После стычки с хунхузами свернули с тракта в сторону. Двое суток ехали по узкой ухабистой дороге. Перевалив небольшую, заросшую шиповником и кипреем сопку, увидели впереди неширокую реку. На противоположном берегу реки, среди поляны, окруженной березами и лиственницами, виднелись жилые постройки. Хозяином этих построек – вместительного зимовья, амбара и крытых корьем поветей – оказался старик Шкаруба. Это был крепкий жилистый человек лет семидесяти, с бородой до пояса, с хитрыми и лихими глазами зеленого цвета. Он согласился укрыть у себя на несколько дней Лазо и его спутников, выговорив себе за это винтовку и полсотни патронов.
– Зачем же тебе, дед винтовка? – спросил его Лазо.
– Хунхузишек пугать, паря. Расплодилось их тут видимо-невидимо.
Из зимовья высыпали поглядеть на приезжих белоголовые, один другого меньше ребятишки в синих далембовых рубашках и платьицах. Было их семь человек – четыре мальчика и три девочки.
– Это чьи же у тебя ребята? Внуки, что ли? – поинтересовался Лазо.
– Пошто внуки? Детки мои, паря, детки.
– Ого! – с удивлением оглядел Лазо старика. – Силен ты, видать, папаша.
– Женился я, паря, поздно. Было мне без двух годов шестьдесят, когда бабой-то обзавелся. Девка попалась молодая, ласковая, вот и растут шкарубятки.
Прожив у Шкарубы неделю, узнали, что в Якутске давно хозяйничают белые. Советская власть там пала гораздо раньше, чем в городах, расположенных у линии железной дороги. Яковлев и вся его группа были захвачены в плен на одном из приисков и расстреляны. А еще озабоченный Шкаруба сообщил: в окрестностях рыщут отряды японцев и калмыковцев, вылавливая красногвардейцев, разыскивая какого-то Лазо.
– Уезжайте от меня, ну вас к Богу, – сказал он Василию Андреевичу, которого считал за старшего, – из-за вас и меня с малыми детками порешат… Напрасно я с вами связался. Коня бы мне подарили…
Тогда командиры посовещались и решили спуститься на плотах к реке Зее, прожить там какое-то время, а затем, в зависимости от обстановки, решить, что делать дальше. Всех своих коней оставили Шкарубе, чем его страшно обрадовали; построили два плота и поплыли вниз по быстрой реке. Выбрав погуще лес, остановились и стали строить себе шалаш. Первые дни ходили на охоту, глушили гранатами рыбу в реке. Но скоро все это стало опасным. Несколько раз видели в тайге японцев и белых казаков. Один раз японский отряд прошел совсем близко от лагеря.
С тех пор стали все время держаться настороже. Днем и ночью выставляли часовых, спали тревожно, прислушиваясь к каждому шороху. Охотиться уходили верст за десять от лагеря. Взятого с собой продовольствия осталось совсем мало. Пришлось питаться впроголодь. А тем временем начались заморозки. По утрам и земля и деревья покрывались инеем. Днем дул с севера студеный, нагонявший тучи ветер. Ночью холода доходили до двадцати градусов, на реке появились ледяные забереги. Жить стало очень тяжело, но все старались казаться бодрыми.
– Я думаю, что оставаться в таком положении дольше нельзя, – сказал однажды Василий Андреевич.
– Да, что-то нужно предпринимать, – согласился Лазо. – Зимовать мы здесь не можем. Я предлагаю связаться с рабочими ближайших приисков и с их помощью устраиваться там. Одновременно надо снестись с партийными организациями Читы и Благовещенска. Нужно через них просить подпольный комитет, чтобы некоторым из нас разрешили выбраться в город. На опыте этой жизни в тайге я, например, убедился, что в городе я буду в большей безопасности и сумею быть полезным для партии в любой обстановке. Здесь же чувствую себя просто затравленным волком; от безделья лезет в голову всякая чертовщина; слабеет воля. Короче говоря, хочу в город, хочу к рабочим. Моя стихия там, среди них, а не в этих лесах.
– В город? – изумленно спросил Василий Андреевич. – Это легко сказать только. Слишком ты известный человек, Сергей. И в Чите и в Благовещенске найдутся люди, знающие тебя.
– А что ты скажешь о Владивостоке? – озорно прищурился Лазо. – На первый взгляд это очень дикая мысль. Ну, а если вдуматься – наиболее удачная. Никому ведь не взбредет в голову искать меня в городе, битком набитом интервентами.
– Это, пожалуй, правильно. Только как туда добраться?
– Над этим надо крепко подумать. Плохо, что я не один. Без жены было бы гораздо проще.
– Не думаю. Что одному, что вдвоем – одинаково трудно. А Ольга тебя не подведет, обузой не будет. Смелая она у тебя и решительная. Может случиться, что своей хитростью и сообразительностью она выручит тебя в опасный момент.
– За нее мне страшно, Василий Андреевич. Если попадемся в руки белогвардейцев – поплатится она из-за меня жизнью.
– Не вздумай, Сергей, сказать об этом Ольге, – погрозил ему пальцем Василий Андреевич. – Она знает, кого полюбила, за что полюбила. Ей не нужна твоя жалость. Этим ты просто оскорбишь ее как товарища и друга, как своего единомышленника.
Лазо поглядел на Василия Андреевича так, словно видел его впервые, и ничего не сказал.
Вечером командиры посовещались и решили отправить связных в Благовещенск и Рухлово. Ехать согласились Ольга и еще три человека. Лазо проводил их до зимовья Шкарубы, запасся там продуктами и отправился обратно в лагерь. За плечами у него был мешок на ременных лямках, в карманах стеганки две гранаты, за пазухой – револьвер. Возвращался он другой, менее опасной, как казалось ему, дорогой. Одетый в облезлую шапку-ушанку, рыжие ичиги с чужих ног и стеганку, подпоясанную красным кушаком, походил он на самого обыкновенного деревенского парня.
В тайге он набрел на зимовье, возле которого сушились рассыпанные по земле кедровые шишки и целый ворох уже очищенных орехов. Это была стоянка шишкобоев – людей, занимающихся кедровым промыслом. Он заглянул в зимовье, но оно оказалось пустым – шишкобои были на работе.
Выпив из стоявшего на столе котла кружку еще теплого чая, он собрался уходить, но в это время вблизи послышались нерусские голоса. Он взглянул в окно и увидел подходящих к зимовью японских солдат. Шли они цепью с винтовками наизготовку. Это была верная гибель. Сопротивляться в таких условиях было бесполезно. Оставался один-единственный выход – выдать себя за шишкобоя. Он быстро огляделся, ища в зимовье место, куда бы мог спрятать гранаты и револьвер. Решение пришло мгновенно. В матице, на которой держался потолок, была небольшая выемка, заметная с пола только для высокого человека. Лазо при его росте легко дотянулся до выемки, и через несколько секунд гранаты с револьвером лежали там. Протирая кулаком глаза и позевывая, он вышел из зимовья.
– Руки вверх! – скомандовал ему по-русски широкоплечий с реденькими усиками японский унтер-офицер, наставляя на него револьвер. Он поднял руки. Унтер быстро обшарил его карманы, стал допрашивать:
– Ты кто такой будешь? Большевик?
– Нет, не большевик. Из деревни я, орехи бью здесь.
– Из какой деревни
– Из Березовки, – вспомнил Лазо название ближайшей деревни.
– Проводник! – крикнул унтер. – Ты знаешь этот музик?
И тут только Лазо заметил среди японских солдат пожилого крестьянина в серой сермяжной куртке с посохом в руках. Глаза их встретились, и он с замирающим сердцем ждал, что скажет крестьянин.
– Знаю я этого парня. Наш он, – сказал тот, глядя мимо Лазо.
– Ходи изба! Будем искать ружье, – приказал унтер, ткнув Лазо револьвером.
Все перерыли и перевернули японцы в зимовье, разыскивая оружие. Светя карманным фонариком, лазили под нарами, шарили клюкой в запечье, заглядывали в печь, тыкали штыками в мешки с орехами, заглянули в кадушку с водой. Несколько раз казалось Лазо, что они вот-вот увидят выемку в матице, что они уже видят ее. Сам он, сидя на нарах у порога, видел ее великолепно. Неоднократно порывался он кинуться в дверь, сбить стоявшего там солдата и бежать в тайгу. Но огромным усилием воли удержал себя от этого искушения.
Определив по количеству лежавшей на нарах одежды, что в зимовье живет не один человек, унтер спросил у него:
– Где другой люди?
– В лесу орехи бьют.
– А твоя почему не собирает орехи?
– Я принес мешок с шишками. Если бы не задержался, тоже был бы сейчас в лесу.
Ничего не найдя, японцы вывели Лазо из зимовья, и унтер сказал ему с коварной улыбкой:
– Твоя беги в лес, зови другая люди. Наша будет ждать.
Но Лазо знал, что этого делать не следует. Японцы обязательно убьют его выстрелом в затылок:
– А что их звать-то? Обождите, – скоро сами придут, – ответил он.
– Раз не хочешь, тогда наша убивай будет тебя, – сказал унтер и велел стать ему к стене зимовья. Солдаты отступили шагов на двадцать от стены и по его команде стали целиться в Лазо. Он видел по их веселым лицам, что они хотят просто попугать его. Но когда они выстрелили залпом и пули пробили стену близко от его головы, ему стало не по себе. Однако делать было нечего, следовало терпеть. С плотно сжатыми губами стоял он не шелохнувшись, глядя себе под ноги.
Унтер выбрал кедровую шишку покрупнее, положил ее ему на шапку и выстрелом из револьвера сбил ее, скаля в улыбке широкие зубы. Это понравилось солдатам, они все вдруг стали о чем-то просить унтера. Тогда он принес из зимовья котелок с чаем и, взгромоздившись на камень, поставил котелок на голову Лазо. Через минуту пробитый пулями котелок слетел на землю, окатив Лазо чаем. Солдаты весело засмеялись, заговорили, а унтер показал Лазо язык.
Вдоволь поиздевавшись над ним, японцы оставили его наконец в покое и ушли. Он подождал, пока они не скрылись из виду, и только тогда почувствовал, что весь в поту. Забежав в зимовье и достав из выемки оружие, он пошел своим путем, часто оглядываясь по сторонам. Все пережитое казалось ему кошмарным сном.
Когда он вернулся в лагерь и рассказал о своем приключении, все решили, что оставаться больше в тайге нельзя. Рано или поздно японцы наткнутся на них. Разбившись по двое, пошли они тогда к линии железной дороги. Балябин и Богомяков держали путь к Амуру. Они надумали перейти на китайскую сторону и оттуда уже выбираться в Забайкалье. Василий Андреевич и Павел Журавлев пробирались на разъезд Нанагры, где у Журавлева были хорошие друзья. А Лазо и его ординарец Виктор Попов, беззаветно преданный ему молодой казак из Шарасуна, направлялись в Рухлово – там жил Агеев, машинист с бронепоезда.