«Так это была лавина! Старина Сун чувствовал, что нас поджидает приключение, вот оно и случилось», – ахнул про себя Юэлян. Он, конечно, слышал о лавинах и раньше. Под ними гибли не только альпинисты, но и солдаты их заставы. Заснеженные горы казались спокойными, но на самом деле изнутри их постоянно раздирало противостояние: сила тяжести тащила снег вниз, а сцепление внутри снегового покрова задерживало его на месте. Когда это противостояние достигало своего пика, любое внешнее воздействие: пробежавший зверек, идущий мимо человек, упавший камешек, порыв ветра, словом, что угодно, от чего давление на толщу снега вместе с тянущей вниз силой тяжести перевешивали внутреннее сцепление, – могло вызвать обвал.
Юэлян заметил, что старина Сун и Цыжэнь были все в снегу и их маски тоже, а кожу вокруг рта из-за дыхания покрывал слой инея. Сам он вряд ли выглядел лучше – ни дать ни взять снеговики. В голове промелькнула внезапная мысль: когда они лепили снеговика, старина Сун разозлился, сказал, что тибетским пограничникам снеговиков лепить не пристало. Неужели это потому, что каждый из них по неосторожности мог сам превратиться в снеговую статую? Он решил, что по возвращении на заставу обязательно спросит об этом у старины Суна.
Они собрали рюкзаки и приготовились выдвигаться обратно. Но не пройдя и пары шагов, старина Сун воскликнул:
– Братишка Хуан, а где твой ботинок?
Только тогда Юэлян заметил, что ботинок с правой ноги куда-то пропал – остался только носок. Утром он так спешил, что, видимо, недостаточно туго завязал шнурки, а пока кувыркался в лавине, ботинок слетел и остался погребен под толщей снега. Неудивительно, что он совсем не чувствовал правую ногу. Но снова спускаться, чтобы искать ботинок, они уже не могли: нужно было срочно покидать это место. Не придумав ничего лучше, старина Сун снял свой ботинок и отдал Юэляну:
– У нас с тобой размер одинаковый. Надевай!
Юэлян отказался.
– Выполнять приказ! – возмутился старина Сун. – Перед выходом взводный сказал, что я за вас отвечаю. Ты обязан слушать мои указания.
Ничего не оставалось, как надеть ботинок старины Суна. Сам старина Сун обмотал разутую ногу прихваченными с собой полотенцем, затянул полиэтиленовой пленкой и повел свой отряд вперед.
– Не теряем времени! – позвал он их всех. – Нам нужно вернуться на заставу до темноты!
Спустя некоторое время старина Сун уже не мог нормально идти. Точнее говоря, его правая нога перестала слушаться и просто окоченела. Старина Сун продолжал хромать вперед, волоча за собой замерзшую конечность. Оценив обстановку, Лобу Цыжэнь отдал свой рюкзак Юэляну и взвалил старину Суна себе на спину. Тот сначала возмущался, но потом все-таки решил, что, если промедлить, они уже не успеют вернуться до темноты и окажутся в еще большей опасности.
Юэляна терзали угрызения совести: хотел совершить подвиг, а в итоге только хлопот доставил.
Наконец, уже на закате дня, они все-таки добрались до заставы.
Как я отогрел ногу старине Суну
В тот день я не отходил от ворот. Меня звали, но я не отзывался. На меня падали снежинки, уши и глаза покрылись коркой льда, но я лежал и никуда не уходил.
С самого утра, когда братишка Хуан с остальными отправился в путь, я с замиранием сердца ждал его, все надеялся, что они поскорее вернутся. Медленно текли секунды и минуты. Пошел снег, потом перестал и начался опять. Наступил полдень, но их все не было. Как я волновался! Ламу позвала меня на обед, но я не хотел идти. Шеф Кун поставил передо мной миску, но я не стал есть. Еда обледенела и превратилась в смерзшийся комок. Я злился, что у меня нет суперсилы, что я не могу долететь до них и помочь.
К вечеру я, наконец, заметил на безукоризненно белом снегу черные точки. Конечно же, это они! Я вскочил и рванулся к ним. Что-то не так. Почему их только двое? Я подбежал ближе и увидел, что братишка Хуан тащит три рюкзака и держит в руках кошки, а Лобу Цыжэнь с трудом несет на спине старину Суна. Что с ним? Он ранен?
Мой безостановочный лай привлек внимание взводного и остальных. Они поспешили навстречу и, наперебой предлагая помощь, довели всех троих до заставы.
Из их рассказов я узнал, что им пришлось пережить за день. Маски путников были покрыты снегом и льдом и напоминали ледяные доспехи.
Потребовалось немало времени, чтобы наконец снять их. Нога старины Суна превратилась в ледяную культяпку, даже носок не снимался. Как же быть? Все сгрудились кружком, растерянно хмуря брови. Чжоу Цзюньцзе бормотал:
– Хорошо, хорошо, в лавину, значит, попали…
– Да что хорошего-то? – заорал братишка Хуан.
– Да я… – залепетал Чжоу, – я хотел сказать…
Я знал, что Чжоу Цзюньцзе тоже переживает, он просто привык всегда говорить наперекор. Но я видел, что братишка Хуан очень устал, ему плохо, лицо чернее тьмы за окном, а правая щека, кажется, отморожена: на ней ярко алел овал величиной с куриное яйцо. Я догадался, что он наверняка считает отмороженную ногу старины Суна своей виной, ведь он сам вызвался выполнять задание и не предвидел, чем это может кончиться, он корил себя, что не завязал шнурки получше, что потерял ботинок в такой ответственный момент.
Шеф Кун шустро приволок с кухни докрасна раскаленные поленья: они полыхали огнем и обжигали, как кипяток. Он принялся поторапливать старину Суна:
– Давай скорее, погрейся у огонька!
Старина Сун собрался с силами и хотел было подойти к жаровне, но в этот момент вошел взводный и без лишних слов отшвырнул поленья ногой:
– Да вы что! Никакого огня!
– Как это никакого огня? – изумился братишка Хуан. – Давайте хотя бы горячей воды принесу.
– Да, воды можно, – разрешил взводный, – только не для ноги. Шеф Кун, принеси-ка соевых бобов.
Все непонимающе уставились на взводного. Он объяснил:
– Обмороженную часть тела нельзя греть у огня или отпаривать в горячей воде. Надо отогревать потихоньку. От открытого огня ткани на ноге могут омертветь, а это грозит инвалидностью или еще чем похуже.
Ах, вот оно что? У всех от ужаса волосы встали дыбом. Хорошо, что взводный все это знал.
– Я-то думал, уже все на своем веку повидал – ан нет! – сказал старина Сун.
Взводный приподнял его ногу, положил на свою и накрыл полотенцем, смоченным в теплой воде. Тогда все отправились за своими полотенцами, тоже намочили их и обмотали ногу старины Суна. После этого компресса тот кое-как сумел снять носок.
Покрасневшая и опухшая нога приобрела фиолетовый оттенок и блестела. Братишка Хуан осторожно потрогал кожу:
– Больно?
– Пока еще не чувствую, – ответил старина Сун.
Шеф Кун принес соевых бобов, а Чжоу притащил спирт. Взводный протер спиртом обмороженную ногу, зачерпнул горсть бобов и стал растирать ими голень и ступню, но заметил, что голень вся распухла до глянцевого блеска – любое трение грозило повредить кожу. Подумав, он расстегнул куртку и стал греть ногу у себя за пазухой.
– Не надо спешить, – пояснил он. – Пусть сама потихоньку греется от температуры тела.
Старина Сун забеспокоился и попытался высвободиться:
– Товарищ взводный, я…
– Ты хочешь сохранить ногу или нет? – перебил взводный. – Если хочешь, не дергайся!
Старина Сун перестал трепыхаться, отвернул голову в сторону и незаметно всхлипнул. Вот уж не ожидал, что он умеет плакать. Братишка Хуан стоял рядом. Я мог различить, как в душе у него роились чувства: он винил себя, тревожился, а еще был растроган. Глаза у него покраснели и наполнились слезами.
– Товарищ взводный, – сказал он, – дайте я.
– Ты сегодня и так устал, – отозвался взводный, – иди лучше поешь. Идите все на ужин, – обратился он к остальным. – А потом приходите меня сменить. Думаю, эту вонючую пятку отогревать не меньше семи-восьми часов.
Все приободрились, напряжение в казарме немного спало. Взводный продолжал:
– Командир первого отделения, позвони в роту, скажи, что связь починили, на заставе все спокойно. Вот только товарищ Сун Чжиган…
– Не надо, – старина Сун потянул взводного за руку. – Не будем их беспокоить.
– Ладно, – согласился взводный. – Пока не станем говорить. Скажи, что у нас все нормально.
«Какой хороший взводный, какой хороший старина Сун, какой славный Лобу Цыжэнь, какие замечательные солдаты», – бормотал я себе под нос. Вот только братишка Хуан по-прежнему не улыбался. Я догадался, что камень еще не свалился у него с души. Я завозился, мечтая превратиться в огненный шарик и обогреть все помещение, дать всем солдатам почувствовать мое тепло.
В прошлый раз я крутился вокруг себя, и у братишки Хуана упала температура, так ведь? Я решил попробовать снова и завертелся волчком. Круг, другой, третий… «Эй, Дава, скорее разогревайся! Скорее дай другим ощутить жар!» – умолял я про себя.
И вот, когда у меня окончательно закружилась голова, в глазах забегали звездочки и я чуть не падал с ног, раздались голоса солдат:
– Дава, ты что творишь? Что с тобой?
– Ему нравится гоняться за своим хвостом, – ответил братишка Хуан.
Да не гоняюсь я за хвостом! Мне хотелось рассказать, что я просто хочу согреть их. Поразительно, как они до сих пор не почувствовали тепло?
Нога старины Суна наконец спокойно улеглась на месте. В ту ночь солдаты отогревали ее по очереди, как на дежурстве. Один за другим они распахивали куртки, заключали обледенелую культяпку в объятия и грели ее теплом своих тел, восстанавливали чувствительность и кровообращение, пока нога не вернулась в нормальное состояние.
Увидев, что нога старины Суна в порядке, братишка Хуан вздохнул с глубоким облегчением и прошептал мне:
– Как камень с сердца свалился!
Да, с моего сердца тоже свалился камень. Вот только почему падал именно камень, а не сердце? И откуда на сердце было взяться этому камню? И как с души он мог упасть на землю? Я не понимал, но знал, что, если бы старина Сун действительно отморозил ногу и остался инвалидом, братишка Хуан никогда бы себе этого не простил.