Когда друзья обнимались на дорожку, Вероника спросила Колесницына, кто такая эта Филимонова.
Он пожал могучими археологическими плечами.
– Не знаю. И никто не знает. И он, когда протрезвеет, не помнит о ней.
17
– Можно вас на минутку? – сказал Аникеев.
Я вышел вслед за ним, искренне удивляясь тому, что для допроса вызывают меня, а не Марусю. Но слишком уж задумываться на эту тему я не стал. Если в таком поведении майора заключается какая-то профессиональная хитрость, мне ее все равно не понять.
Вышли на веранду.
По приглашению Аникеева (он уже ведет себя здесь как хозяин, что, впрочем, естественно) сели в кресла. Я старался не смотреть в его сторону. Я радовался возможности этого не делать. Так расстреливаемый радуется мешку, надеваемому ему на голову.
Пауза затягивалась.
Пауза становилась невыносимой. Уместно ли мне прервать ее каким-нибудь вопросом?
Каким?
Например, таким: а где же Шевяков?
В самом деле, где?
Удивительным было то, что я не обратил внимания на его отсутствие в первый же момент своего появления на веранде. В данный конкретный момент не было более важного персонажа в драме моих личных обстоятельств. А я весь внутри себя, я близок к состоянию эмоционального коллапса. Это несомненно опасно, с этим надо что-то делать.
Если уже не поздно.
Все, майор заговорил.
– Вы не могли бы попросить эту девушку, Марусю, чтобы она приготовила нам чай? Как-то сыро, вы не находите?
С тем, что на улице сыро, я согласился.
А вот чай!
Что это такое?! А, это он осторожно, не напрямую проверяет, прощупывает, каково состояние Маруси! Хотя чего ему прощупывать? Он может приказать ей явиться сюда на веранду, и все.
– Она не может приготовить чай!
Сказав эту безумную по своей смелости фразу, я посмотрел на Аникеева. Он выглядел очень удивленным.
– Почему? Я не настаиваю, я просто подумал, что если она обычно…
– Вы думали, что она прислуга здесь, а она дочь. – Я дерзил, как преступник, который знает, что будет повешен вне зависимости от его поведения.
Аникеев, извиняясь, поднял руки. Мне этого не хватило, и я добавил:
– К тому же она спит. Очень намаялась за день. И нервные перегрузки тоже. Кроме того, не надо забывать, что она совсем недавно потеряла отца.
Майор кивал, показывая, что ничто человеческое не чуждо представителям его организации. Потом он посмотрел в свой неизменный блокнот и сказал:
– Не возражаете, если я вам задам несколько вопросов?
В другое время мне бы его тон понравился. В нем слышалось искреннее участие по отношению к преданному, работящему секретарю, совсем недавно потерявшему своего шефа.
Я кивнул.
– Хотелось бы узнать, почему вы полчаса назад так яростно преследовали по улицам поселка Шевякова Евгения.
У меня чуть было не сорвалось с языка, что преследовал я не Шевякова Евгения, а Филина Леонида. Но я удержался. Ничего не сказал. Но раз ничего не сказал, следовательно, промолчал.
Тупым концом шариковой ручки майор постучал в центр блокнота.
– Я так и знал.
– Что вы имеете в виду?
– Я знал, что вы не будете отвечать. На этой даче происходит много всего необъяснимого. Вы были пожалуй что единственным человеком, поведение которого казалось мне понятным и естественным, слова которого казались мне внятными и лишенными второго дна. Теперь и вы туда же!
В голосе майора слышалась отчетливая горечь.
– Ну как вы не хотите понять, что это ненормально, когда взрослый образованный человек ни с того ни с сего кидается в погоню за кем-то. Возникает естественный вопрос, почему он это сделал.
Я изо всех сил молчал, чувствуя, что это молчание в мою пользу.
– За что вы вдруг возненавидели Шевякова?
Пришлось отделываться вздохом.
– А хотите знать, как сам Шевяков объясняет ваш поступок, хотите?
Еще бы. Любопытно было очень, но я и в этот раз счел более разумным промолчать.
– Он заявил, что вы гнались за ним с целью отомстить за смерть своего любимого научного руководителя Модеста Анатольевича Петухова.
– Отомстить?!
Аникеев кивнул.
– Он хочет сказать, что я…
– Нет, он хочет сказать, что он убил академика и вашего научного руководителя, а вы бросились на него, чтобы отомстить ему за это.
18
– Нам не пора наведаться к дому журналистов?
Вероника посмотрела на часы.
– Мало еще убили времени. Есть еще один абсолютно никому не нужный час.
Леонид полез во внутренний карман куртки, достал пухлую, растрепанную записную книжку.
– Как у провинциального импрессарио.
– Что? – невнимательно спросил сторож, роясь в ветхих недрах крохотного гроссбуха.
– Я хотела спросить, ты не работал прежде по снабжению?
– Обижаешь.
– Обижаю. Специально. Хочу задеть. Зацепить. Лишить душевного равновесия.
– Зачем? – искренне удивился Леонид.
– Ты недостаточно обращаешь на меня внимание.
– Нет, нет, достаточно, для этого этапа, мне кажется, вполне достаточно.
– Какого этапа?
– Нашел! Заводи свою тележку.
– У тебя и такой нет.
Леонид отчеркнул ногтем какую-то запись в книжке.
– Теперь не потеряется. Представляешь, сегодня утром записал и найти не могу. Записываю подряд, а получается хаотически, парадокс.
Вероника уже выруливала на середину реки.
– Заведи себе книжку с алфавитом.
– Совет гениальный, только все эти записи придется в книжку с алфавитом переносить, это все равно что «Капитал» от руки переписать.
– Так что ты там нашел и куда едем?
– Нашел адрес Барсукова, и мы едем по этому адресу.
– Где это?
– На Беговой, подъедем ближе, покажу.
Утренний час пик был давно позади, до вечернего было еще далеко, поэтому машина Вероники пересекала Москву в отличном темпе, почти не встречая препятствий в виде пробок и прочего в том же роде.
– А откуда у тебя мог оказаться адрес Барсукова? – с пятнадцатиминутным замедлением спросила Вероника.
– А что тут такого?
– У меня, например, его нет.
– А почему он у тебя должен быть?
– Они с отцом старые знакомые. Друзьями, конечно, не назовешь, но приятелями назовешь.
– По тому, что наблюдал вчера на веранде, это трудно себе представить.
– А что произошло вчера на веранде?
Леонид красочно, во всех деталях описал события вчерашнего вечера.
– Что происходило ночью внутри дома, извини, наблюдать не пришлось. А утром выяснилось, что господин с бакенбардами бесследно исчез.
– Оставив при этом адрес?
– Адрес мне дал Женя.
– А он каким боком относится к Арсению Савельевичу?
– Пару раз ездил с письмами к нему на квартиру за время своей службы у твоего отца. Запомнил место. Еще до того как устроиться к Модесту Анатольевичу, я расспрашивал о нем Женю. Часто. Твой отец был мне очень интересен, и как ученый, и как личность.
– Мерси, – ехидно сказала Вероника.
– Сегодня утром я, конечно же, все, что мог вспомнить, записал. К этому моменту уже было известно об убийстве Модеста Анатольевича, и любая информация об участниках события становилась ценной.
– Так ты к этим, к археологам, заезжал о нем расспросить, о Барсукове?
Леонид отвернулся и некоторое время смотрел в окно на пробегающие мимо дома.
– Черт его знает. Не исключено, что и о нем.
– Не поняла.
– Я советовался с ними по одному поводу, по поводу одной вещицы. По поводу вещицы, найденной мною сегодня утром возле теплицы.
– Когда человек в обычной бытовой ситуации начинает говорить в рифму, это безвкусно.
Леонид продолжал считать дома.
– Я не знаю, к кому эта вещица имеет отношение. Может статься, что и к Барсукову имеет.
– А что это такое?
– Кусок камня.
Вероника вдруг захмыкала тихонько себе под нос.
– Что смешного?
– У папахена можно было найти в его закромах даже кусок дерьма.
– Зачем ты так?
– Правда, правда. Он мне как-то показывал кусок окаменевшего дерьма динозавра. Величиной с батон. Где он только не бывал и чего только не тащил в дом. Знаешь выражение «хрен моржовый»?
– Знаю.
– Он внутри, оказывается, костяной. Сантиметров тридцать высотой, остренький, белый, с дырочками. Можно как статуэтку на полку поставить. У папахена их было штуки три.
В голосе Вероники звучала непонятная гордость. Леонид не стал поддерживать эту тему ввиду излишней ее пикантности. Дочь Модеста Анатольевича ее тоже оставила, но не потому что ей стало неловко, а потому что тема была исчерпана.
– А как твой отец с ним познакомился?
– С Барсуковым? Старая история. И познакомился он не с ним, а с его учителем, доктором Креером. Не слыхал? Ну, бальзам Креера? Дело химического факультета?
– О бальзаме Караваева слыхал.
– Ты еще скажи, что про Чумака слыхал или про Кашпировского.
– Так ты считаешь…
– Это они считают. Копеечку к копеечке. А Креер из Крыма.
Леонид кивнул, как будто тем, что упомянутый доктор происходил из Крымской области, снимались все вопросы.
– Не помню, где он жил, то ли в Феодосии, то ли в Евпатории. Лет двадцать назад отец ездил лечить к нему простатит. Они разговорились, познакомились, сблизились, как это часто бывает между двумя умными людьми.
– Бывает и наоборот.
– Отец стал навещать его каждый год. Оказалось, Креер не просто провинциальный доктор, а настоящий медицинский гений. Он и с травами экспериментировал, и с грязями, и с атмосферным электричеством. И много, много всякого. Могу путать, но мне позволительно, я и в своих-то рыбах разбираюсь не так чтобы очень.
У доктора имелась в санатории, где он работал, целая лаборатория, но неофициальная. Образование у него было всего лишь высшее, санаторию никакая научная единица не полагалась, и держался он лишь тем, что клиентура его была очень солидная. Такой полу-знахарь, полумедик. Отец не раз ему предлагал, перебирайся, мол, в Москву, устрою. Это когда уже академиком стал. Но доктор Креер всегда со смехом отказывался, мне, говорил, и здесь хорошо. Ему и правда было в Крыму хорошо. Он там был богач и король в своей области. Он даже, наоборот, маскировался. Просил, чтобы о нем в столицах рассказывали поменьше.