Но бойцы не зря каждый день тренировались до седьмого пота. Теперь они запросто бегали и вверх, и вниз. Обычный человек на таком подъеме сначала бы начал задыхаться, а потом принялся бы втягивать воздух в легкие с большей жаждой.
Юэлян и Цыжэнь, объединившись, тащили ящик в четыре руки. Вокруг них кто тащил провиант в заплечных корзинах, кто тянул за собой на веревке прямо по снегу. Не прошло и часа, как все запасы оказались на складе. Как только все отгрузили, взводный свистнул и объявил общий сбор для прослушивания речи комполка.
Дава заметил, что троица его старших выстроилась в самом конце шеренги, и занял свое место последним. Комполка окинул весь строй цепким взглядом и тут же приметил щенка.
– А это кто такой? – уточнил он у взводного. – У вас завелся новый друг?
– Солдаты привезли его из города, товарищ командир. Когда осуществляли закупки. Он потерялся.
Комполка усмехнулся:
– Ладно! Значит, будет у вас новый соратник… Товарищи! – громко объявил он. Солдаты вытянулись в струнку и с почтением уставились на него. – Я не буду говорить о высоком смысле вашей службы: об этом вы знаете и без меня. Скажу лишь, что вас ждет трудное время: вам, двадцати бойцам, предстоит пережить на заставе эту зиму. Защита родины для вас обретает весьма конкретную форму: находиться на отрезанной от мира заставе, пока горы «закрыты», не сводить взгляда с границ, следить за пограничными столбами и не дать им сдвинуться ни на сантиметр! Стойте на посту, охраняйте границы, дарите спокойствие своей стране и своему народу! А я приеду к вам снова в будущем году, как только растает снег!
На что взводный воскликнул:
– Так точно, товарищ командир! Будет исполнено!
– Будет исполнено! – хором отозвались бойцы.
Четыре пса задрали морды и пролаяли, а комполка с улыбкой махнул рукой:
– Ладно… Вольно! Уж я-то знаю, сейчас у вас на уме ничего, кроме почтового мешка с письмами. Бегите скорее! Да торопитесь, прочитаете – сразу пишите ответы. А я, ваш сегодняшний почтальон, отвезу их в город и отправлю, заодно сообщу вашим домашним – пусть не волнуются, если не дозвонятся до вас под Новый год. У вас теперь есть все: и еда, и вещи, и развлечения. В отличие от тех лет, когда в дозор ходил я, вы тут даже телевизор можете смотреть – чего еще желать-то?
И правда, вместе с запасами на заставу привезли целый мешок писем. В меню «Для ума» это было самое желанное блюдо. Хотя Юэляна письма не интересовали: он уже свыкся с мыслью, что для него в том мешке опять не окажется ни конверта, ни открыточки. По-настоящему его волновало кое-что другое… Но едва он собрался подойти с вопросом к командиру, как тот окликнул старину Суна:
– Эй, старина Сун! Что с тобой? Все губы в язвах! Забываешь принимать витамины?
Старина Сун с безразличным видом потрогал губы.
– Да подумаешь! – отозвался он небрежно. – Лень принимать…
– Что значит лень?! Принимать в обязательном порядке! Этак одними губами дело не обойдется. Все здоровье подкосится – загремишь в лазарет!
Старине Суну оставалось лишь согласиться:
– Слушаюсь!
Но как только старина Сун отошел, к командиру подбежал взводный с рапортом о проделанной работе…
«Ладно, – решил Юэлян. – Позже спрошу». Он вернулся в казарму, где старина Сун, напрочь забывший про свое обещание принимать витамины, с гордым видом сообщил Юэляну:
– Взгляни, какой смышленый наш крошка Годун! Кто в гости ни зайдет – он всем мое фото показывает! Это, говорит, мой папа, он солдат освободительной армии, служит на Тибете, в Ядуне… И ведь никто же его не учил, сам додумался. Могу спорить, поумнее старшего вырастет!
Для младшего сынишки старина Сун выбрал имя Годун – в память о службе на заставе Годунла.
Юэлян выдавил улыбку:
– О, да… Малыш не промах!
Неизвестно почему, но больше всего Юэлян боялся, что кто-нибудь заговорит с ним о родителях или детях. Он окинул взглядом казарму. Все бойцы были страшно заняты: читали письма, писали ответы. Кто-то светился от счастья, а кто-то, напротив, скорбно вздыхал: то ли родные хворали, то ли с деньгами проблемы. Но чем могли помочь эти ребята за сотни, а то и тысячи километров от дома? Оставалось только вздыхать.
Юэлян подошел к койке командира отделения – там, на одеяле, оставалось еще три-четыре никем не забранных письма. Он будто бы невзначай перевернул каждое: как и ожидалось, ему по-прежнему никто не писал. «Упрямства матери не занимать», – подумал он и, развернувшись, поплелся на кухню.
Шеф Кун рубил мясо на куски. Мягким движением Юэлян забрал у него нож.
– Беги за письмами. Я пока порежу.
– Спасибо! – обрадовался тот и стремглав бросился в казарму.
Перехватив половчее нож, Юэлян продолжил резать мясо. Свинина, как водится, была замороженной и тяжело делилась на части, так что мясо бойцам приходилось подавать большими ломтями.
Стоя за разделочной доской, Юэлян недовольно бубнил себе под нос:
– Знал ведь, что никто напишет… Так чего расстроился? Давай-ка взбодрись, нечего раскисать! К тому же, у тебя всегда есть письма отца…
Но на душе все равно было пакостно.
Дава, похоже, понимал, что Юэлян расстроен и выписывал круги вокруг стола, будто спрашивая: «Ну почему? Почему ты не идешь писать письмо? Отчего не предупредишь, что до тебя будет не дозвониться, когда горы завалит снегом?» Щенок вцепился в его штанину и потянул за собой, но Юэляну было не до игры.
Когда Юэлян решил стать солдатом, мать пришла в ярость, а узнав, что он собирается поступать в тибетский гарнизон, наотрез отказалась это обсуждать:
– С меня довольно! Не хватало мне в жизни еще одного тибетского солдата! Так и знай: уедешь туда – не будет у тебя больше матери!
Однако отчим Юэляна все-таки поддержал его:
– Езжай на здоровье. Делай то, что хочет сердце. С матерью я разберусь. Я понимаю, если тебя не пустить, ты же потом всю жизнь себе покоя не найдешь.
Но когда он уехал, упрямая мать продолжала злиться и не писала ему. Сам он писал ей, но безответно. Тогда он стал звонить домой – каждые две недели. И рассказывал по телефону только хорошее: как здорово живется в гарнизоне, какие у него отличные сослуживцы, переживать совершенно не о чем. Постепенно мать остыла. Лишь раз за разом умоляла его быть осторожнее и с нетерпением ждала окончания срока службы и возвращения сына домой.
Но потом он вздумал перевестись на заставу. Узнав об этом, мать снова рассвирепела, да так, что перестала отвечать на звонки. Он писал ей, что Годунла – передовая застава; что ее бойцы не раз получали награды, а однажды совершили коллективный подвиг третьего уровня. О том, что о них даже написали в газете «Освободительная армия», что служить в таком месте – дело достойное и почетное. Но мать все не прощала его. Она считала, что сын нарочно злит ее, сознательно мучает и не дает жить спокойно.
И вот теперь на носу зима. Когда горы завалит сугробами, позвонить уже не получится, и он не знал, станет ли мать сходить с ума, если вестей от него не будет целых полгода. По-хорошему, надо было последовать примеру сослуживцев и написать ей об этом письмо. Но почему-то не поднималась рука. Или он надеялся, что, разволновавшись, мать наконец простит его?
Разумеется, он понимал, отчего мама так яростно противится его службе в Тибете. Ведь с его рождения не прошло и трех месяцев, как отец, служивший политруком в одном из пограничных гарнизонов, погиб. Оставив матери сына, на которого даже не успел взглянуть ни одним глазком.
Помнить об отце Юэлян не мог вообще ничего, а знал о нем лишь то, что мать рассказала уже много позже. Его воспитание далось матери с большим трудом: она повторно вышла замуж, лишь когда ему исполнилось три. Отчим, стоит отметить, принял его как своего: мальчик был сыт, одет и даже не подозревал, что его настоящим отцом был кто-то другой.
Лишь на шестнадцатый день рождения, когда он уже был старшеклассником, у него состоялся длинный и серьезный разговор с матерью. Рассказав об отце, она передала ему стопку писем, которые тот писал специально для сына, и сказала:
– Учись хорошенько, поступай в университет. Вот и порадуешь отца на небесах.
Что говорить – исповедь матери поразила его до глубины души. Но вместе с тем принесла и облегчение: весь рой сомнений и подозрений, скопившихся в его душе, наконец-то развеялся. Например, у него фамилия была Хуан, а у матери – Сунь. Однажды он спросил ее, почему так. Она ответила:
– Хуан Юэлян очень красиво звучит…
Но он не унимался, и тогда мать сказала: «Поговорим, когда подрастешь». И вот оказалось, что у него был родной отец, который любил его, хотя так никогда и не встретил.
Принять это знание было непросто, и поначалу Юэлян не хотел читать эти письма. Лишь еще год спустя, в очередной день рождения, он наконец вскрыл конверты и прочел эти несколько посланий.
Да, едва узнав, что мать носит под сердцем его ребенка, отец начал писать Юэляну письма – одно за другим до самого рождения сына. Последнее, седьмое из них, пришло через две недели после его гибели.
С тех пор Юэлян перечитывал их снова и снова. Слова на пожелтевшей бумаге объяснили ему все, что произошло до и после его рождения. Погружаясь в эти письма, Юэлян словно переселялся в душу отца и переживал его чувства. Опасаясь зачитать странички до дыр, он купил специальную папку и вставил каждый листок в отдельный прозрачный файл. С тех пор он мог читать отцовские письма, как книгу. «Книга отца» была первым, что он положил в рюкзак, когда пришла пора собираться на службу.
Читая ее, он всегда ставил рядом фотографию: отец в камуфляжной форме и армейской меховой ушанке, обхватив ноги, сидит на огромном валуне, а за его спиной вздымаются сверкающие горы. Из нескольких фотографий, что дала ему мать, именно эта нравилась ему больше всего: на ней отец улыбался и смотрел добрым взглядом, а на всех остальных был очень серьезным.
Он вглядывался в буквы и представлял, что прямо с фотографии отец так и говорит ему вслух: