эрлства в почти независимые территориально-политические образования, лишь формально подчинявшиеся королю и ведшие подчас борьбу за престол, как и в царствование Эдуарда Исповедника. Так, сын Годвина — фаворита Кнута — Гарольд, будущий герой событий 1066 и король, был эрлом Уэссекса. После распада Империи Кнута эрлства были уже не пограничными форпостами, а скорее наследственными владениями аристократических фамилий, проталкивавших в междоусобной борьбе интересы, естественно, местных группировок знати. Порядок передачи эрлской власти не был регламентирован: в XI в. мы видим и ее наследование, и назначение эрлов королем, и выборы их местной элитой (при формальном окончательном утверждении королем). В целом, похожий пример в Европе дает Австрия, превратившаяся из маркграфства в независимое герцогство. Впрочем, некоторые эрлства сохраняли свой пограничный характер (например, Нортумбрия). Но тенденция к их окончательному превращению в «удельные княжества», не подчиняющиеся центру, но влияющие на центр, усилилась. Почти каждый эрл имел свой двор, уитенагемот и другие атрибуты монарха. (Непосредственное же управление на местах осуществлялось через развитую систему местного самоуправления, мало нуждавшуюся во вмешательстве сверху, из центра). В борьбе за власть эрлы не брезговали помощью иноземных наемников и пиратов — викингов, фламандцев — разорявших страну[256].
В этнокультурном плане население бывшей Области Датского права тяготело к языку, обычаям и нравам своих предков-викингов. Именно население этих районов — Йоркшира, Восточной Англии, и т. д. — активно поддерживало все крупные операции скандинавов, начиная с борьбы против Уэссекса в середине X в. и кончая датскими рейдами против нормандцев уже в 1069–1075 (см. далее). И в культурном плане, и в политических пристрастиях земли бывшего Денло были ориентированы больше на Скандинавию, чем на Уэссекс, что было результатом обширных процессов колонизации и взаимной англоскандинавской ассимиляции IX–XI вв. Типичный пример — все та же Нортумбрия, яркий образец «регионализма», в XI в. представлявшая собой, по сути, независимое герцогство, разделенное к тому же на датский[257] Йоркшир (Дейру) и англскую Берницию; каждая из этих частей имела свою правящую династию и столицу (Йорк и Бамбург), и объединил их лишь в 1042–1043 гг. Йоркский эрл Сивард, убив эрла Берниции Эдвульфа[258]. Таким образом, местная политическая жизнь замыкалась сугубо на местных же проблемах: тут были свои правители, свои войны, своя борьба за власть, и т. д. И все это не имело почти никакого отношения к столице Англии или к королевской власти, признаваемой лишь номинально, и к общегосударственным делам вообще. Центр оказывал здесь минимальное влияние. В целом, характеризуя феномен «регионализма», обособленности крупных областей Англии от центра и друг от друга до нормандского завоевания, Стентон считает, что архаичному социально-экономическому укладу на местах соответствовали архаичные, варварские формы государственности[259]. Можно несколько подкорректировать эту характерную для «англо-норманистов» точку зрения, верную по содержанию, но грубую по форме: для Стентона и других континентальный (а еще уже — французский) феодализм виделся идеалом исторического прогресса в Средние века, а все иные варианты — «отклонением от нормы». Мы не разделяем эту точку зрения, поскольку в отставании от лидера прогресса нет ничего постыдного — все не могут развиваться одинаково, — а самобытность вовсе не означает что-то плохое, особенно если учесть тот факт, что англосаксонская культура, в высшей степени самобытная, была в чем-то и выше континентальной[260]. Другое дело, что англосаксонская государственность была менее развитой, чем в той же феодальной Нормандии; но такая самобытность, патриархальность выглядела вполне нормально в контексте германской Северной Европы, «мира викингов», к которому Англия, по большому счету, и принадлежала до 1066 г. Все характерные черты исторического бытия этого германского мира прослеживались и в англосаксонской Англии: крепость патриархальных отношений, преобладание свободного крестьянства, позднее развитие государственности и феодализма в его «французском» виде (да и то преимущественно в Уэссексе, наиболее близком по многим чертам развития к континентальным государствам). Таким образом, политическая жизнь донормандской Англии текла в своем обычном русле, как и 5 веков до того; ослабление центральной власти было лишь обычным колебанием исторического маятника, за которым могло последовать ее усиление, как уже было в X в. Что касается «мира викингов», то еще Грин подчеркивал, что те же датчане (количественно преобладавшие в скандинавской экспансии в Англию) являли собой как бы «вчерашний день» самих англосаксов, будучи выходцами даже с одной с ними прародины; схожие язык, нравы, культура, обычаи — все это сделало процесс взаимной ассимиляции быстрым и особенно прочным, означая для Англии скорее смену династий, чем уклада жизни[261]. В предыдущих главах нашей работы мы выяснили, что англо-скандинавские межэтнические отношения далеко не ограничивались схемой «завоеватели — завоеванные».
Какова была этнополитическая картина региона в целом накануне нормандского завоевания? Без ее рассмотрения нельзя обойтись, поскольку соседи Англии принимали самое непосредственное участие и в событиях 1066–1074 гг., и не только в них. Выше уже говорилось о тенденциях английской внешней политики того времени; рассмотрим их поподробнее.
Если история датского завоевания Англии в первой половине XI в., увенчавшаяся образованием Империи Кнута, была освещена выше достаточно подробно, то борьба с кельтами в этот период почти не рассматривалась, тогда как кельтский фактор в английской внешней политике был немаловажен на протяжении всего Средневековья. Впрочем, что касается, например, Ирландии, то в XI в. проблемы на этом направлении исходили не от кельтов, а от викингов, преимущественно норвежского происхождения, плотно заселивших в IX–X вв. восточное побережье острова и создавших там ряд городов-государств, крупнейшим из которых был Дублин; в X в. дублинские конунги даже воцарились в Йорке, сменив датскую династию[262]. На протяжении XI в. редкая война и регионе обходилась без участия ирландских викингов, охотно шедших в наемники.
Что касается весьма размытой северной границы Англии, где располагалась полунезависимая Нортумбрия, то там с 70-х гг. X в. наблюдался рост и усиление королевства скоттов (будущей Шотландии), сложившегося к середине IX в. Ядром королевства скоттов в XI в. стал Лотиан — область на юго-востоке Шотландии от реки Твид до Эдинбургского залива, завоеванная скоттами в 940–960-х гг.[263] В юго-западной же Шотландии — в Гэллоуэе продолжило доминировать древнее королевство бриттов Стратклайд, в начале X в. оттеснившее англов Нортумбрии с западного побережья и захватившее Камберленд (Камбрию)[264] и большую часть нынешнего Ланкашира. Теперь граница с Нортумбрией проходила по Пеннинским горам; одновременно остаток побережья Ланкашира был занят ирландскими викингами, к тому времени настолько смешавшимися с самими ирландцами, что, например, Кэпелл выделяет их в особый народ — «гальвежцев» («Galwegians»)[265]. И Стратклайд, и «гальвежцы» первоначально выступали и против англосаксов, и против скоттов, но в XI в. наметилась тенденция к их сближению с королевством скоттов, особенно ввиду стратегических успехов Йоркского эрла Сиварда, объединителя Нортумбрии, отбившего Камбрию у стратклайдских бриттов[266]. В этих условиях Стратклайд после гибели короля Оуэна Лысого в битве при Карэме в 1018 г. формально признал вассальную зависимость от королей скоттов, хотя на деле эти два кельтских государства выступали скорее как военно-политические партнеры против англосаксов[267].
Сами скотты на протяжении всего XI в. имели крайне напряженные отношения с Нортумбрией. Поскольку в последней ситуация осложнялась упомянутым междоусобным соперничеством эрлских домов Йорка и Бамбурга, скотты неоднократно чинили успешные и разрушительные набеги, нанося поражения северянам (1018, 1040, 1046 гг. и т. д.). Ситуация изменилась в правление Сиварда (1033–1055 гг., эрлвсей Нортумбрии с 1043 г.), наголову разбившего короля скоттов Макбета в 1054 г. объединенными силами северян. Проиграв войну, Макбет вскоре (в 1058 г.) был убит своим соперником, занявшим шотландский престол под именем Малькольма Кэнмора[268]. Позже, в годы нормандского завоевания Англии, Малькольм стал весьма значительной фигурой в местном политическом раскладе, покровительствуя англосаксонскому сопротивлению и эмиграции. Помимо этих соседей Англии, картину на Севере дополняли небольшие государства викингов на Гебридских, Оркнейских и Шетландских островах. Эти образования охотно участвовали во всякого рода пиратских набегах и авантюрах, в том числе в 1066–1074 гг.[269]
Не менее пеструю панораму представлял собой бриттский Уэльс — вторая крупная и враждебная англосаксам кельтская окраина, не прекращавшая борьбу за независимость с момента англосаксонского завоевания Британии. Формально Уэльс признал вассальную зависимость от уэссекских королей в середине IX в., но реально власть последних, и без того слабая на местах, не простиралась дальше укрепленных линий Уота и Оффы, худо-бедно защищавших Центральную Англию от набегов уэльских бриттов по линии р. Северн — Шрусбери — Честер.