Слезы навернулись на глаза буквально у каждого. Командир второго отделения срочно позвонил в гарнизон и вызвал врача. Все понимали, что Сэнгэ нужно спасти, чего бы это ни стоило, ведь именно он настоящий герой заставы!
В ожидании врача старина Сун наложил на поврежденную лапу повязку, принес кислородный баллон и дал Сэнгэ подышать. Наутро прибыл военный врач. Он продезинфицировал рану, наложил швы – целых восемь стежков! – и замотал лапу бинтами. Теперь Сэнгэ предстояла поездка вниз, в гарнизон, чтобы продолжить лечение.
Взвод не хотел расставаться с верным псом. Я заметил, как братишка Хуан с Цыжэнем украдкой вытирали глаза, да и у меня самого разрывалось сердце. «Сэнгэ, мой старший брат, поправляйся скорее и возвращайся на заставу!» – молился я про себя, глядя на косматое облако, волочившее по синему небу свой призрачный хвост.
На другой день из роты позвонили: Сэнгэ пришел в себя, опасности для жизни нет. Мы облегченно выдохнули: у всех, как сказал братишка Хуан, «точно камень с души упал». Но врач добавил, что задета кость и эта травма, вероятно, останется с ним навсегда. Сама-то рана затянется, но бегать, как прежде, Сэнгэ уже не сможет и, скорее всего, будет хромать.
– Ничего страшного! – ответил взводный. – Мы его и хромым будем любить и позаботимся о нем. И как только его рана заживет, будем ждать его возвращения!
– Все верно, – подтвердили солдаты. – Мы всегда будем заботиться о нем.
«А я всегда буду рядом!» – добавил я про себя.
Новость о том, что жизни Сэнгэ больше ничто не угрожает, очень всех успокоила. Но теперь меня терзал другой вопрос: если Сэнгэ не сможет доставлять солдатам еду на дозорный пост, кто возьмет эту задачу на себя?
Наверное, это буду я?
Я восторженно залаял, пытаясь поделиться этой мыслью с братишкой Хуаном, но он ничего не понял. Только потрепал меня по голове и продолжил что-то увлеченно записывать в своей тетради. Видимо, какие-то свои мысли о нашем, собачьем, подвиге. И о том, как солдаты спасали и нас, и взводного.
Ладно, тогда я сам разберусь. Я уже взрослый, и мне пора быть самостоятельным, а не бегать хвостиком за другими. Решено: я заступаю на пост Сэнгэ!
Правда, выяснилось, что и Найя принял такое же решение. В полдень, едва шеф Кун привычно постучал по котелку, он уже сидел у входа на кухню. Я подбежал и сел рядом с ним.
Шеф Кун наполнил термос едой, положил его в корзину и привычно крикнул:
– Сэнгэ! – Но тут же постучал себя по голове: – Ай-яй-яй! Я и забыл, что наш Сэнгэ болеет… А кто же еду понесет?..
Я трижды гавкнул. Найя тоже. И только тогда шеф Кун заметил, что мы стоим перед ним. Он растрогался так, что глаза его покраснели:
– Что? Вместо Сэнгэ на пост заступаете? Сразу оба? Ну, что же, давайте попробуем…
Он отдал нам корзину, и мы двинулись в путь.
Сначала поклажу тащил Найя, а я шел за ним. Потом, следуя молчаливому уговору, мы стали меняться: десяток ступеней он, десяток – я.
И вот, когда до цели оставалось еще двадцать ступеней, а Найя тащил корзину все медленнее, я понял: во всем виновата наша спасательная операция. Видимо, тогда, на смертельном склоне, он слишком сильно стискивал челюсти, и теперь его зубы болели. Стало быть, корзину следует передать мне: я моложе, а значит, должен доползти до конца…
И когда Найя в очередной раз опустил ношу, чтобы передохнуть, я мигом схватил ее и потащил на вершину. Ступенька за ступенькой, прямиком в облака…
Ох и непростая же это задача: направлять силу в зубы, а внимание под лапы одновременно! Пока сам не попробуешь – ни за что не поймешь, какой это подвиг. А ведь Сэнгэ таскал еду наверх все эти годы! Да еще и зимой, когда вся лестница покрыта льдом и завалена снегом… Моему восхищению не было границ. Неудивительно, что теперь солдаты готовы заботиться о нем до самой смерти.
Конечно, я не такой сильный, как Сэнгэ. Но чего бы это ни стоило, я хотел выполнить свое новое задание и принять у него смену как можно достойнее. Я мечтал помогать солдатам в их нелегкой службе, грезил о том, чтобы вместе с ними стоять на посту в заснеженных горах.
Безмолвная решимость переполняла мою грудь. Облака кружились вокруг меня, будто подносили мне хадак[22] в знак приветствия. Одно облако подлетело совсем близко, оно было так похоже на маму… Мама, ты прилетела проведать меня?
Да, увидев, каким я теперь стал, мама была бы довольна и наверняка сказала бы: «Ну вот, милый Дава! Ты уже взрослый и храбрый пес». Не беспокойся, мама. Я буду очень стараться быть храбрым и любящим псом…
А вот и вершина.
Я огляделся. Облака вокруг тянулись одно за другим, колыхаясь, как белые волны, и вздымаясь могучими грядами. Где-то внизу, у подножия заснеженных гор, смутно зеленела земля. Голова моя кружилась так, будто я ступал прямо по этим облакам, а сердце трепетало от гордости.
Братишка Хуан, стоявший в тот день на посту, выбежал мне навстречу. Увидев корзину в моих зубах, он сперва растерялся, но тут же расплылся в улыбке.
– Дава?! Да ты и правда уже совсем взрослый! Это ведь так непросто… Значит, принял у Сэнгэ эстафету? – И показал мне сразу два больших пальца.
Я опустил корзину, но не стал носиться вокруг, а уселся рядом и уставился на нее так, как это делал Сэнгэ. Да, я уже взрослый, сильный пес с горячим сердцем. Пес, который живет на большой высоте. Я люблю заставу, без ума от этих гор и обожаю как наших бойцов, так и наших собак: Сэнгэ, Найю и Ламу.
Я – Дава в заснеженных горах.