И только братишка Хуан сидел в обнимку со своей драгоценной папкой у турника, блуждая в собственных мыслях. Он всегда садился там, когда хотел поразмыслить: его взгляд устремлялся к пикам заснеженных гор, губы сжимались в ниточку, а уголки рта опускались вниз, будто отягощенные сердечными думами.
Отчего же он так тоскует? Ведь он сам говорил: все нужные письма у него есть! Его тоску я выносил с трудом. Я подбегал и скакал перед ним – он не обращал внимания. Я кувыркался и падал замертво – ему было не смешно. Я мчался в казармы, хватал губную гармошку, которую он всегда оставлял на тумбочке возле койки, и мигом тащил ему. Ведь больше всего он любит играть на губной гармошке! Значит, музыка его развеселит? Но он лишь трепал меня по голове, отбирал гармошку и прятал ее в карман.
Похоже, он действительно был не в духе. Придется ждать. Когда это пройдет, он потреплет меня по макушке и скажет: «Ну что, дружище? Сыграем "Тополек"?»
Тут появился Чжоу Цзюньцзе. Судя по лицу, на уме у него ничего хорошего не было. Я залаял, чтобы предупредить братишку Хуана, но тот погрузился в свои раздумья так глубоко, что забыл обо всем на свете. Чжоу подкрался к нему со спины, протянул руку и выхватил папку.
Братишка Хуан удивленно вздрогнул и обернулся. Увидев свою папку в чужих руках, он вскочил и рванулся к Чжоу. Тот с игривой улыбкой отпрянул, крича:
– Давай-ка посмотрим, что это ты так бережешь!
«Дело плохо», – сообразил я и, как следует разогнавшись, врезался в Чжоу головой. Он ойкнул и осел на землю. Братишка Хуан, не теряясь, тут же забрал свою папку обратно и вдобавок отвесил обидчику хороший пинок.
Крепкими кулаками Чжоу не обладал, зато блистал красноречием. Уже карабкаясь вверх по склону, он закричал:
– Да что там у тебя такого особенного? Любовные письма, что ли? Если не трус, показывай всем!
Братишка Хуан побелел от бешенства.
– Только вякни еще! – заорал он на Чжоу. – Думаешь, я тебя не трону?!
В таком гневе я видел его впервые. Испуганно ворча, Чжоу поспешил удалиться, а разъяренный братишка Хуан продолжал стоять на месте – белый как мел, с глазами, налитыми кровью, как у тибетского мастифа.
В это время я заметил старину Суна: он сидел перед казармой и читал письмо, наверняка о проделках смышленого сынишки Годуна. Я ухватил его за штанину в надежде, что он пойдет со мной и успокоит братишку Хуана. Но старина Сун и бровью не повел, а только отпихнул меня локтем. Обидевшись, я пробрался в казарму, выудил из-под койки первый попавшийся ботинок, достал оттуда стельку и принялся рвать на части. Стелька была вонючей, но достаточно мягкой, чтобы я справился с задачей без особых сложностей. А что еще мне оставалось делать?
Уже догрызая добычу, я услышал вопль старины Суна:
– Дава? Да как ты смеешь?!
От испуга я подскочил и выскочил вон из казармы. Схватив метлу и подобрав стельку, старина Сун выбежал за мной:
– Ах ты, собака! А ну, стоять! Сегодня от меня пощады не жди!
Я стремглав домчался до соседней казармы, забился под койку там. Откуда мне было знать, что владельцем этой вонючей стельки окажется старина Сун?! Знал бы заранее – и близко не подошел. Дразнить старину Суна – все равно, что играть с огнем! Хотя его попытка обозвать меня «собакой» меня позабавила. Ну да, собака, и что? Тоже мне оскорбление!
А старина Сун все не мог найти меня и орал:
– Братишка Хуан! Иди сюда! Полюбуйся, до чего ты разбаловал Даву! Чертов пес изгрыз мою любимую стельку!
Братишка Хуан тут же возник, как из воздуха, и, словно родитель нашкодившего ученика, принялся учтиво извиняться перед стариной Суном:
– Прости, пожалуйста! – потом он забрал у него метлу и закричал мне: – Дава, выходи! Вот не наказывал тебя, и что вышло?! Пожалеешь розгу – испортишь ребенка!
Но как только разъяренный старина Сун удалился, братишка Хуан отбросил метлу, вытащил меня из-под кровати и принялся терпеливо объяснять:
– Так делать нельзя… Эти стельки старине Суну шила его жена! Своими руками! Грызи что хочешь, но только не их!
Мне хотелось ответить: «А зачем же ты забыл про меня?» Братишка Хуан вздохнул, он по-прежнему выглядел печально и отрешенно. Тогда я вспомнил про ставшую известной мне тайну палатки за домиками. Может, его печаль как-то связана с этим секретом?
В последнее время я стал замечать, что братишка Хуан частенько бегает к поленнице. Туда, где за домиками под черным рубероидом хранилась целая куча дров для обогрева в самые морозные дни. Рядом с поленницей стояла палатка из полиэтиленовой пленки: туда-то он и повадился.
Об этой палатке он упомянул лишь однажды, когда водил меня на экскурсию по заставе. Тогда он с загадочным видом пробубнил: «А здесь у нас… Ну, позже расскажу». Но сам при этом наведывался туда регулярно: иногда по утрам, иногда уже в сумерках, но всегда один. Раздвигал пленку, пробирался в палатку и долго копался внутри. Чем он там занимается? Прячет что-нибудь вкусненькое? Или укрывает там еще одну собаку?
Однажды утром я заметил, что он направился к палатке прямо из кухни, набрав в чайник теплой воды. Зачем? Напоить собаку, которую там прячет?
Я украдкой последовал за ним. Переждал за углом, пока он уйдет, и подбежал к палатке, расковырял носом проем во входе, сунул голову внутрь. Увы! Меня ждало разочарование. Кроме воткнутой в землю метлы, там не было ничего: ни еды, ни собак. Я старательно принюхался, но почуял лишь резкий запах Сэнгэ и Найи, которые явно забегали сюда, и не раз. Что им здесь, туалет?
Я пригляделся. Голая палка: ни листика, только сучки какие-то. Да и откуда в этих горах взяться дереву с листиками? Если что и пробивается через щели в камнях, так один лишь терновник – такой, словно горы отрастили себе жесткую щетину. В горах слишком ветрено, холодно и сухо – любые растения ломаются и погибают, не успевая толком взойти. На такой высотище способен выжить лишь человек…
Так зачем же братишка Хуан приходит сюда? Непостижимо.
Ясно одно – эта метла для него очень важна. Черенок у метлы обмотан соломенной бечевой и закутан в полиэтиленовую пленку. Может, братишка Хуан переживал, что метла простудится? Да еще специально соорудил для нее целую палатку?
Пораскинув мозгами, я придумал, как развеселить братишку Хуана. Притащу-ка я ему любимую метлу, пусть порадуется!
Я обошел метлу кругом, разодрал зубами полиэтилен и принялся грызть бечеву. Но та была намотана слишком плотно, и перегрызть ее полностью у меня не получалось. Что же делать?
В отчаянии я подпрыгнул, откусил от метлы два сучка подлиннее и с ними в зубах побежал к братишке Хуану. При виде меня и моей добычи братишка Хуан застыл в изумлении. Его глаза вмиг округлились, и он, вскочив с места, заорал:
– Дава! Какого пса ты туда полез?! Как ты посмел?! Я о тебе забочусь, а ты мое деревце грызешь?! Все старания псу под хвост!
Он отвесил мне крепкого пинка. Я выронил ветки и бросился наутек. Ну и денек! То наорут, то поколотят… «Лучше не вертеться перед ним на улице», – решил я, побежал в казарму и спрятался под его же койкой. Но он догнал меня, выудил наружу и звонко отшлепал по голове.
Похоже, он зол не на шутку, раз так сильно меня лупит. Я жалобно заскулил. К счастью, явился Цыжэнь и схватил братишку Хуана за руку.
– Ты что творишь? – возмутился он. – Зачем Даву бьешь? Смотри, щенка уже трясет от страха!
– Он… погрыз мое деревце! – задыхался братишка Хуан.
Я поразился. Значит, это все-таки было дерево? Ничего не понятно. Раз он так любит свое дерево, почему не радуется, что я его притащил? И что значит «какого пса»? Я же сам себе пес: куда хочу, туда и лезу. И что такое «псу под хвост»? Ничего у меня под хвостом необычного нет… Печально это все. И почему люди, ругаясь, так часто поминают собак?
Но в тот момент размышлять обо всем этом было некогда. Пока тибетец не отпустил братишку Хуана, я пулей рванул на улицу. Что же делать? Вот же влип в передрягу. И куда теперь прятаться? А ведь братишка Хуан всегда был ко мне так добр! Впервые в жизни я видел его в таком гневе, да еще и в слезах. Не говоря уже о том, что и бил он меня впервые.
Горечь и обида, злость и раскаяние разрывали мое сердце на куски.
Я заметался по улице: единственным подходящим укрытием оказалась поленница. Запрыгнув на кучу дров, я спрятался под рубероидом. В густеющих сумерках я услышал, как свист приглашал всех на ужин. Запах еды донесся и до меня, но я все не решался отправиться на кухню. Почему же братишка Хуан больше не хочет меня искать? Видать, я и правда очень разозлил его.
Лежа на поленнице, я погрузился в беспокойный сон. Мне снилась мама. Я обливался слезами, а она вылизывала мне макушку, приговаривая: «Знаю, Дава, знаю! Сейчас ты живешь высоко в заснеженных горах, далеко-далеко от мамы… Держись, сынок! Отныне тебе придется заботиться о себе самому!» Но я все рыдал: «Мамочка, я так соскучился, я хочу домой!» А она отвечала: «Не плачь, Дава! Ты у нас щеночек смелый и упорный, а еще очень добрый. Мама даст тебе великую силу».
Я спросил: «Думаешь, я правда смелый и упорный? И ты правда дашь мне сил? Они так нужны мне, чтобы помогать братишке Хуану и всем остальным!» На это мама ответила: «Сегодня ночью высунь голову и посмотри на луну. Гляди, не отрываясь, пока лунный свет не пропитает тебя насквозь. Это и есть великая сила, которую мама шлет тебе. Главное – смотри, не моргая, и не своди с нее глаз!»
Я с готовностью закивал, а мама продолжала: «Утром, когда проснешься, ты будешь полон сил. Отныне ты не замерзнешь даже в самые лютые холода и постепенно научишься согревать собою других». «Вот здорово! – воскликнул я. – Тепло нашей заставе нужно больше всего на свете!» От радости я чуть не затявкал во сне. Неужели еще недавно я злился на эту заставу и хотел сбежать отсюда? Но мама добавила: «Не спеши. Чтобы согревать других, ты должен сам подрасти и окрепнуть. Сейчас ты еще слишком маленький. Вот вырастешь, тогда и поговорим!» Я заволновался, потому что совсем не хотел ждать: «Да это пустяки! Я стану взрослым уже совсем скоро! Как же именно я смогу согревать других?»