– Очень нетипичное поведение для врача. Я слышал, что Гиппократ, например, путешественников лечил вообще бесплатно. Он рассчитывал, что они отправятся дальше и разнесут о нем весть.
Вероника на секунду задумалась, потом резко повернула налево. И тут же сообщила:
– По-моему, глупость. Чего он мог добиться этим? Я имею в виду Гиппократа. Разузнав о хорошем и особенно бесплатном враче, к нему хлынули бы тысячи. Причем все представлялись бы путешественниками. Ему пришлось бы пахать с утра до вечера за спасибо.
Леонид, видимо, представил, потому что брови его резко поднялись.
– Ты куда? Кирпич!
– Так короче. Ну бог с ним, с Гиппократом. Не знаю, достаточно ли яркими красками я обрисовала тебе загадочного доктора Креера, осталось добавить, что при нем то ли ассистентом, то ли почитателем естественнонаучного таланта был наш Арсений Савельевич Барсуков. Он, между прочим, кандидат химических наук, а теперь не исключено, что и доктор. Но не Креер. Он просто преклонялся перед своим бездипломным шефом.
– Скорей всего, тот просто давал ему заработать больше, чем платило государство.
– Банальную ерунду сказал. Арсений Савельевич человек страстный. Мерзкое слово – пытливый, но вот Барсуков именно пытливый человек. Готов жизнь положить ради великого открытия. Такие во времена темного Средневековья занимались поисками эликсира бессмертия. Он человек инквизиторского темперамента.
– Этот Креер сейчас жив?
– Лет пять как умер. На девяностом году, кстати. На восемьдесят втором зачал последнего ребенка.
– Такому специалисту сам Бог велел.
– Был такой случай лет пятнадцать назад. Отец как раз отдыхал в Крыму. Или лечился. Он любил в одиночку забрести в горы дня на два, на три так, со спальным мешком и рюкзаком яблок. Лучший способ расправиться с лишним весом.
– Не похоже, чтобы у Модеста Анатольевича были проблемы с лишним весом.
– Их не было, потому что он постоянно занимался их решением. В последнее время начал голодать по методу Николаева по десять дней раз в полгода. Так вот, забрел в горы, свалился с камня, сломал обе ноги. Что получилось?
– Не знаю.
– Мересьев. Полз он, полз по колючкам, метров триста прополз, не больше. Понял, что хана. Кричать бесполезно – сам выбирал для прогулок места поглуше.
Вероника совершила короткий двойной обгон.
– Нашли его на третий день. Он поджег зажигалкой отдельно стоящее дерево. Короче, ноги были уже плохие. Нагнаивалось. Он потребовал, чтобы его везли к Крееру. А у того урология, санаторий, никаких операционных, какие могут быть переломы! Его положили в палату к мальчику, который помирал от какой-то кровяной болезни. Не буду больше тебя мучить – доктор Креер спас академика Петухова. Через две недели он уже ходил. Но не это самое интересное, переломы, в конце концов, были закрытые. Главное, доктор спас и этого мальчика с лейкемией. Вернее, от лейкемии.
– И кандидат химических наук Барсуков при всем этом присутствовал?
– О, сечешь. Насчет ног Барсуков удивился не сильно, а вот мальчик его сразил. После этого он и уверовал в своего шефа.
– Вот в эту арку, так мне представляется.
– Раньше надо говорить! Как я теперь перестроюсь?!
– Постарайся, а то Горбачев накажет.
Вероника очень постаралась, сумела-таки вырулить и в указанную арку въехала. Леонид вышел из машины, огляделся. Сообщил спутнице:
– Здесь.
– Ты уверен?
– Да, вон детский сад…
– А там женщина курила, да?
– Выходи, сейчас мы выясним, в каком он жил подъезде.
– У кого?
Сначала они остановили девочку с собакой, долго и старательно описывали ей Арсения Савельевича, она понимающе кивала, а потом заявила, что живет в соседнем дворе и никого из этого двора не знает.
– Вот к кому нам надо, – сказала Вероника, показывая в сторону одного из подъездов. Там стояла пара скамеек с полудюжиной бабулек. Они что-то оживленно обсуждали. Вероятнее всего, «Рабыню Изауру». Оказалось, нет, речь шла о Ельцине. Седая, сухенькая старушка интеллигентно-затрапезного вида говорила, что именно на Бориса Николаевича вся надежда, только он может сломать хребет партократам и дать народу настоящую жизнь. Собеседницы вяло кивали, кажется, не вполне разделяя эту убежденность, но и не решаясь активно выступить против. Одна только не удержалась и сказала, что все же доверяет Михаилу Сергеевичу, он-де хороший, только ему не все сообщают. Мнение основной массы было скрыто помалкиванием.
– Извините, – сказал Леонид.
Все старушки, без различия идейных убеждений, посмотрели на него подозрительно. Народная мудрость – раз извиняется, значит, виноват.
– У меня к вам вопрос.
И он опять начал про бакенбарды Барсукова.
– Не видали такого?
– Может, и видали, – сказала самая толстая.
– А вы родственники? – спросила ельцинистка.
Леонид не успел объяснить, кто они, Вероника тронула его за плечо. Он обернулся и увидел, как в арку въезжают одна за другой две черные «волги».
– Сейчас нам покажут, где живет Арсений Савельевич Барсуков.
Машины остановились у ближайшего к арке подъезда. Из них выскочили четыре молодых человека в серых и бежевых плащах. Никого ни о чем не спрашивая, они вошли в дом.
Вероника обратила внимание, что все без исключения старушки внимательно наблюдают за нею и за ее спутником.
– Пошли отсюда.
19
Так.
Если все это правда, то это подарок судьбы. Почему-то высшие силы решили передать подарок с идиотом. Не будем привередничать.
Но и не будем спешить принимать.
Не могу же я так сразу признаться в том, что верю, будто убийцей является ничтожество аспирант. Я все время вел себя так, словно забыл о его существовании. Уехал он вчера вечером с Вероникой и уехал. Если бы я его подозревал, то должен был бы сообщить о своих подозрениях еще утром, при первом нашем разговоре с майором.
Похоже, мне строят ловушку!
Надо потянуть время.
– А где он сейчас?
Майор недовольно поморщился. Он явно ждал чего-то другого от меня.
– Сидит в машине. Неужели вы думаете, что я поверю человеку, который несет такую чушь?
– Почему чушь?
– Потому что он не может толком рассказать, как именно все произошло, не может назвать точное время совершения убийства, говорит, что был в состоянии чрезвычайного возбуждения. Несчастные, мол, часов не наблюдают. И приводит какие-то чудовищные мотивы.
– А какие именно?
Майор отлистнул назад несколько страниц блокнота.
– Он якобы не может простить Модесту Анатольевичу своего разочарования в нем как в научном авторитете. Он верил в него, как в Бога, а тот якобы лгал ему всю жизнь. Всю научную жизнь. И дальше еще четыре страницы в том же бредовом духе. Это мотив, это причина, ответьте мне?!
Внутри у меня просветлело.
Не до конца, не полностью.
Главная моя печаль еще оставалась печалью, главное дело еще оставалось не сделанным, но в самом ближайшем будущем появился просвет. «Тьма хладная, прилившая к самым носкам моих ног, отступила на две пяди».
– Вы знаете, товарищ майор, мне кажется, вы чуть-чуть легковесно судите об этих предметах.
– О каких предметах?!
Лицо у него сделалось как во время произнесения филиппики в адрес хитрого родственника из Академии общественных наук. Я боялся, как бы он опять не впал в пафос порицания, поэтому притормозил аргументацию.
Он не впал.
Я тихо продолжил:
– Иногда неосторожным словом, ядовитой цитатой, недобросовестной интерпретацией можно нанести человеку науки глубочайшую рану и несмываемое оскорбление. И вызвать его ненависть к себе. Я прекрасно помню, как переживал Модест Анатольевич после каждой безграмотной узколобой нападки какого-нибудь ничтожества Кирилла Корнеева. Мир наук только на первый взгляд кажется очищенным от страстей. Да, академический институт – это не казино, там никто не стреляется, выбежав из лаборатории после неудачного опыта. Азарт там носит другой характер, но он есть, так же как есть вожделение, зависть, привязанность и разочарование.
Мне было интересно, с какого момента он вспомнит, что пару часов назад я говорил совершенно обратное, что ученый может ненавидеть другого ученого, но не в состоянии убить.
– Обманутое доверие – это тоже ведь не просто так. Это тоже почва для гневных обид, мстительных обид. Что вызревает в душе ученого, пусть еще и молодого, но тем не менее потерявшего пять-шесть лет на следование авторитету, на его нынешний взгляд ложному?! Время – единственный капитал ученого. Это только кажется-не сделал сегодня, сделаю завтра. Не сделанное сегодня не будет сделано никогда. Я имею в виду не время вообще, а личное творческое время ученого. Оно ценнее, чем здоровье. Даже здоровье можно поправить, а вот это краткое цветение интеллекта не повторится никогда. Если это цветение не принесло плодов, то это окончательное бесплодие. Не знаю, может быть, где-нибудь в филологии другие законы, там многолетнее механическое накопление знаний может перейти в новое, более высокое качество, естественникам на это надеяться нельзя. Не реализовал себя до тридцати пяти, значит, не реализовал себя. И теперь попытайтесь представить себе, каково понять эту ядовитейшую истину человеку, который еще пять лет назад считал себя гением и, значит, ждал от жизни очень многого. Люди так устроены, что в очень редких случаях обвиняют в своих неудачах себя. Они ищут причину вовне. В данном случае таким виновником всех жизненных и научных неудач мог быть опознан именно Модест Анатольевич.
Майор смотрел на меня грустными темными глазами. И не только на меня, он и внутрь себя смотрел точно так же.
– Значит, вы считаете, что Шевяков не бредил, рассказывая о том, что он убил Модеста Анатольевича?
Тихо, тихо, ворота открыты, но мы в них не пойдем, потопчемся пока у входа.
– Да нет, мне тоже его заявление кажется истерикой. Я лишь пытаюсь размышлять. Почему Шевяков так резко, так внезапно покинул дачу? Со скандалом. Наговорил зверских гадостей Модесту Анатольевичу. Товарищ академик удивленно жаловался мне. Хватаясь за сердце жаловался. Пожилому человеку, знаете ли, тоже не слишком приятно услышать, что он, оказывается, не научный авторитет, а истукан, имитатор, ложный маяк, одряхлевший Калиостро и прочее в том же роде.