Он вдруг увидел себя, одетого в голубую с расстегнутым воротом рубашку и шагающего на пашне за плугом по влажной борозде. За ним по пятам вышагивают скворцы и галки, сизое облачко мошкары вьется над его непокрытой головой. Он здоров и молод. От избытка сил зычно и весело покрикивает на быков, и на голос его откликается эхо в зеленом лесу. А навстречу ему идет отец с лукошком на перевязи. Он довольно улыбается и кричит:
– Вот как уродится здесь пшеничка, мы с тобой развернемся! Свадьбу тебе справим такую, что богачи позавидуют…
Горько вздохнул от своих воспоминаний Василий Андреевич и полез в карман за трубкой. У молодой соседки, которую прочил ему в жены отец, давно уже, наверное, взрослые дети, а ему все еще остается только мечтать о семейной жизни. Ни о чем не жалел бы он, если бы имел хоть пару ребятишек. Ребятишки – это самое милое и дорогое на свете. У командира седьмой особой сотни аргунцев Бориса Кларка, человека одинаковой с ним судьбы, шестеро детишек. Василий Андреевич, наезжая с Кларком и Лазо в Читу, бывал у него в семье и всякий раз не мог смотреть без слез, как встречали маленькие Кларки своего отца, как они шумели и радовались его скромным фронтовым гостинцам, как ощупывали его одежду и оружие, наперебой рассказывали о всякой всячине. Даже Лазо, который был моложе Василия Андреевича на целых пятнадцать лет, глядя на эту картину, считал Кларка счастливцем.
– Ты чужому счастью не завидуй, – говорил тогда ему в шутку Василий Андреевич, – своего не упусти, женись давай.
– Вот как Семенова разобьем, обязательно, – посмеивался Лазо, – только без тебя не буду.
– Нет, брат, я, кажется, опоздал, – грустно вздыхал Василий Андреевич и принимался как умел забавлять детишек Кларка.
…Верстах в десяти от станции пасся в степи гурт черно-белых овец. Похожий издали на облачко, гурт медленно двигался по широкой равнине под присмотром конного пастуха. По остроконечной шапке Василий Андреевич безошибочно признал в пастухе бурята. Бурят стоял на песчаном бугре и из‑под руки смотрел на автомобиль. Вдруг из-за бугра стремительно вылетели вооруженные всадники, подхватили половину овец и погнали по направлению к станции. Бурят помчался было за всадниками, но в него выстрелили и заставили повернуть назад.
– Вот это да! Грабеж среди ясного дня! – прокричал Василию Андреевичу шофер Антошка Срывцев, обнажая в восхищенной усмешке острые мелкие зубы. – Уж не семеновцы ли это?
Василий Андреевич схватился за висевший на груди бинокль и стал разглядывать всадников.
– Нет, это не семеновцы. Это какие-то наши молодчики орудуют. Экие мерзавцы, чем занялись! Давай гони за ними, – приказал он Антошке и стал снимать чехол с пулемета.
– Есть такое дело, – лихо откликнулся Антошка. Он плюнул на ладони, круто развернул свой «Чандлер» и начал выжимать из капризного мотора все, что он мог дать. Прядка русого чуба все время падала Антошке на мокрый лоб, закрывала глаза. Он откидывал ее, исступленно горланил:
– Поболеешь да помрешь, от Антошки не уйдешь!
Завидев настигающий их автомобиль, всадники сорвали с себя винтовки и залпом выстрелили по нему. «Чандлер» сразу резко сбавил ход, его стало заносить вправо. Антошка выглянул из кабины, забористо выругался:
– Вот собаки. Прямо в колесо потрафили, камера спустила. Чесани их с пулемета, товарищ Улыбин.
Василий Андреевич с крепко закушенной губой припал к пулемету. Целясь повыше голов, дал по всадникам длинную очередь. Они бросили овец и рассыпались по степи, отчаянно настегивая коней.
Антошка выскочил из кабины с домкратом в руках. Ругаясь, стал устанавливать домкрат под заднюю ось, чтобы снять колесо и заменить его запасным. Василий Андреевич поспешил к нему на помощь. Но как ни торопились они, а смена колеса оказалась делом мешкотным. Всадники за это время сумели скрыться из виду.
Бурят завернул отбитых овец и подъехал к автомобилю. Он оказался скуластым, с малиновыми щеками стариком. Сняв с бритой головой остроконечную шапку, отороченную по низу белой мерлушкой, старик поздоровался, с обидой в голосе спросил:
– Пошто такое деется, товарищ начальник? Так, однако, вконец позорят. Беда, до чего дожили. Куда деваться-то, кому жаловаться?
– Ну, заныл, вольный сын степей, – вытирая паклей свои замазанные руки, презрительно бросил Антошка. Василий Андреевич глянул на него так, что он сразу прикусил язык и в припадке необыкновенного усердия снова полез под машину. Василий Андреевич спросил старика:
– Как вас зовут-величают, товарищ?
– Намжилом зовут, величают Гармаевичем, – приосанился старик на своем обитом серебряными бляхами седле.
– Так вот что, Намжил Гармаевич. Людей, хотевших тебя ограбить, мы обязательно разыщем. За такие дела пойдут они под суд ревтрибунала. В Красной гвардии подлецам места быть не должно и не будет. Ты это всем своим сородичам передай.
Старик покачал головой, укоризненно спросил:
– Пошто так говоришь?
– А что такое? – удивился Василий Андреевич.
– Однако, говорить так только самый главный ваш начальник может. Его боятся, его слушаются. А тебя кто послушается, если ты шишка на ровном месте?
Василий Андреевич рассмеялся:
– Вот тебе раз! Да откуда вы знаете, Намжил Гармаевич, кто я такой? Может, я-то и есть главная шишка.
– Э, гражданин-товарищ, однако, брось смеяться. Где тебе в большом табуне главным бараном быть. Главный-то ведь у вас Лазоев будет? А с Лазоевым тебе где равняться?
– Да отчего же, Намжил Гармаевич?
– Оттого, что у Лазоева голова побольше твоей будет. Лазоев, говорят, беда башковитый. Сквозь землю видит.
Василий Андреевич и вылезший из-под машины Антошка невольно рассмеялись. Разобиженный их смехом, бурят сердито сплюнул, махнул рукой:
– Ну, прощайте. Спасибо за выручку, – ударив коня нагайкой с черенком из козьей ножки, он поскакал к своему гурту.
Василий Андреевич покачал головой и велел Антошке ехать быстрее на станцию.
На станции стояла знойная тишина полудня. Томясь от жары, все живое там искало в этот час благодатной тени, отсиживалось в помещениях, в распахнутых настежь воинских теплушках. Зеленый штабной вагон стоял напротив поврежденной снарядом водокачки. На ступеньке его сидел и клевал носом дежурный ординарец в расстегнутой гимнастерке.
Антошка бесшумно подкатил к самому вагону и тремя короткими резкими гудками известил о своем прибытии. Ординарец, гремя шашкой, спрыгнул со ступеньки, замер навытяжку.
– Какого черта как столб торчишь! – напустился на него любивший покомандовать Антошка. – Не видишь, что помощнику командующего умыться надо. Давай неси ведро воды, да похолодней, тетеря газимурская.
Ординарец схватил в тамбуре жестяное ведро и побежал на водокачку. Антошка глядел ему вслед, самодовольно улыбаясь. Из вагона вышел Лазо, как всегда бодрый и подтянутый.
– Как поездили? – спросил он, дружески улыбаясь Василию Андреевичу.
– Удачно, если не считать одного происшествия на обратном пути. – И Василий Андреевич рассказал ему о попытке неизвестных людей угнать овец у бурята.
– Так и знай, что это какие-то казаки отличаются, – сказал возмущенный Лазо.
– Нет, зря ты на моих земляков думаешь. Были это не казаки.
– Как же ты мог узнать об этом?
– Очень просто. Казаки никогда не обрезают своим коням хвостов. А эти все на куцехвостых конях гарцевали. Я таких коней у нас раньше не замечал. Думаю, что это какая-нибудь новая часть отличается.
– Едва ли, за последние дни к нам все пехота едет. А кавалерии давно не было.
– Разыскать этих мерзавцев надо. Сегодня же займусь этим.
– Обязательно: мародерство нужно выводить под корень, – сказал Лазо и спросил: – Ну, а как там аргунцы действуют?
– Вчера только растрепали наголову полк баргутской конницы! Если бы все части дрались у нас как они, давно бы мы покончили с атаманом.
– У нас не хуже дерутся и рабочие отряды. У них меньше умения, а стойкости и революционной сознательности гораздо больше, чем у казаков.
Василий Андреевич ничего ему не ответил, но чуть приметно улыбнулся. Знал он, что к казакам Лазо относится с предубеждением, как к людям, которые не раз помогали царю нагайкой и шашкой.
Запыхавшийся ординарец вернулся с полным ведром воды. Василий Андреевич разделся до пояса, и Антошка стал поливать ему на руки прямо из ведра. Умывшись, досуха вытерся, поблагодарил ординарца и Антошку и вместе с Лазо пошел в вагон.
– Как насчет того, чтобы пообедать? – спросил он у начальника хозяйственной части штаба, пожилого красногвардейца Аверьяныча.
– Сейчас сообразим, – заговорщически подмигнул ему Аверьяныч с таким видом, что можно было подумать, будто через минуту на столе появится по крайней мере жареный баран. Но вся суетня Аверьяныча закончилась тем, что он положил перед присевшим к столу Василием Андреевичем краюху черного хлеба и котелок с гречневой кашей. Каша была холодная, и положенный в нее кусок бараньего жира лежал и не таял.
– Да ты бы хоть подогрел эту размазню, – сказал Аверьянычу Лазо. – С такой еды у тебя Василий Андреевич ноги скоро протянет.
Аверьяныч схватил было котелок, чтобы идти разогревать кашу, но Василий Андреевич остановил его:
– Не надо, не надо. В такую жару холодное лучше.
Пододвинув к себе котелок, он принялся есть и похваливать невкусную, всем давно надоевшую кашу.
Пообедав, он велел подать себе коня и поехал выяснять, что за люди мародерствовали в степи.
Перед вечером в вагон к Лазо ввалился грузный и широченный в плечах мужчина с рыжими, торчащими, как пики, усами, с маузером на бедре и двумя гранатами у пояса. На ногах у него были лакированные с пузатыми голенищами сапоги, на голове дорогая каракулевая папаха с алым верхом.
– Здорово! – приветствовал он Лазо густым скрипучим басом.
– Здравствуйте, товарищ!
– Ты, что ли, будешь Сергей Лазо?
– Да, чем могу служить?
– Я Лавров, командир отряда иркутских анархистов. Прибыл сегодня с моими хлопцами бить Гришку Семенова.