(5) Храп можно рассматривать как стесняющее обстоятельство, которому хочется положить конец (тем или иным способом: покачать того, кто спит рядом; переложить его голову на подушке, разбудить каким-нибудь звуком). Или же можно относиться к храпу как к чему-то вроде очага в ночной тишине, живому пространству, к которому хочется приблизиться тому, кто чувствует себя слишком одиноким, куда прийти обогреться, прислушаться к мелодичным вариациям дыхания, оральным или назальным, – так смотрят на горящий огонь, и тогда ночь кажется мягче, теплее.
(6) Есть еще одно выражение, недавно мною найденное, ставшее озарением – ибо точно называет элемент, присутствующий в моей жизни, но не вербализованный (усилившийся с рождением моих детей).
Дэвид Фостер Уоллес в своей статье об избирательной кампании Джона Маккейна говорит об одной аббревиатуре, принятой в среде журналистов: ODP – Opportunité de pioneer, то есть «Самое время покемарить» по аналогии с Opportunité de fumer — «Самое время перекурить»: тот момент, когда вдруг не только можно, но и нужно это сделать в целях оптимизации времени. В светлое время дня я часто понимаю, как мне хотелось бы иногда иметь такое вот ODP, чтобы перезарядить батарейки: еще в момент подъема запланировав время, когда я смогу прикорнуть, например, если дети ушли в школу и я остался один в квартире или в выходной – я уже встал, а теперь по очереди с Е. решаю поспать еще часочек.
Подобрать слово для названия поведения – значит лучше понять самого себя и выиграть время. Дальше речь может идти только об уместности и удобном случае, как выбирают окошки для наведения цели при стрельбе в тире: и вот ясное определение необходимости позволяет точно идентифицировать способ ее удовлетворения.
11Отношение к себе
(1) Мне восемь лет, я спрятался за каменной балюстрадой парка напротив дома: я сбежал. Целый час я жду, не шелохнувшись, пока мой отец или кто-нибудь еще придет искать меня. Возвращаюсь. Спрашиваю себя: а заметили ли они вообще, что я сбегал?
(2) Ради кого вообще сбегают? Ради себя, чтобы подышать воздухом, насладиться открытым пространством, просто дать деру, разом отбросив все будущее к чертям собачьим? Ради других, чтобы они заметили это? Или это лишь момент для тебя самого, в отрыве от всего остального: отклонение, кусочек безделья, способ броситься на поиски приключений, отдаться выдумке, сочинить молитву?
Ибо что говорят себе те, кто пребывает в состоянии побега: что они никогда больше не вернутся или все же вернутся, но позже? А может быть, они знают, что вернутся, но не хотят себе в этом признаваться, ведь если бежать, изначально понимая, что вернешься, – тогда разве это бегство, а не просто прогулка, маленькое путешествие? А когда сбежали – отправляются куда-нибудь конкретно или куда угодно, лишь бы не домой? До какого возраста такое можно называть бегством: до совершеннолетия (поступок ребенка) или для бегства не существует возраста?
Не является ли кризис среднего возраста взрослой формой бегства: бросить все, что есть (пару, семью, работу), не зная, получится ли вернуться? Другой способ добиться этого – прокрастинация: создавать такие временные промежутки, которые выходят из-под контроля внешнего мира.
Жить за границей, где угодно, только не в той стране, где родился, – это ли не форма бегства? Пусть не навсегда (на годы, десятилетия) – но речь о том моменте, когда решаются уехать, и имеет ли тогда смысл предупреждать об этом, стоит ли объяснять, как с вами связаться, или говорить, где вы? Главное, что вы сами знаете точно: там вас уже нет. И есть ли разница, если вы можете так же часто, как и прежде, видеть семью и близких, учитывая тот факт, что вы находитесь в другом месте? И если вы никогда не вернетесь – это тоже считать бегством или это уже окончательный отъезд?
(3) Моя мать беременна, и они с отцом обсуждают, как меня назвать. Если родится мальчик, мой отец предлагает назвать его Шарль-Морис в честь Талейрана. А матери больше нравится имя Патрис — ей кажется, что это не так старомодно, но мой отец возражает, ему не нравится, что тогда у меня будут инициалы ПД[11]. Тогда отец предлагает Шарль-Эмманюэль (он знает кого-то с таким именем, кто живет в достатке, обладает силой спокойствия, а в гетрах выглядит как изящный отец семейства). Поэтому остается Шарль (от Carolus — сильный мужчина, императорский уровень) и Эмманюэль (что означает «с нами Бог»), Они приходят к согласию.
(4) Моего дедушку по отцовской линии звали Жаном, а бабушку по отцовской линии – Мари. Моего отца зовут Жан-Мари (плод обоих родителей). По этой логике меня следовало бы звать Жан-Жанин.
(5) Моей дочери двадцать месяцев, она смотрит на нас – на Е. и на меня, и у нее, словно крик души, вырывается: МаПа. Она связала нас в единое существо.
(6) Правило – это предписание образа мысли или действия, налагаемое на кого-либо в определенном случае. Принцип же есть его подкатегория: это правило, определяющее типичный способ действовать и чаще всего соответствующее принятой моральной позиции («Ларусс»), В целом – это более личностная категория.
Свод правил – это некая рамка, в которой мы взрослеем, в которую встраиваемся; свод принципов – это некая рамка, которую мы создаем сами (и которая заменяет созданную до этого). В каком возрасте наступает эта точка перехода от поведенческих моделей, продиктованных другими, к собственной поведенческой модели, к правилам, установленным самим собой? Внезапный ли это переход или же постепенный, когда только потом, задним числом, отдаешь себе отчет в том, что это уже произошло? Или это плавное перетекание, текучее, происходящее поступательно с двадцати до сорока лет, превозносящее факт самой жизни? И какая часть таких вот откристаллизовавшихся принципов остается от тех правил, которыми мы руководствовались в самом начале пути?
(7) Моей дочурке восемнадцать месяцев; когда она что-нибудь ест, она нарочно широко разевает рот, чтобы показать, что в нем. В ответ и я показываю, что у меня во рту (если я этого не сделаю, она затеребит меня, все равно заставит показать, поскольку в игре участвуют двое). Такое сообщничество идет наперекор главному правилу: есть нужно с закрытым ртом. Если бы она доросла до того, чтобы осознать это правило или разучиться так жевать, тогда игра с запрещенным сама по себе могла бы стать воспитательным принципом. Проще говоря, это нас забавляет (и кому какое дело, что тут нарушается, а что нет), а смеяться – это жизненный принцип вне любых правил.
(8) Открытка, которую отец прислал мне на мое семнадцатилетие, заканчивается так:
Перед тобой вся жизнь – желаю тебе прожить ее прекрасно.
Постарайся соблюдать правила – так просто легче жить.
(9) Рассматривая обычные проявления кризиса среднего возраста, я прихожу к выводу, что свой я переживал по большому счету всю свою жизнь, все мои первые сорок лет. Пережить его раньше, размазать кризис по всей жизни, – от этого сорокалетний рубеж становится не таким болезненно-выпуклым. Это не было ни желанием, ни предвидением – нет, но работой по дестабилизации выбранных мною путей, привычкой все подвергать сомнению, невольно ставшей постоянной манерой поведения, и способом вести диалог с самим собою. Но испытывать его в течение всей жизни так же больно, как и в периоды точечных кризисов. К тому же, когда человеческие существа станут доживать до более чем ста двадцати лет, возможно, их будет ждать серьезнейший личностный кризис каждые сорок лет (должен же он тогда наступать и в восемьдесят). И вот тут-то продолжительная нестабильность явно окажется предпочтительнее двух или трех тяжелых кризисов.
(10) Проявления в моей взрослой жизни вымерших детских мечтаний: желание стать ковбоем (у меня нет ни «Стетсона», ни ковбойских сапог), ветеринаром (у меня больше нет домашних животных) или пилотом (тут все прозаичнее: вожу семейную машину).
(11) Моя семья в политическом плане полностью (почти) склоняется в левую сторону, семья моей жены большей частью (почти) склоняется к правым; таким образом, я нахожусь в самом центре моей глобальной среды. Стремление к консенсусу, в общем-то, делает меня центристским лидером коалиции всей моей жизни.
(12) Я перед пианино, прошло десять лет, а я могу сыграть только те же самые несколько аккордов и вспоминаю, что раньше, садясь за инструмент, жалел, что не получилось стать профессиональным пианистом. Теперь уже не жалею.
(13) Я нахожусь в сарае в Труа ночью, мне двадцать лет, я проделал восьмичасовой путь на грузовике, чтобы взглянуть на лошадь, которую мне подарил друг, – он держит ее за уздечку и показывает мне, улыбаясь (старая кляча, она под воздействием морфина, ей бы на заслуженный отдых, но ведь красавица). Я смотрю на это громадное существо и вдруг чувствую ответственность: эта моя лошадь – а ведь я на нее и сесть- то не смогу.
(14) Я верхом на лошадке, мне семь лет, манеж, мне страшно, я хочу сидеть на мопеде. Кричу во всю глотку: Хочу на мопеде!
(15) Я почистил свою лошадь и выгуливаю, держа за уздечку. Меня это занимает, и мне очень нравится, я вовсе не обязан ездить верхом: я беру на себя ответственность.
(16) Что человек должен уметь, чему обязан научиться? Ловить рыбу, драться, шить одежду, печь хлеб, укрощать животное? Один человек показал мне хижину, построенную им самим, только своими руками, в сельской Бельгии: помещение на сваях, со спуском к озеру, с террасой и полупрозрачной крышей, диван, постель, кастрюля, все необходимое, чтобы жить, чтобы спать. Настоящая лесная избушка, будто оказался в Канаде (а ведь это не в Канаде).