Кого это вообще волнует?
Я ведь выучила почти все билеты, и лишь глупая случайность помешала мне получить заслуженную оценку.
В общем, экзамен был сдан, сессия окончена, и впереди маячила свобода.
Мы выезжали в пять утра.
– Готова? – Денис заводит двигатель, и машина урчит как любимый звереныш в руках хозяина.
– Ага.
– Так что я должен знать про твою маму?
Выкручивает руль, и мы оказываемся на шоссе, а навигатор в телефоне обещает семнадцать увлекательных часов в пути.
– Поверь, никакие знания тебе не помогут. Моя мама очень специфическая.
– Вряд ли она специфичнее моих родителей. Те уехали в другую страну, оставив меня бабушке. Сказали, что они ещё слишком молодые, чтобы положить жизнь на сына. Я их последний раз лет пятнадцать видел назад, да и то на снимках. Родители десятилетия, мать их за ногу.
Он говорит весело, но чувствуется застарелая обида, почти стертая, глубоко скрытая. Денис не выпрашивает жалость, не ноет и не страдает. Наоборот, пытается доказать мне, что семьи бывают всякие, и у меня – не худший вариант.
Не худший, конечно. Я и не говорю, что у меня плохая мама.
Просто знакомство с Денисом легким не будет.
– А где живет твоя бабушка? Вы часто общаетесь?
Вообще-то я ни разу не слышала про семью Кострова. Он очень сдержан в разговорах о чем-то личном. Сразу же закрывается в панцирь, стоит затронуть хоть что-нибудь, что касается его самого или прошлого.
Даже признания своего будто стыдится. Но я и не напрашиваюсь на повторение, потому что сама не смогу ответить взаимностью, побоявшись, что это всё разрушит.
– Бабушка умерла очень давно, – Денис говорит без единой запинки, а немигающий взгляд его устремлен на дорогу.
– Извини, если…
– Да ну тебя. За что извиняться? – пресекает он, и ладонь на мгновение накрывает моё колено. – Уверен, ты бы ей понравилась. Она бы так и сказала: "Боже, Денис, наконец-то ты сделал что-то правильно!"
– То есть ты часто поступал неправильно?
– Да постоянно! – широко улыбается он. – Ну, ничего, исправляюсь. Скажи мне прошлогоднему, что поеду знакомиться с родителями, засмеял бы.
В голосе Кострова звучит ехидство пополам с гордостью, а мне остается лишь в очередной раз подумать: просто не будет…
В пути мы почти не разговариваем. Молчание не тяготит, не скребет горло невысказанными фразами. Мне нравится рассматривать бескрайние поля и вглядываться в окна домов, когда мы проезжаем мимо деревушек и провинциальных городов.
Несколько остановок на заправках, горячий хот-дог с горчицей и литр выпитого кофе. В этом есть особая романтика. Невозможно поехать в дальнейшее путешествие с кем-то, с кем не умеешь молчать.
Под конец у меня, правда, отваливается всё, что находится пониже спины, и затекла шея. Ощущаю себя старой кочергой, а вот Денис даже не выглядит уставшим.
Мы подъезжаем во двор, где я провела детство. Даже качели те самые, проржавевшие насквозь, с гнилыми досками вместо сидения. Горка в виде слона с оторванным ухом. Песочница, в которой давно нет песка.
– Живенько у вас тут, – отмечает Денис, припарковавшись между грязным трактором и старенькими жигулями.
– Как будто не уезжала, – по спине пробегает легкий озноб от предстоящей встречи. – Мне кажется, тут время остановилось лет двадцать назад. Смотри, сейчас на нас наорет тетя Света.
– Что за тетя Света? – непонимающе оглядывает пустой двор Костров, и в этот момент окно на первом этаже пятиэтажки открывается, и оттуда высовывается округлое лицо в цветастом платке.
– Эй, вы кто?! Убирайтесь отсюда! Пошли вон! Ходят всякие, потом клумбы пропадают!
– Теть Света, это я, Оксана Верещагина, из двадцать седьмой, – привычно откликаюсь. – Никто не тронет ваших клумб.
Женщина подслеповато щурится, затем нацепляет на нос очки, которые до того висели на груди.
– Оксанка! Ба! Как вымахала-то! Кобыляка! А что за кобель с тобой? Столичного привезла, что ль? Мало тебе здешних?
Наверное, нужно обидеться, но я могу только ржать (как лошадь, ага). Тетя Света всегда была очаровательна в своей искренности. Помню, как она гоняла по подъезду муженька, а он улепетывал в одних трусах и называл её ведьмой. Потом почему-то возвращался с неизменным букетом хризантем.
Видимо, это и есть любовь: тебя бьют по хребту шваброй, а ты тащишь хризантемы, которые твоя жена терпеть не может.
– И вам не хворать, – набираю номер квартиры, и входная дверь открывается.
Подъезд темный, лампочек здесь не бывает по определению.
– Ещё не передумал? – поднимаемся на третий этаж, и под сапогами хрустят осколки стекла.
– Даже не надейся.
Дверь в квартиру приоткрыта. Набираю в грудь больше воздуха, мысленно досчитываю до десяти и вхожу.
– Ну, наконец-то! Ты на собаках ехала? – доносится из кухни недовольный голос мамы. – Поезд прибыл в девять вечера, где ты до одиннадцати ходила? Друзья важнее матери? Ужин совсем остыл.
– Я тоже рада тебя видеть, мам. Я приехала не на поезде.
Стою в чистенькой, вылизанной до белизны прихожей, а Денис застывает позади меня, лишая путей к отступлению. Разумеется, сначала мама обращает взор на него, а уже потом смотрит на меня, причем в глазах её читается: ну и что это значит?
Она у меня худощавая и симпатичная. Носит сорок четвертый размер одежды, мало красится. Даже не скажешь, что ей почти пятьдесят лет. Только вот мама сознательно посвятила жизнь мне, отказавшись от мужчин.
Ну и к чему это привело?
К тотальному одиночеству.
– А кто это? Таксист? Ему заплатить или что? – уточняет мама.
– Денис, познакомься с моей мамой.
– Очень приятно, Людмила Петровна, Оксана много рассказывала про вас, – безбожно врет Костров, который про маму слышал три раза и исключительно в контексте «тебя ждет кромешный ад».
Но имя он её выучил. За что получает дополнительный плюсик в карму.
– Вообще-то ты должна была приехать одна, – поджимает мама губы, чем подтверждает мою теорию про случайное знакомство с хорошеньким медбратом.
– Решила заодно познакомить тебя со своим молодым человеком. Покормишь нас?
Но мама застывает на месте, не предлагая раздеться, не спрашивая, где наши чемоданы.
– Ну и где твой молодой человек планирует спать? – сухим тоном. – В машине?
– Здесь. – Улыбка становится шире, хотя внутри меня потряхивает. – У нас вроде бы была третья комната, если тебя смутит его совместная ночевка со мной.
– Смутит?! – Мама старательно изображает крайнюю степень ужаса. – Это возмутительно и аморально! Что люди-то скажут? Привезла хахаля к родной матери! Я запрещаю этому твоему Денису находиться здесь. Пусть немедленно уезжает!
– Ты уверена?..
– Всё нормально, – Костров кладет ладонь мне на плечо, – я переночую в гостинице.
– Я тоже переночую в гостинице, – зло рычу, разворачиваясь. – Мне двадцать лет, я могу сама выбрать, с кем и где спать. Поехали отсюда.
– Если ты сейчас уедешь, то можешь не возвращаться! – радостно откликается мама.
Спасибо за предложение.
С удовольствием им воспользуюсь.
Глава 14
Мы оказываемся на улице, причем я пышу гневом и готова метать глазами молнии. Телефон разрывается от звонков – мама дает неразумному ребенку последний шанс одуматься и вернуться в теплое гнездышко.
Вернуться в одиночестве, конечно же.
Желательно, навсегда.
– Что, выгнала тебя мать? – вылезает из окна вечно бодрствующая тетя Света. – Ну и правильно сделала, а нечего шляться ночами со всякими козлами.
– Идите к черту! – ласково отвечаю я и показываю средний палец, который вводит местную сплетницу в глубочайший ступор.
– Стой. – Денис хватает меня за локоть и разворачивает к себе. – Остынь. Вдохни и выдохни, ну же, давай.
Он так спокоен, как под транквилизаторами, без единой эмоции. По сравнению с Костровым я – сумасшедшая истеричка.
– Остынь?! Денис, она так каждый раз! Всегда! Мне шагу нельзя ступить без её разрешения. Нечего нам тут делать, давай уедем…
– Ну-ну, семнадцать часов туда, семнадцать часов обратно. Увлекательное путешествие. Перестань. Ничего же не произошло, – убеждает Денис, будто не его только что гоняли ссанными тряпками как какого-то малолетнего утырка. – Не горячись, Оксана. Знаешь что? Подожди меня в машине.
– Костров, я не знаю, чего ты добиваешься, но тебя пошлют так далеко, как ты ещё не ходил. Тебя даже в квартиру не пустят, в домофон выскажутся, и всё.
– Даже не сомневаюсь в этом. Дай мне пять минут.
Сижу, нахохлившись, а Денис общается с моей мамой через – ну, конечно же! – домофон. Разумеется, она не позволила ему войти внутрь. Более того, я не таю надежд, что они поговорят, и на маму снизойдет озарение.
Обидно до слез, но сдерживаюсь.
Так, надо заняться чем-нибудь полезным. Например, выбрать приличную гостиницу. Всё, что я знаю про отели нашего города, так это то, что в них лучше спать полностью одетыми и желательно на своем постельным белье.
Костров возвращается, откидывается на водительском сидении. Пальцы его барабанят по рулю, а на губах появляется усмешка.
– А у тебя властная мама.
– Ты нашел интересный синоним к слову «деспотичная», – я тычу Денису под нос телефоном с выбранным номером. – Устроит?
– Да, вполне, – даже не смотрит. – Куда ехать?
Отель оказывается сносным, даже без видимых тараканов и – надеюсь – без клопов. Впрочем, мы так измотались от долгой дороги, что рушимся на кровать, особо не разглядывая обстановку.
Я просыпаюсь в пять утра, потягиваюсь, хрустнув всеми позвонками разом. Матрас, конечно, великолепный. В меня впивались все пружины по очереди.
Впрочем, не худшее место. Чистенько, аккуратно, окна выходят на городской парк, за которым, правда, на пригорке возвышается кладбище. Но, кроме белокаменной часовни, ничего отсюда не видно.
Если по-честному, меня только сейчас накрывает настоящим опустошением. Вчера слишком устала, чтобы лелеять в себе обиду и злость. Но чертовски неприятно, когда родная мать из-за своих дурацких принципов готова на то, чтоб дочь спала незнамо где. А если мы бедные студенты, и у нас нет денег на гостиницу?