Дитя мое,
Я не знаю, мальчик ты или девочка, знаю только, что я твой отец. Вчера пришло письмо от твоей мамы: она сообщила, что скоро ты появишься на свет.
Я был так возбужден, что не сдержал солдатских слез и расплакался прямо перед этими снежными горами… Дитя мое, солнышко!
Прости, что я не смогу увидеть миг твоего рождения, но с этого дня я буду писать тебе письма постоянно, и с того момента, когда ты появишься на этом свете, и когда вырастешь, я – пускай и вот так, на бумаге – всегда буду рядом с тобой. Я расскажу тебе о своей жизни, чтобы ты знал меня и чтобы понимал: в далеких снежных горах есть пограничник – твой отец…
Высоко в горах я рисую себе твой мысленный образ и жду твоего появления на свет. Ежедневные мысли о тебе – мое лучшее утешение в этой тяжелой жизни. Наша пограничная рота расположилось в снежных горах на высоте четыре тысячи двести метров, и «тяготы» для нас не просто слово, а череда холодных, бескислородных дней, вереница бессонных, невыносимых ночей, нестерпимое одиночество, безжизненность и оторванность от мира, а еще еда, комом встающая в горле… Ты себе, наверное, и представить такое не можешь: то, что мы едим, внешне почти не отличается от обычной пищи, но пахнет отвратительно – это запах лошадиного пота. Все потому что рис нам привозят на лошадях, которые потеют во время подъема, их пот просачивается в мешки с рисом, и как крупу ни промывай – все равно она будет отвратительно пахнуть, э-хе-хе, ни с чем этот запах не спутаешь. Свежие овощи нам достаются редко, в основном едим сублимированные: это когда капусту, редис и все остальное обезвоживают и с помощью специальной машинки нарезают тонкими пластинками, а перед тем, как съесть, разваривают до мягкости. По вкусу сублимированные овощи и близко не похожи на свежие, можно сказать, практически несъедобные. Вчера я немного простыл и съесть их не смог; поджарил себе на огне острые перчики – ну какие же ароматные получились. Но надо понимать, что отсутствие вкуса у пищи – одна из составляющих этой тяжелой жизни, и мы должны терпеть…
До твоего рождения остается всего три месяца, и от мыслей об этом дне меня охватывает безудержное желание смеяться от счастья. Этим вечером я выходил в дозор, огромная круглая луна заливала землю белым светом. В заснеженных горах луна всегда большая и круглая. Сколько бессонных ночей не спала оно вместе со мной – не сосчитать. Часто днем бывает уйма дел – не успеешь глазом моргнуть, как уже наступает вечер, а на себя ни минуты не остается. Но когда опускается ночь, все вокруг засыпает, и я смотрю на луну, тоскую по родному дому, скучаю по твоей маме. С тех самых пор, как я узнал о твоем скором рождении, я стал часто смотреть на луну и думать о тебе. И сегодня мне вдруг подумалось: когда ты родишься, не важно, мальчик ты будешь или девочка, назовем тебя «Луна» – Юэлян. Ясная, светлая, «Золотая Луна» – Хуан Юэлян, красота-то какая!
В детстве Юэлян не любил свое имя. Оно казалось ему слишком женственным и несовременным. Даже имя сестрички Юэин – «Лунный блик» – звучало куда моднее! А теперь оказалось, что имя это выбрал для него отец, когда смотрел на тибетскую луну?
А ведь именно здесь, в Тибете, Юэлян смотрел на высокогорную луну – по-настоящему ясную и светлую – и проникался все большей любовью к своему имени…
Он протер глаза от непрошенных слез и услышал снаружи голос комполка:
– А с этим что случилось? – спрашивал тот у взводного.
Комполка был не промах, и эмоциональность солдата не ускользнула от его внимания. Юэлян немного напрягся. Взводный ответил:
– Да он сегодня остался без писем… и потому чуть-чуть… не в духе.
– И что прикажешь с ним делать? – поинтересовался комполка. Взводный хмуро помялся, но вытянулся в струнку и закричал:
– Все на месте? Общий сбор!
Солдаты повыскакивали из комнат и выстроились в шеренгу. Юэлян тоже выбежал из кухни, встал в строй.
– Вольно! Слушай мой приказ! Каждому выбрать из сегодняшних писем по одному и подарить товарищу Хуан Юэляну!
Юэляну и в голову не могло прийти, что взводный даст такое указание. Он залился краской. Несколько бойцов достали письма и передали их взводному, и только Чжоу Цзюньцзе недовольно заявил:
– На каком основании? Я вот всего одно письмо получил.
Хуан Юэлян во весь голос отрапортовал:
– Докладываю! Не нужно, у меня есть письма.
Заметив удивление взводного, он побежал в казарму и достал папку: внутри были разложены страницы семи отцовских писем. Он показал их взводному, комполка и всем остальным:
– Это письма отца. Полученные давным-давно.
– А-а-а! Я все думал, что у тебя там за сокровище? – протянул Чжоу Цзюньцзе.
Но взводный все-таки хотел отдать Юэляну конверты:
– Знаю, что у тебя есть письма, но сегодня же ты ничего не получил! Почитай эти.
Юэлян не решался, а взводный усмехнулся:
– Да читай давай, читай на здоровье. Я им велел отдать тебе свои любовные послания… И от себя тоже вложился.
Но Юэлян не брал.
– Ты, верно, не знал? На нашей заставе все письма общие: их, как документы, распространяют среди состава. Мы не только обмениваемся письмами, но и можем устроить обсуждение какого-нибудь из них средь бела дня…
Лобу Цыжэнь усмехнулся в сторонке:
– Между братьями секретов нет!
Юэляну не нравилось, что происходит. Особого обращения он к себе не желал и чужого сочувствия не требовал. Пока он медлил в растерянности, Чжоу выхватил у него письма:
– Тебе не нужны? Тогдай дай, я почитаю… Ха-ха! Читать-то всяко веселее! – закричал он, оскалив в улыбке чуть ли не все свои зубы.
Юэлян даже выдохнул с облегчением и тут внезапно вспомнил о затее, которую долго берег. О маленьком подвиге – посадить на заставе дерево. В свое прошлое посещение завхоз привез им саженцы со словами:
– Комполка передавал: кто вырастит на заставе дерево, тот может претендовать на награду!
И вчера Юэлян решил лично спросить об этом комполка. Так спрашивать или нет? Он помялся, собрался с духом, подбежал к командиру и громко спросил:
– Товарищ командир, а вы правда говорили о награде для того, кто вырастит дерево?
Комполка оторопел, но поспешно взял себя в руки:
– Конечно, правда… В армии словами не бросаются!
Заметив, что происходит, взводный поспешил доложить:
– Товарищ командир, все деревья, которые мы высадили на заставе этой весной, сметены ураганами, не осталось ни одного. Мы решили посадить новые весной – непременно должны вырасти.
– А вот и нет! – возбужденно вставил Юэлян. – Одно деревце все-таки выжило! Я его подлечу, и следующей весной оно снова зазеленеет!
Комполка посмотрел на него и протянул ладонь для рукопожатия:
– Ну, что же… Буду ждать!
Юэлян покраснел и решительно закивал.
Ближе к полудню автоколонна собралась в обратный путь. Бойцы дописали письма, поспешно запечатали конверты и сложили их в общую коробку. Юэлян, натянуто улыбаясь, помог загрузить ее в машину. Он невольно заметил, как взводный украдкой передал стопку писем штабному помощнику комполка. Этот помощник был родом из Пекина, то есть земляком взводного. И взводный тихонько распорядился:
– Каждые две недели отправляй по два письма: одно моим родителям, другое – ей. Все понял? Вот здесь я проставил даты – не перепутай. А на эти числа выпадают их дни рождения!
– Будьте спокойны! – ответил офицер.
Юэлян вдруг почувствовал укол сожаления: все-таки надо было написать матери и предупредить, что в ближайшее время не будет связи. Но теперь уже поздно. В новом году, как только «откроются» горы, он непременно напишет ей, несмотря ни на что…
Убедившись, что коробку с письмами погрузили в машину, комполка с улыбкой объявил:
– Ну, что же… Тогда ваш почтальон отправляется в путь!
– Товарищ командир, езжайте после обеда! – предложил взводный. – У нас уже и рис сварен, и мясо потушено. Наш шеф Кун – отличный повар!
– Пока вещи наверх тащили, я про еду и думать забыл. К тому же нас тут целая орава, и каждый поесть не дурак. Негоже вас объедать. В гарнизон вернемся – там и поедим!
Все бойцы заставы Годунла выстроились у ворот и дружно отсалютовали отъезжающим на прощание. Судя по лицам, никому из них не хотелось отпускать гостей – так обласканные дети все никак не отлипнут от матери. Ведь после того, как автоколонна уедет, целых полгода к ним не поднимется ни единой живой души, прежде чем они снова встретят хоть кого-нибудь из внешнего мира.
Вот и Дава с тяжелым сердцем сновал меж ног провожающих, не желая расставаться с новыми знакомыми. Он ведь так любил, чтобы вокруг бурлили события, а самому оставаться в центре внимания! На пару с Найей они бежали за командиром до подножия склона и вернулись на заставу лишь после того, как все расселись по машинам и уехали.
Как я угодил в передрягу
Обеспечив себя запасами на зиму, застава вновь погрузилась в обычную тишину. Улегшись у ворот, я наблюдал за солдатами, от которых теперь не отходил ни на минуту. У входа в казарму взводный стриг командира первого отделения новой машинкой, привезенной комполка. Лобу Цыжэня уже обкорнали, с ежиком на голове он был сам на себя не похож. Перед отъездом комполка сказал ему:
– Эй, товарищ Лобу! Ваш загривок скоро будет пышнее, чем у Ламу!
И вот теперь тибетец ощупывал голову и смущенно хихикал.
Когда все таскали запасы по склону, я заметил, как он поднял с земли маленький камешек и спрятал в карман. Братишка Хуан рассказывал, что Цыжэнь собрал уже целую гору камней, и у каждого была своя история.
Из казармы вышел старина Сун, держа в руках только что полученную баночку витаминов. Он подошел к взводному:
– Вот, смотри, пью!
– Пей обязательно. Каждый день, – кивнул ему взводный. – Начальство велело мне проследить!
– Ладно, ладно, – ответил старина Сун. – Только не бегай за мной! Буду каждый день приходить и выпивать у тебя на глазах.