Я могу думать лишь об одном: это была лучшая ночь в моей жизни. И ненавижу себя за такие мысли.
Лоан задумывается, не переставая вырисовывать какие-то замысловатые круги на моей руке, и затем отвечает нейтральным голосом:
– Зависит от ситуации. От момента, от человека… Всегда по-разному.
Получив этот опыт чистейшего наслаждения, я не понимаю, почему не приобрела его раньше. И вопреки своим ожиданиям я не была неловкой. Если честно, я вообще ни о чем не думала. Все происходило в очень естественной для меня манере.
Вдруг мне в голову приходит вопрос:
– Ты уже занимался любовью с девственницей?
– Нет.
Значит, Люси ею не была. Я хмурюсь, радуясь, что ему не видно моего удивленного выражения лица.
– И как оно?
Мне хочется, чтобы он сказал: грандиозно, божественно, словно взрыв. Я позволяю себе молча пробежаться кончиками пальцев по его татуировке, чувствуя, как он колеблется.
– Иначе.
Иначе. Что ж… Приму и это. Проходит несколько секунд, и я чувствую, как он двигается подо мной. Он вытаскивает из-под моей головы руку и приподнимается на локте, заглядывая мне в лицо. От этого движения одеяло соскальзывает вниз по его бедрам. Я до сих пор поражена, как хорошо он сложен. Конечно, я так и думала, учитывая, что он постоянно занимается спортом. Но иметь возможность коснуться его без одежды – совсем другое дело.
Его лицо напротив моего, его глаза заглядывают в мои, он нежно гладит меня по волосам. Я могла бы привыкнуть к этому нежному, простому прикосновению… но реальность так быстро сдавливает мне сердце, что мне становится страшно.
– Я знаю, что уже говорил тебе, – шепчет он, словно боясь быть услышанным, – но ты очень красивая, Виолетта.
Мне хочется прикрыть веки и насладиться эффектом этих слов, запечатлеть их и никогда не забывать: ни их, ни его взгляда в момент, когда он их произносит. Но я по-прежнему смотрю в его прекрасные глаза.
– Знаешь, что мне нравится больше всего? – спрашивает он, накручивая на указательный палец прядь моих волос.
Нет, я не знаю, меня вообще удивляет, что он считает меня красивой.
– Твои веснушки. Мне одинаково до безумия нравятся твои глаза, пухлые губы и залитые солнцем волосы, но я всегда возвращаюсь к твоим веснушкам, – объясняет он, будто все еще пытается понять, почему это так.
Если честно, я тоже задаю себе этот вопрос. Я долгое время ненавидела свои веснушки, в основном из-за того, что они неровно расположились. Мне казалось, что мое лицо поделено на две части. Даже сегодня я, бывает, морщусь, когда смотрюсь в зеркало. Как будто я – это два разных человека.
И от понимания, что ему нравится то, что я меньше всего в себе люблю, мне становится лучше. Это, конечно, не считая того, как безжалостно я вернулась в реальность. За полсекунды Лоан, даже не осознавая этого, все разрушил.
– Я видел твоего отца, и ты на него не похожа. И мне интересно, они достались тебе от матери?
Вдруг комната начинает плыть. К горлу подступает тошнота, лишая меня всех красок. Моя мать… Все мое тело содрогается от отвращения и чувства вины при мысли о ней. Лоан не мог выбрать время для этой темы хуже.
События вереницей пролетают в моем сознании, напоминая, что я только что сделала. Нечто ужасное, то, за что Клеман никогда меня не простит. Ему не обязательно об этом знать, но я-то знаю. И я сама себе противна, потому что я похожа на свою мать. И в этот самый момент я стала тем, что я ненавидела, и тем, чем обещала себе не стать.
– Нет, – выдавливаю я.
Должно быть, он понимает, что я не хочу об этом говорить, поскольку отступает и ложится на спину рядом со мной. Близится то, чего я так боялась. На меня наползают стены, учащается сердцебиение, возрастает тревога. Мои глаза прикованы к закрытой двери, я дрожу как осиновый лист, и так сильно, что Лоан замечает это и начинает волноваться. Это очередная паническая атака.
Я неверная. Я изменила своему парню. Я чудовище.
Зажмуриваю глаза, пытаясь прийти в себя, но становится еще хуже. Я снова вижу, как поздно ночью мать открывает дверь в мою комнату, когда я еще не сплю, подмигивает мне и велит молчать. Я тихо лежу в постели, слушая, как она уходит из дома и возвращается через несколько часов. «Это наш маленький секрет», – говорит она. Секрет, который я хранила долгое время, слишком долго, секрет, который ранил не только меня, но и моего отца.
Это первый приступ с момента, когда сломался лифт. Я чувствую, что все выходит из-под контроля, и не хочу, чтобы Лоан видел это, поэтому я поворачиваюсь к нему спиной. Я надеюсь, что он не станет настаивать, иначе он увидит мое залитое слезами лицо.
– Хочешь, чтобы я ушел к себе?
Я мотаю головой, молясь, чтобы он не услышал моих рыданий. Паническая атака, кажется, слабеет, но я чувствую себя все грязнее и грязнее.
Я знаю, что он колеблется: обнимать меня или нет. Как глупо, не так ли? Мы привыкли вместе спать, засыпать в объятиях друг друга. Но сегодня все это воспринимается иначе. И от понимания, что он колеблется, мне становится еще хуже. Но вдруг его руки смыкаются на моей груди, а лоб упирается в мою шею. Это одновременно и обнадеживает, и причиняет боль, потому что это напоминает об ошибке, которую я только что совершила.
– Я знаю, что не о таком первом разе ты мечтала, – шепчет Лоан мне в ухо, своими ногами лаская мои под одеялом. – Но я надеюсь, ты не станешь об этом жалеть… Я возненавижу себя, если ты будешь жалеть, Виолетта.
Мое лицо заливает очередная волна слез. Я так злюсь на себя… и на Клемана, и на Лоана. Я не хочу, чтобы он ненавидел себя за то, в чем виновата я. Я не отвечаю: знаю, что если открою рот, то зарыдаю, как ребенок. Вместо этого я сплетаю наши пальцы и прижимаю их к сердцу. Так мы и засыпаем, в обнимку. Или, по крайней мере, так засыпает он.
Где-то через час, на рассвете, Лоан отстраняется от меня во сне и переворачивается. Я делаю то же самое в надежде, что, наблюдая за тем, как он спит, я и сама засну. От открывшегося вида у меня отвисает челюсть. Когда он лежит на животе, прикрыв одеялом бедра, я имею доступ не только к его восхитительным ягодицам… но и к его спине.
Я была права, это ожог. Я бесстыдно разглядываю его. Обожженная кожа розовая и местами блестит. Как я и думала, он начинается на шее и спускается к лопатке. Врать не буду, зрелище это не самое приятное, но я не чувствую отвращения. Мне хочется его коснуться, но я боюсь, что он проснется, поэтому я глажу его по волосам, наблюдая за тем, как он спит, и снова шепчу:
– Спасибо.
Я выбираюсь из постели и в спешке натягиваю футболку, после чего ухожу в ванную. Я включаю душ и на ключ закрываю дверь – впервые. Убедившись, что меня никто не услышит, я прислоняюсь к двери, сползаю на пол и плачу навзрыд.
15. Наши дниЛоан
Мои веки вздрагивают, когда я чувствую, как ее пальцы, щекоча, поглаживают мой лоб. По-прежнему вялый, я не двигаюсь, не желая так быстро просыпаться, но вдруг слышу, как она шепчет мне на ухо: «Спасибо». Когда Виолетта встает с кровати, я заставляю себя открыть один глаз. Я едва успеваю увидеть ее великолепное обнаженное тело, как она, надев футболку, выскальзывает в коридор, оставив меня в одиночестве. Я открываю глаза и лежу на спине. До меня доносится шум воды. Она принимает душ.
«Без тебя», – комментирует мой внутренний голос. Естественно, без меня.
Несколько секунд мои глаза блуждают по потолку, но это не помогает почувствовать себя лучше. Мы с Виолеттой переспали. Я лишил ее девственности, и это меня угнетает. Я ни о чем не жалею, совсем нет… Как я могу об этом жалеть, если это был, пожалуй, лучший секс в моей жизни? Я морщусь. Это было не просто «иначе». Это было ярко, мощно, грандиозно и страшно во всех смыслах. Когда я осторожно входил в нее, мне казалось, что мое сердце сейчас взорвется.
Я уже забыл, как это приятно – заниматься любовью. И я никогда и не представлял, насколько приятно будет заниматься любовью с Виолеттой. Может, это и есть то чувство, которое испытываешь, когда спишь с еще невинной девушкой. Но что бы это ни было, пусть я и ни о чем не жалею, я все равно чувствую себя просто ужасно. Я боюсь, что она… что она пожалеет.
Я вздыхаю и, пользуясь тем, что она в душе, одеваюсь. Мне нужно идти на работу, да и Зои должна вернуться с минуты на минуту. Застегивая джинсы, я замечаю на простынях доказательство того, что она была девственницей. На мгновение я останавливаюсь, затем решаю их поменять. Я аккуратно перестилаю постель и дохожу до своей комнаты ровно тогда, когда перестает течь вода.
Когда Виолетта выходит из ванной, я уже сижу за кухонной стойкой. На ней спортивный бюстгальтер и штаны для йоги. С трудом удержавшись от того, чтобы не пробежаться по ее фигуре глазами – на ней будто и нет ничего, я предлагаю ей апельсинового сока. Она кивает, соглашаясь. Она кажется бледной.
– Виолетта, насчет этой ночи… Ты по-прежнему не жалеешь, ты уверена?
Я хочу это услышать. Я должен быть уверен. Моя лучшая подруга – подруга ли она мне еще? – избегает моего взгляда и отвечает якобы непринужденным голосом:
– Нет, не думаю, что жалею.
– У меня такое ощущение, будто мы совершили ошибку, – вздыхаю я. – Возможно, ты бы хотела сделать это с любимым человеком.
– Нет, все в порядке, – отвечает она, надевая кроссовки. – Я рада, что сделала это с тобой. Ты мой лучший друг, мы знаем друг друга вдоль и поперек, и мне нужно было просто разобраться с этим, чтобы не облажаться в нужный момент. Ну, знаешь, с Клеманом.
Ай! От боли мне крутит живот. Мне кажется, что она специально сказала его имя, вот так, холодно, чтобы расставить все по своим местам и прояснить произошедшее. Я бесстрастно киваю. Да, Виолетта, я знаю. Какая-то часть меня оскорблена тем, что она всего лишь использовала меня с этой целью, но другая – гораздо большая – злится, что это я воспользовался ею, чтобы удовлетворить свои потребности. Боже, как же я ненавижу чувство, что сейчас испытываю. Как я мог думать, что секс не сотрет границы между нами?