– Когда-то давно здесь находилась почта – с тех пор над крыльцом висит эта эмблема. Марика, что вы пьете?
– Белое вино, если можно.
– У меня есть прекрасный рислинг, – и Йохан передал маме бокал. Пока они переговаривались о чем-то, я рассматривал фотографии. Вот маленький африканский мальчик (эту фотографию я уже видел на выставке) в огромном тюрбане. Вот бесконечные снега и юрта посреди белой пустыни. Вот полуголые люди в панамах косят траву где-то в Южной Америке. Вот…
– Мама! – заорал я так, что мама и Йохан чуть не расплескали свое вино.
– Что случилось?
Я запрыгал около фотографии, на которой у синего залива на фоне золотого холма белела маленькая церковь.
– Вы были в Уналашке? – спросил я шепотом.
– Давно уже… Ездил туда по заданию одного журнала… Как интересно, – Йохан покрутил ус. – Я впервые вижу человека, который интересуется Уналашкой.
– А я в первый раз вижу человека, который был в Уналашке.
– Марк просто помешался на этой Уналашке. Нашел ее когда-то на карте и с тех пор не может успокоиться.
– Если захочешь, я могу рассказать тебе про это место и показать другие фотографии. Но сначала я хотел бы с вами поговорить. Пойдемте за стол?
Йохан зажег свечи, которые стояли на столе в красивых высоких подсвечниках, и предложил нам сесть. Я заметил, что мама вцепилась ладонями в ручки кресла и по ним потекли струйки пота. Она вытерла руки о джинсы и сцепила пальцы.
– Не стесняйтесь, пожалуйста, – сказал Йохан. – Ешьте все, что вам нравится. Все очень свежее… Вкусное.
На столе лежали аппетитные булочки, оливки, вонючие сыры, которые любит мама и ненавижу я, нежно-розовая ветчина и какие-то паштеты. Воспользовавшись тем, что мамин нож увяз в сыре, я набил рот ветчиной.
– Марика, Марк, – начал Йохан взволнованно. – Я не спал всю ночь и думал о том, что означает наша встреча. Я пришел к выводу, что она не случайна.
– Случайности неслучайны, – пробормотал я, но из-за ветчины получилось что-то вроде «шушушушу».
– Еще я подумал, что в этой истории есть еще один важный человек, и вести этот разговор без него было бы неправильно. То есть без нее… Марика, вы, наверное, поняли, что я говорю о вашей маме. Есть ли у вас возможность ей позвонить?
– Да, конечно, мы можем позвонить ей по скайпу.
– Пожалуйста, – сказал Йохан.
Сначала раздалось «ту-ту-ту-ту», а потом на экране маминого телефона появилась бабушкина грудь в ярко-розовой кофте.
– Марика! – закричала она так, что у меня задрожали уши. – Привет! А где Морковкин?
– Мама, не кричи так. Мы прекрасно слышим тебя. Но не видим. Убери телефон подальше.
– Сейчас, – бабушка нажала на другую кнопку и экран перевернулся в другую сторону, переключившись с кофты на рюмку с ликером.
– А теперь видно?
– Ба, тебе надо нажать на кнопку, которая переворачивает изображение в другую сторону, – закричал я.
– Привет, Морковкин! – крикнула бабушка. – А так видно?
Теперь вместо рюмки на экран вылезли ее глаза в очках, а носа и рта по-прежнему не было видно.
– Что у вас нового?!
– Мам… – мама сделала попытку перейти к делу.
– Какие новости, говорю?!
– Мама, послушай. Мы в гостях.
– Чудесно! Просто чудесно! С кем-то познакомились?
– Можно и так сказать. Мы тут встретили одного человека, и, возможно, ты его знаешь.
Бабушка подняла очки на лоб и отошла подальше от экрана, а Йохан пролез к телефону, так что с нашей стороны скайпа весь экран заняли его усы, нос и глаза.
– Марта, здравствуй. Это Йохан. Йохан из Голландии. Помнишь меня?
Кажется, бабушка уронила телефон, потому что на экране все потемнело и на той стороне раздался грохот. Потом послышалось громкое шуршание. Наконец, тьма рассеялась, и на экране появилось бабушкино лицо.
– Здравствуй, Йохан. Конечно, я тебя помню.
Глава 29. Алё, алё, Марта?
Это был очень длинный вечер. Сначала бабушка и Йохан долго разговаривали. Они то смеялись, то ссорились, то кричали друг на друга, то снова смеялись. Бабушка, кажется, выпила весь «Бейлис», потому что она стала странно разговаривать, а щеки у нее покраснели. Потом Йохан попросил нас подержать телефон так, чтобы его было видно, и сел за пианино. Он сделал глоток вина и сказал:
– Я хочу спеть одну песню и посвятить ее Марте.
Он опустил пальцы на клавиши и закрыл глаза. Песня была очень красивая и по-английски. Потом я нашел в интернете слова и перевод на русский. Вот что в ней говорилось:
Оператор, пожалуйста, соедините меня с этим номером.
Столько лет прошло…
Вспомнит ли она мой голос,
Пока я буду пытаться сдержать слезы?
Алё, алё, Марта?
Это Том Фрост.
Я звоню издалека,
О деньгах не переживай.
Прошло лет сорок, а то и больше.
Марта, перезвони мне, пожалуйста.
Давай встретимся, попьем кофе
И поговорим обо всем.
Это были времена роз, поэзии и прозы,
И все, что у меня было, – это ты, Марта,
А все, что было у тебя, – это я.
Тогда не было завтра,
И все наши грусти
Мы оставляли на дождливый день.
А потом он пел о том, что теперь совсем старый и она тоже; о том, что у нее появились муж и дети, да и он женился. Что он рад, что она нашла себе кого-то, с кем она чувствует себя спокойно, и что они были такие молодые и глупые, а теперь такие зрелые. И снова про дни роз, поэзии и прозы. И еще о том, что он все еще ее любит.
Когда Йохан закончил петь и закрыл крышку пианино, я увидел, что у мамы снова все лицо в слезах. Стало совсем поздно, и Йохан вызвал нам такси.
– Мам?
– М.
– Я так ничего и не понял. О чем бабушка и Йохан говорили?
– Невероятно, но ты оказался прав: Йохан действительно снял ту фотографию, которая стоит у бабушки за стеклом.
– А почему бабушка ничего о нем не рассказывала?
– Думаю, мы спросим ее, когда вернемся домой.
Я помолчал, потому что все это не помещалось у меня в голове.
– Мам?
– Да, милый.
– Я не могу поверить, что Йохан – твой папа.
– Я и сама не могу.
– И что он мой дедушка… Вот Макс удивится.
Глава 30. Давай поедем в Уналашку
В аэропорт нас отвез Йохан. На прощанье он обнял маму, а мне дал конверт.
– Это мой тебе подарок, – сказал он. – Откроешь потом. На конверте я написал имейл: буду рад, если ты пошлешь мне письмо, когда приедешь домой.
В самолете я открыл конверт: там была фотография Уналашки, а сзади подпись:
To Mark-Markovkin, my new friend.
Stay in touch. See you soon.
Sincerely yours,
Когда мы прилетели, нас встретил Макс. Мне показалось, что он соскучился, а по кому больше – по маме или по мне, – я не знаю. Когда я показал ему фотографию, у него глаза на лоб полезли. Хотя, конечно, он уже все знал от мамы.
– Ну что, домой? – спросил Макс, когда мы сели в машину.
– Нет, мы поедем к моей маме, – ответила мама.
Макс высадил нас у бабушкиного подъезда, а сам поехал с вещами домой. В этот раз бабушка снова оставила дверь открытой, вместо того чтобы нас встретить. Мы с мамой переглянулись и вошли. Но бабушка вовсе не злилась. Она тихо сидела на кухне и ждала нас. Вид у нее был какой-то растерянный.
– Я так рада вас видеть, мои дорогие, – сказала она. А потом встала со стула и крепко обняла сначала меня, а потом маму.
– Мама, ты в порядке? – спросила мама взволнованно.
– Полный порядок во всем, – рассеянно сказала бабушка, как фрекен Розенблюм из книжки про Пеппи. – Ну, расскажи, как вы.
– Мама, пожалуйста, умоляю тебя… Давай поговорим наконец – это же висит в воздухе.
– Что висит в воздухе? – не понял я.
– В воздухе висят недоговоренные, непроговоренные вещи, суслик. Висят и мешают человеческим отношениям.
– Понимаешь, Марика, я не хотела лишать тебя отца. Конечно, это прекрасно, когда у ребенка есть оба родителя. Но я была совсем молодая, только закончила университет… После пятого курса мне предложили подработать переводчицей на Олимпиаде. И там я встретила Йохана. Мы виделись всего несколько раз, а потом он предложил снять мой портрет. Он мне очень понравился, – бабушка покраснела. – Один раз он остался у меня ночевать. Всего один раз, Марика. А потом Олимпиада закончилась, и все иностранцы уехали. А еще через месяц я обнаружила, что у меня будет ребенок.
– А почему ты потом не искала его?
– Сначала я очень много плакала. Потом я привыкла. А когда Советский Союз распался и уже можно было поехать за границу и разыскать его, я решила, что смысла нет: наверняка у него уже своя семья. Будем жить как жили. А потом на этом месте, – бабушка показала на сердце, – образовалась такая толстая мозоль, что я уже ничего не чувствовала и перестала об этом думать.
– Бедная моя мамочка, – мама подошла к бабушке и крепко ее обняла.
– Бедная моя бабочка, – я подошел к бабушке и маме и крепко их обнял.
Когда мы разобнялись, бабушка сняла очки и вытерла глаза.
– Так, а что там с Вильгельмом? Я слышала, он попал в беду.
Если честно, с того злосчастного дня, когда мы пошли на аттракционы, я не видел Вильгельма: мама спрятала его куда-то и не показывала мне.
– Он у меня в сумке. Ты сможешь что-нибудь сделать?
– Попробую. Марика, отнеси его ко мне в комнату и положи на стол. А сейчас давайте пить чай. Я испекла по случаю вашего приезда пирог.
– Надеюсь, не из гречки?
– Конечно, из гречки. Ладно, шучу. Из вишни.
– Обожаю вишневый пирог!
– Тогда доставай чашки с петухами и ставь на стол.
Вечером я написал письма Атанасиосу и Жан-Пьеру.