– Джизус! Какие бесчеловечные люди!
– Во-первых, – сказал Бондарь, – люди не могут быть бесчеловечными. Они просто люди, со всеми своими патологиями, маниями и пороками. Во-вторых, не поминай своего Джизуса.
– Потому что он нам тут не поможет, не так ли? – понимающе покивала Лиззи.
– Нет. Потому что в России он носит другое имя. Иисус.
– И… Иезус. Да, конечно. Я запомнила. Скажи, Женя. А правда, я быстро привыкаю к русскому образу жизни.
Лиззи вопросительно посмотрела на Бондаря. Он потер ушибленную челюсть и проворчал в ответ:
– Главное, чтобы не пришлось привыкать к русскому образу смерти.
Бондарь помолчал, подбирая слова, которые могли бы смягчить неожиданно вырвавшуюся фразу. Таких слов не нашлось. К сказанному добавить было нечего.
Не только счастливые часов не наблюдают. Несчастные – тоже. Особенно, когда у них нет часов.
Побродив по узкому подвалу, Лиззи сбросила пальто, постелила его на пол и села рядом с задремавшим Бондарем. То, как доверчиво положила она голову на его плечо, заставило Бондаря не только проснуться, но и вспомнить совсем другую женщину. Тамару.
– Поспи, – предложил он, стараясь, чтобы это прозвучало не слишком грубо. – Силы нам еще понадобятся.
– Когда я с тобой, сил у меня хватает, – заверила его Лиззи. – Лучше расскажи мне о себе. Я знаю о тебе так мало, а хочу знать все.
Бондарь, намеревавшийся осадить ее, прикусил язык. Американка поставила на кон буквально все, включая жизнь. Отказалась от родины, карьеры, так называемых общечеловеческих ценностей, которыми якобы были сверху донизу напичканы ее соотечественники. Однажды она сделала нечто подобное, а Бондарь обманул ее ожидания. Это до сих пор лежало тяжелым камнем на его совести.
– Мне нечего о себе рассказывать, – тихо сказал Бондарь, снимая с губ волосы американки. – У нас, моряков, жизнь довольно однообразна. Полгода в море, месяц на суше. И опять все сначала.
– А чем ты занимаешься, когда сходишь на берег? – лукаво спросила Лиззи.
– Еду к тебе.
– Но мы познакомились недавно. А к кому ты ездил до меня? Чем занимался? Что ты любишь, что ненавидишь?
Бондарь кашлянул. Коварная, как все женщины, американка загнала его в угол. Корейцы, по всей видимости, продолжали слушать разговоры пленников, так что напускать на себя таинственность было бы ошибкой. Как же поступить? Отделаться от Лиззи общими фразами? Пичкать ее байками о штормах и дальних странах? Прикинуться спящим? Пока Бондарь перебирал эти варианты, в голову ему пришла совершенно неожиданная идея. Он не имел возможности рассказывать правду о себе, но в его памяти были свежи забавные эссе Тамары из журналов «Пи-Дженерейшн». Богатейший материал для человека с воображением.
– Что я люблю, что ненавижу, – повторил Бондарь, собираясь с мыслями.
– В первую очередь меня интересует, с кем и как ты проводил время до меня, – не унималась Лиззи. Ее реплика осталась без внимания.
– Люблю я курить, как ты успела заметить, – сказал Бондарь. – Было время, когда мне не хватало трех пачек в день. Тогда я завел себе портсигар из пушечной бронзы и перешел на дорогие сигареты «Морландс», набитые смесью балканского и турецкого табака. Это позволило ограничивать себя.
– Ты куришь «Монте-Карло», – заметила Лиззи. – И никакого портсигара у тебя нет.
– Я потерял его в Сингапуре, – сокрушенно сказал Бондарь. – Вместе с отличной зажигалкой «Ронсон» из оксидированной стали.
– Как-то странно от тебя слышать такие подробности.
– Почему?
– Ты не похож на мужчину, придавающего… придающего значение подобным мелочам.
– О! – воскликнул Бондарь. – Ты меня плохо знаешь.
– К сожалению. В тебе похоронено много сюрпризов. – Лиззи отстранилась, чтобы видеть Бондаря. – Мне трудно представить тебя с бронзовым портсигаром.
– Просто не мыслю себе жизни без подобных аксессуаров, – беззастенчиво соврал он.
– Я видела твои часы. Они…
– Дешевые?
– Простые, – дипломатично произнесла Лиззи.
– Раньше я носил водонепроницаемый хронометр «Ролекс», – брякнул Бондарь и вдруг вспомнил, что совсем недавно действительно был счастливым обладателем таких часов. Счастливым – потому что растяжной браслет однажды позволил превратить «Ролекс» в импровизированный кастет и это оказалось весьма кстати.
– Прямо Джеймс Бонд.
– Какой из них?
– А разве их несколько? – удивилась Лиззи.
– Сначала был английский, – пояснил Бондарь со знанием дела. – Настоящий джентльмен, глуповатый, но обаятельный. Потом за дело взялись американцы, превратившие агента 007 в полного кретина при смокинге и бабочке. Более того, скоро он появится на экранах в обличье негритоса, которому место на подмостках рэперского клуба в Гарлеме. Ни один нормальный мужчина не сочтет за комплимент сравнение с таким Джеймсом Бондом.
– Мне тебя не с кем сравнивать, – тихо промолвила Лиззи. – Наоборот, я всех сравниваю с тобой. Остальные проигрывают. Ты – мой герой.
– Тогда позвольте представиться – Бондарь, Женя Бондарь. Прошу любить и жаловать.
– Я люблю. Но не знаю, как это… жаловать. Жалеть?
– Боже упаси, – ужаснулся Бондарь. – Никогда не потерплю рядом женщину, которая вздумает меня жалеть.
– Договорились, – кивнула Лиззи. – Тогда сам пожалей меня.
– Боишься?
– С тобой – нет. Но…
– Может быть, замерзла? – не на шутку обеспокоился Бондарь, которому вдруг перехотелось зубоскалить. – Набрось мою куртку.
– Проблема не в этом, – сказала Лиззи, отвернувшись. – Мой блэддер…
– По-русски, пожалуйста.
– Даже не знаю, как сказать.
– Прямо, – посоветовал Бондарь. – Всегда говори прямо, как есть.
– Попробую, – вздохнула Лиззи. – Дело в том, что у женщин тоже есть, э-э… мочегонный пузырь, и иногда он переполняется. Стыдно признаться, но со мной приключилась именно такая беда.
– Это поправимо.
– Да? Не могу же я делать лужу в такой маленькой комнате. – Лиззи осеклась и сердито засопела.
– От тебя потребуется некоторая меткость, вот и все, – заявил поднявшийся на ноги Бондарь.
– Меткость? Из чего стрелять? В кого?
– В пивную банку.
– Wh-hat?
– Возьми из ящика банку, вскрой ее и…
– Ты сошел с ума! – вскричала Лиззи. – Только пива мне сейчас не достает!
– Его выльешь на пол, – безмятежно продолжал Бондарь, – а пустую посудину используешь в качестве горшка: или ночной вазы, как тебе будет угодно. Смелей. Я отвернусь.
– Нет!
– Что еще?
– Ты не просто отвернешься, ты закроешь глаза, – распорядилась Лиззи тоном полководца, отдающего последние распоряжения перед решающей битвой. – И уши ты тоже закроешь.
Тяжело вздохнув, Бондарь подчинился. Вздохнул он для видимости. На самом деле ему было приятно, что в его жизни снова появилась женщина, капризы которой он соглашался терпеть. Правда, было неизвестно, сколько продлится эта совместная жизнь. Подумав так, Бондарь снова вздохнул. Уже по-настоящему.
Глава 18Особенности национального секса
На суше шла своя жизнь, в море – своя. Иногда они пересекались: люди питались морскими обитателями с таким же удовольствием, как рыбы – людьми. При этом ни те, ни другие не интересовались, кто и как проводит время в перерывах между трапезами.
Тем не менее глубины залива Петра Великого кипели жизнью не менее интенсивной, чем улицы раскинувшегося на берегу Владивостока. Залив был огромен и глубок, если не считать отмелей возле больших и малых островов, некоторые из которых представляли собой подводные нагромождения вулканических пород, едва возвышающихся над поверхностью моря. Между островами протянулись многочисленные скалистые гряды, напоминающие исполинские гребенки, направленные зубцами вверх. Местами они поднимались так высоко, что даже ребенок мог бы перебраться по каменным мостам от острова до острова. У подножия обросших мидиями гряд, на глубине 30–32 метров, ржавели остатки затонувших пароходов, катеров, шхун, которые не достигли берега. Внутри них было множество человеческих скелетов. Акулы, шныряющие над ними, выглядели здесь особенно зловеще и таинственно. Им было чем поживиться в заливе. Каменные лабиринты кишели кальмарами, осьминогами, трепангами, гигантскими бычками, прозванными за жуткую наружность морскими чертями. Бычки обладали повадками ворон или стервятников, жадно пожирая объедки, оставленные акулами. Их выпученные глаза служили исключительно для того, чтобы отыскивать добычу. Безжалостная, неуемная алчность являлась отличительной особенностью всех обитателей моря. Все они одновременно были охотниками и объектами охоты. Романтические названия – такие, как актинии, кукумарии или голотурии, – казались неуместными в этом царстве жестокости и боли. Их придумали люди, а природа позаботилась о том, чтобы ее чада выглядели пышно, ярко и нарядно. На быстротечном карнавале смерти спешили блеснуть все без исключения. Нежно и немножечко непристойно розовели гребешки Свифта, там и сям развевались жемчужные биссусные нити, сверкали шерифскими звездами золотистые пятиконечные патирии, отливали зеленым глянцем нежно-коричневые трепанги, мельтешили оранжевые мешочки асцидий, пылесосящих песок. Даже распоследний морской еж, слизывающий с камней слизь, был вовсе не таким черным, каким изображается на картинках в энциклопедиях. Его угольная раскраска мерцала десятками оттенков – от бирюзового до огненного. По-латыни это существо именовалось стронгилоцентротус нудис – невооруженный, голый морской еж. Тот, кто окрестил его так, должно быть, никогда не имел дела с острыми иглами, способными не только проткнуть руку любопытного исследователя, но и надолго засесть под кожей, вызывая нарывы и лихорадку. Многие, очень многие обитатели моря таили в себе яд, скалили зубы, разевали бездонные пасти, распускали щупальца, пускали в ход шипы, присоски, рвали, кусали, впивались, вгрызались, били разрядами электрического тока, жалили, заглатывали, переваривали жертв заживо. И все же самые страшные хищники водились не в морской пучине. Самые страшные хищники дышали кислородом, передвигались по суше на двух нижних конечностях и общались посредством разнообразных звуков, выражая тем самым чувства и желания, обуревающие их. Что-нибудь чувствовали они постоянно, желаний у них было множество, поэтому человеческие существа стремились к контактам с себе подобными. Им казалось, что окружающие созданы специально для того, чтобы разделять их чувства и потакать их желаниям. Они использовали друг друга от рождения до смерти, преследуя свои эгоистические цели. У особей женского пола это получалось лучше, чем у прямоходящих самцов, и самцы понимали это, поэтому при каждом удобном случае отыгрывались на самках.