не виноват никто. Мы все пали жертвами крайне неудачного стечения обстоятельств. Я могу лишь отдельно похвалить маму за выдержку и здравый смысл — обнаружив ревущую на полу связанную малолетнюю дочь с залитым кровью лицом, она сумела, пусть и не сразу, разобраться в ситуации, не причинив отчиму существенного вреда.
Но осадочек после той истории, как говорится, остался. И это я сейчас не про шрам на руке отчима — в котором он сам виноват — не надо пытаться вырвать из руки разъяренной женщины нож. Я о той психологической травме, которая заставляет меня опасаться всего связанного с запутыванием.
Просто удивительно, какие мысли приходят в голову человеку, который несется навстречу своей смерти, вращаясь по всем осям, будучи примотанным фалом к ранцу передвижения космонавта 21КС.
Как это вышло? ЦУП зачем-то активировал пороховые заряды малой мощности, выбросившие меня из шатла. Из двух зарядов, похоже, сработал только один, отчего меня раскрутило и на меня, как на катушку, намотался фал выброшенного вместе со мной реактивного ранца. Который, конечно, я не могла надеть раньше, так как в шатле и без ранца было ужасно тесно.
— Дарья, что происходит? — раздалось в наушниках.
— Не мешайте, я косплею карусельку, — выдавила из себя я. — Меня и без вас тошнит, — добавила я чуть позже, и это не было метафорой: от бешеного мельтешения у меня желчь подбиралась к гландам.
— Сейчас мы остановим вращение.
— Отмена операции, — всё-таки я не зря столько времени провела на симуляторах, — ранец ко мне примотан спиной вперед. Если вы дистанционно включите его, меня на автомате раскрутит так, что ноги оторвет. Автомат ориентирования на ранце тупой, но старательный. Лучше я сама потихоньку справлюсь.
После того как я высказалась, мне ожидаемо полегчало. Совершенно не важно, примотаны у меня руки к туловищу или нет — мне ими, простите, не грести. Пользуясь той небольшой свободой, которую давал мне фал, я обхватила ранец руками, одновременно вытаскивая кисти из не по размеру больших рукавиц «Орлана».
Там, внутри рукавов скафандра, меня ждали джойстики системы управления ранцем. Эту систему добавили по моей просьбе в скафандр уже на нашей подлодке, когда поняли, что я не могу подолгу рулить ранцем в жестких перчатках скафандра предыдущего поколения.
Активировав джойстик на ощупь, я на секунду закрыла глаза, представляя, как нажимаю клавишу управления газовым клапаном. Но не нажала — в этой ситуации выработанные мной во время тренировок рефлексы могли только навредить. Вместо этого я нажала прямо противоположную клавишу — я уже говорила, что ранец был примотан ко мне спиной вперед. Потом, после