Руслан сел напротив друга, как всегда, с видом насупленным и удрученным.
— Вот смотри, Руслик, начать, по-моему, лучше всего с этого добермана.
Листок исчерканной бумаги явился из папки.
— Почему с добермана?
— Тебя порода смущает? Вы когда-нибудь держали добермана? Ты успел к нему привязаться?
— У нас никогда не было собак.
— И это хорошо. Иначе нам бы пришлось отказываться от кое-каких заказов, щадя твои детские воспоминания.
Руслан вздохнул, рассматривая план, набросанный решительной рукой друга.
— Так вот, тут, видишь, я начертил, рядом с домами проходит железная дорога, которая что?
— Что?
— Обсажена деревьями и кустами. Густыми-густыми, я проверял. Песик появится вот из этого подъезда, ровно в восемь. Максимум в восемь пятнадцать. Хозяину к девяти на работу. Стрельнем и в школу.
— С винтовкой?
— Она же теперь без приклада и в футляр от скрипки влезает.
Руслан молча согласился.
— Если боишься, положим в мою сумку.
— Не боюсь.
— Это хорошо, что не боишься. Потому что она нам понадобится и после уроков.
— После?
— Таких глаз не делай, Руслик, не надо. А пушечка нам понадобится для того, чтобы навестить одну болонку. Даже не болонку. По словам заказчика, это старая, поганая, облезшая обезьяна, а не болонка. И зовут как обезьяну: Чичи, Чичи. Но теперь это почти неважно.
Стрелок молчал, как молчат люди, думающие о своем. Это Денису не понравилось. Он был так устроен, что задолго до начала бунта учуивал его и знал, что чем раньше это пресечешь, тем лучше. Знал он также, что в таких делах нельзя действовать по шаблону. Выдумка с истязанием морской свинки была хороша, сработала на все сто, но сейчас необходимо было что-то другое.
Денис встал, походил по комнате, затем свернул вдруг к чучелу маленького сумчатого медвежонка, стоявшему на подоконнике. Залез ловкой рукой ему за пазуху, вытащил пачку денег и бросил на стол перед усомнившимся соратником.
— Твоя доля.
Пачка была толстая.
— Бери, бери и чувствуй себя Робин Гудом, а не живодером, понял?
Руслан неприязненно усмехнулся и почесал ногтем угреватый нос.
Денис, опершись руками на папку с заказами, наклонился к нему и сказал с тихой злобой:
— Я устал с тобой вести благотворительные беседы.
— Душеспасительные.
— И душеспасительные. Я не собираюсь отказываться от выгодного дела. Найду другого, если у тебя рано очень уж размякло, Руслик.
Оттолкнувшись от стола, Денис рухнул в отцовское кресло, покрытое потертым пледом. Не торопясь, со вкусом закурил. При его весьма еще юношеском облике профессионализм курильщицких манер смотрелся чуть комично. Но Руслану комизм этот был невидим, хотя он очень внимательно наблюдал за своим другом.
— Пойми, мы напали на золотую жилу. Именно с таких попаданий и случайностей начинаются все великие состояния. У нас нет конкурентов и дело наше на подъеме.
— Ну и что?
— Ах, что? Посмотри на себя.
Руслан честно посмотрел.
— Вот ты носишь кроссовки, сколько они стоят? Под сто баксов. А штаны. А рубашки-майки, не говоря уж про все остальное. Хочешь считать это ничтожной мелочью — считай, но попробуй от всего этого теперь отказаться. И теперь ответь мне, у тебя все это есть, потому что ты сын известного во всем мире математика, поэтому?
С оскорбительным для собеседника мастерством Денис выпустил клуб дыма.
— Молчишь, потому что я и так знаю ответ. Я бы еще понял твою попытку уползти в кусты, если бы ты ставил на свои какие-нибудь особенные способности. Выучусь, стану лучше папахина интегралы малевать. Можешь ты на это рассчитывать? Хрен! Твои пятерки, если по-серьезному, равняются нулям. Как и мои, впрочем.
Денис снова затянулся с такой жадностью, словно мозговая работа требовала дымовой подпитки.
— Зайдем с другой стороны. Может быть, у тебя особенные способности к скрипке или какой-нибудь другой виолончели? Или ты рассчитываешь стать олимпийским чемпионом по стрельбе? Природа, и ты это знаешь лучше меня, почему-то решила устраивать свой отдых на детях. Так давай сделаем этот отдых приятным. Ты понял меня?
— Понял.
— Природа зла, но не бывает так, чтобы она совсем не давала шансов. Нам дала. Надо держаться за него руками и ногами. Если понадобится, зубами, когтями.
— Как собаки?
— Как.
Еще один клуб дыма вырос над столом.
— Теперь, Руслик, что касается моральной, извини за выражение, стороны дела.
Руслан сделал движение, показывающее, что именно эта сторона волнует его больше всего.
— Мне есть что тебе сказать, Руслик. Зачем ты из себя целку строишь? — тут Денис издал циничный смешок, вспомнив о том, что его подельник и в самом деле невинен.
— Ведь не хуже меня ты знаешь, что усыпляем мы только тех собак, которых просто необходимо усыпить. Злых, неуправляемых сволочей. Заедающих человеческий век, как сказала бы наша великая литература. Взять хотя бы двух завтрашних. Красавец доберман, которого ты уже пожалел, знаменит тем, что изувечил четырнадцатилетнюю девочку. Какое-то там ей сухожилие повредил, а она учится в хореографическом училище. Она, может быть, собиралась стать Плисецкой или Павловой, теперь не станет. Ходить будет, а танцевать нет. К тому же отец у нее трус, или слишком интеллигентный человек, что, в сущности, одно и то же. Он мечтает о мести, но не в состоянии произвести ее сам. Он хочет, чтобы справедливость произошла от уплаты им денег. Разве не подло было бы не взять у него эти деньги, Руслик?
— Не знаю, — помотал головой все более мрачнеющий партнер.
— А эта обезьяноболониевая тварь. Старая, лысая, бездарная. Ей уже двадцать лет. Но в ней заключен весь смысл жизни одной бешеной старухи. И волевой. Видел мою бабулю? Так вот она божий одуванчик в сравнении с той. Старуха тиранит дочь. Собака тоже тиранит, тем, что гадит в ботинки гостям. И только мужчинам. Дочери тридцать шесть, симпатичная, состоятельная, но никаких шансов выйти замуж. Ибо она не может это сделать, не познакомив жениха с матерью. А это нельзя сделать, не приведя жениха домой. Женихам же не нравится, когда им гадят в ботинок. Если бы ты видел, какими слезами эта несчастная плакала, рассказывая о своем горе. Она приличная старая дева. Она не может затеять шашни на стороне без росписи. Что ей теперь, ждать, когда этот дьявол в собачьем обличье сдохнет? Сколько лет? Сколько, я тебя спрашиваю, лет?!
Денис вошел в роль, к тому же язык ему развязывало то, что они были в доме одни. Марианна Всеволодовна навещала свою приятельницу на другом конце дачного поселка.
Руслан опустил голову, словно собираясь коснуться носом груди. Но грудь была впалая.
— Ты прав.
— Ну, то-то, — Денис стряхнул накипевший на окурке пепел, и тот, рухнув на пол, разбился как надежда Руслана на освобождение.
Денис забычковал сигарету, сказал обычным своим тоном, пододвигая взглядом пачку кредиток к руке друга:
— Ты еще не взял деньги?
— Уже взял.
— Хорошо. С проповедями, по крайней мере на сегодня, покончено. Поднимайтесь к себе в комнату, сеньор. Нас ждут мелкие, но важные дела. Учиться, учиться и учиться.
Руслан мрачно усмехнулся.
— А это еще зачем? Теперь.
— Мы должны во что бы то ни стало оставаться круглыми отличниками, иначе нашим родственникам захочется проверить, чем это мы занимаемся на досуге. В школе пусть все считают, что мы перешли на мирные рельсы. Все колкости в адрес сволочей и идиотов за учительским столом отменяются. Пусть они считают, что мы остепенились и начали зарабатывать золотые медали.
Денис встал и потянулся, разминая мышцы.
— А малолетний плебс пускай свято верует, что самым крутым в школе является Шиба, потому что у него брат сидел, потому что сам он может продать сигарету с травкой и знает, какие именно восьмиклассницы готовы сыграть на флейте за мусорными баками на большой перемене.
9
Его разбудил человек. Он сидел рядом с кроватью на стуле. Длиннолицый, худой, с интеллигентными залысинами, в очках и синем халате.
Халат смутил Никиту не меньше, чем скошенный потолок, но, как выяснилось вскоре, и то и другое объяснить было легко. Потолок — тем, что лежал Никита на верхнем этаже дачи, в мансарде; а халат тем, что длиннолицый был хозяином дачи и имел право одеваться как угодно.
— Чего-нибудь соображаешь? — спросил хозяин. Голос у него был спокойный, почти скучный.
— Только на троих, — пробормотал Никита. Это была не его шутка, он слышал ее от кого-то из калиновских приятелей. И непонятно почему вспомнил о ней именно сейчас.
— Шутишь, значит, выздоровел, — ничуть не изменившимся голосом сказал длиннолицый, — значит, поговорим.
— За что?
— Что за что? А-а, спрашиваешь, почему тебя шарахнули по голове. Сам виноват. Напросился. Ребята решили устроить проверку. Сработали грубовато, ну, уж как умеют. Скажи спасибо, и несколько раз — могло быть хуже.
— Могли убить?
— Не только могли, но и хотели. Я им отсоветовал.
— А вы кто?
Очкастый неторопливо поправил очки и той же рукой погладил левую ноздрю.
— Опять начинаешь вести себя глупо.
Никита закрыл глаза, как бы признавая свою вину.
— Теперь рассказывай.
— Все?
— Может быть, понадобится и все. Для начала объясни, зачем полез к ребятам на вокзале.
— Мне нужно было остаться в Москве.
— Надолго?
— Не знаю точно. Минимум на полтора месяца. Я приехал из Калинова.
— Это мне известно. Пришлось проверить твои карманы. И паспорт твой смотрел. Он в порядке. Зовут тебя Никита Добрынин.
— Правильно.
Человек в халате откинулся на спинку стула, лицо его едва заметно помрачнело, как если бы лежащий начал его разочаровывать.
— Правильно-то правильно, но мне-то какое дело. Ты сказал там на вокзале, что хотел бы поговорить с тем, кто решает. Так говори.
Никита похлопал ресницами, словно перебирая мысли, не зная, с какой начать.