Веронике, видимо, надоело быть беспардонно и без всяких объяснений попираемой, она издала резкий, неприятный крик:
– Яйа! – и ботинком правой ноги врезала по ненавистной папке. Она вылетела из рук бровастого и шлепнулась на край лужи, расположившейся сразу у входа. Заключавшиеся в папке бумаги лениво выползли из нее и потянулись к воде.
Можно было ожидать, что гневливый ученый разозлится еще больше, начнет звать подмогу, может быть, даже вооруженную охрану, но ничего этого он не сделал. Он обреченно присел у края лужи и начал, обреченно шмыгая носом, вызволять из лужи намокающие бумажки.
Вероника и Леонид присели рядом и стали ему помогать, им обоим пришла в голову одна и та же мысль: вдруг эти бумаги заполнены ценными научными данными, вдруг они вообще имеются в единственном экземпляре.
Между людьми, делающими общее дело, неизбежно возникает взаимопонимание. Бровастый легко и быстро рассказал все, что ему известно о Барсукове. Арсений Савельевич интересный, оригинальный ученый, но очень замкнутый, даже можно сказать, странный человек. Говорят, что в последнее время его донимали тяжелейшие семейные проблемы. Но ведь это не повод для того, чтобы крушить лабораторию!
– Барсуков разгромил лабораторию? – спросила Вероника, одним движением снимая и надевая очки.
– Разгромил, – плаксиво сказал бровастый. – Мне кажется, он применял те же приемы, что и вы против меня.
– Не сердитесь, я инстинктивно. Когда на меня прут вот так буром, я за себя не отвечаю.
– А я отвечаю за всю материальную часть. Вот здесь, – ученый потряс папкой, – отражена вся балансовая стоимость. Поверьте, не одна, не одна тысяча рублей.
– Так это бухгалтерия, – презрительно протянула Вероника.
– А вы, я вижу… где ваши удостоверения?
Выяснив отношения, стороны мгновенно потеряли друг к другу всяческий интерес. Леонид напоследок спросил лишь:
– Так Барсукова здесь нет?
Разоренный завлаб прямо-таки прорыдал в ответ:
– Если бы он был здесь, я бы с наслаждением отдал его тем, кто приезжал до вас.
Усевшись за руль, Вероника не спешила трогаться с места. Молчала, растирая лоб указательными пальцами обеих рук. Леонид сидел рядом и тоже молчал. Минуту, две. Потом все-таки нарушил молчание:
– По-моему, Арсений Савельевич добрался до последней тетрадки доктора Креера.
– Это я давно поняла. Пытаюсь вспомнить, что отец говорил на этот счет.
Она снова потерла лоб.
– Нет, не вспомню.
– Тогда поехали.
– Куда?
– Тебе лучше знать.
Вероника посмотрела на часы.
– Никогда бы не подумала, что Арсений Савельевич способен на убийство.
– Ну, если это он, нам беспокоиться нечего, с ним и без нас разберутся. Компетентные органы.
– Ты говоришь так, как будто не рад, что все кончилось.
Леонид удивленно посмотрел на Веронику, подтекст сказанной ею фразы явно был ему непонятен.
Она завела машину и резко рванула с места.
– Куда мы едем?
– Займемся наконец делом, ради которого выбрались сегодня в город.
Очень скоро Леониду стало ясно, что направляются они к центру. И вот уже снова они на Гоголевском бульваре, снова судорожно паркуются.
– Теперь пойдешь ты.
Амалия Петровна встретила его как родного.
– Вам позвонить?
– Нет, я хотел бы узнать, не появился ли здесь Валерий Борисович.
– Сходите посмотрите.
Леонид сходил поблуждал по закоулкам Домжура, но не обнаружил ни Валерия Борисовича, ни его брата Виталия.
– Пусто, – сказал он, сев обратно в машину.
– Что значит пусто?
– Это значит, там нет ни одного из твоих дядьев.
– Говоришь вроде по-русски, а думаешь как белорус.
– Слушай, хватит!
– Нет, не хватит. Сейчас мы заедем еще в одно место.
– Какое?
– Злачное.
Крутнув пару раз рулем, попетляв по пасмурным переулкам, Вероника выскочила на улицу Герцена.
– Тут расположен, чтоб ты знал, сводный брат Домжура. Здесь, вот в этом особнячке, играют в «Что? Где? Когда?», а вот это Дом центральных писателей.
Вероника выскочила из машины такая решительная, а вернулась такая растерянная.
– Облом, – сообщила она, поправляя очки.
– Да сними ты их, уже скоро стемнеет.
– И оба буфета, и ресторан не работают сегодня. Честно сказать, я и не знаю, что теперь делать.
– Значит, сегодня нам не суждено добраться до Валерия Борисовича. Поехали домой.
– А знаешь что, а пошли-ка со мной.
– Куда?
– Мы сейчас обойдем этот домик с тыла. Ты водил меня сегодня по задворкам, должна же я тебе чем-нибудь отплатить. Тем более что это недалеко и неопасно.
Они дошли быстрым шагом до перекрестка, повернули направо, миновали театральный магазин и журнал «Театр». Далее была высокая глухая стена какого-то посольства, потом опять поворот. Порывистой Веронике, видимо, показалось, что путешествие затягивается, шла уже вторая минута его, и она решила развлечь собеседника светским разговором.
– Видишь вон там впереди ступеньки, крыльцо?
– Ну.
– Это вход в масонскую ложу.
– Отлично. Мы туда?
– Теперь там ее нет. Раньше была. Теперь там вход в Дубовый зал.
– Дубовый зал чего?
– Ресторана.
– Масоны, наверно, любят закусить.
Вероника продолжала торопливо делиться ценными сведениями:
– Не знаю как масоны, а Рейган, когда приезжал в Москву, заходил сюда пообедать.
Леонид стал с большим уважением смотреть на здание, к которому они приближались.
– Там была смешная история.
– Рейган напился и стал буянить?
– Ему захотелось в туалет.
– Тоже смешно.
– Вернее, не захотелось, а могло захотеться. А туалет в ресторане только на втором этаже, надо подниматься по лестнице.
– Сделали лифт?
– Нет, поставили передвижной туалет, на первом этаже. И единственным удобным для этого помещением оказалось помещение парткома.
– Погоди, Вероника, почему мы идем мимо, раз здесь так интересно?
– Закрыто же. Нам дальше.
Опять усадьба! Длинный одноэтажный каменный барак. Железные ворота. Ворота заперты, зато открыта калитка.
– Нам сюда.
Посреди обширного усадебного двора, окруженный подковою аккуратно подстриженных кустов, располагался на высоком постаменте сидячий памятник.
– Лев Толстой, – шепнула Вероника.
Внутри живой изгороди, охватывая памятник, стояли длинные садовые скамьи. Каждая из них была оккупирована шумной и, естественно, пьяной компанией. На расстеленных газетах лежали огурцы, порванные в куски батоны, нарезанная колбаса и стояли бутылки. Звучали стихи и матерщина.
– Здесь! – радостно вскрикнула Вероника.
– Лев Толстой – последнее прибежище негодяя, – усмехнулся Леонид.
Валерий Борисович не принадлежал ни к одной компании, он сидел на самом краю самой крайней скамьи и дремал, свесив руки между колен, а голову прислонив к левому плечу. Могло сложиться такое впечатление, что ему за что-то очень стыдно перед людьми, перед жизнью и перед литературой.
Вероника изо всех сил тряхнула его за плечо. Потом еще раз. Он стал просыпаться. Делал он это замедленно и, можно даже сказать, величественно. Наверно, во сне, который снился ему в данный момент, он виделся себе каким-нибудь Шатобрианом.
Леонид обежал взглядом все скамейки и досадливо щелкнул пальцами. Кажется, он всерьез рассчитывал найти здесь загулявшего американца.
Фила Мак Меса, арканзасского издателя, здесь не было. И почему бы ему не пообщаться в неформальной обстановке с современными русскими писателями!
– А-а, – совсем не радостно закричал спросонья Валерий Борисович, – нашла-а!
– Что ты тут делаешь?!
– Я лечусь, – тяжко вздохнул похмельный и непризнанный поэт, – я от жизни смертельно устал.
Вероника резко занесла ладонь. Валерий Борисович чуть откачнулся и прищурил глаз.
– Ты способна ударить брата собственной матери?
На них стали оборачиваться. Вероника наклонилась к самому уху дяди и тихо, но густо выдохнула:
– Где?
– Ой-ой-ой-ой. – Валерий Борисович поднял одну руку, а другою полез во внутренний карман своего жеваного пиджака. Вытащил оттуда растрепанный конверт и кокетливо, двумя пальцами, протянул племяннице. Она, почти не глядя, схватила конверт и сунула в карман джинсов. Но, судя по всему, не конверт был предметом ее особого интереса. Леонид поймал ее взгляд и понял, что ей бы хотелось поговорить с дядей наедине. Он сделал несколько шагов в сторону.
У той скамейки, возле которой он остановился, как раз «банковали». Разливал высоченный пузатый дядька, похожий одновременно на Портоса и Дон-Кихота. Рядом с ним приплясывал на кривоватых ногах невысокий писатель с круглым и добрым лицом, протягивая пластиковый стаканчик, он торопливо шептал: «По чуть-чуть, по чуть-чуть!»
Одетый в кожу мужчина в очках, с аккуратными усиками, обратился к Леониду:
– Вы за Борисычем? Очень хорошо! Он уже никакой. И деньгами швыряется.
Рядом на скамейке пытался занять вертикальное положение еще один творец. Худой, с какой-то утонченно-неандертальской внешностью. Его качало и валило. Он размахивал собой, как флагом. И усиленно двигал мокрым ртом, но не мог ничего произнести. Очкастый тяжело вздохнул, поглядев на него. Чувствовалось, что доставкой этого писателя домой придется заниматься ему.
Вероника между тем продолжала теребить родственника, одновременно выясняя с ним отношения. Леонид честно старался не слушать, о чем они говорят, но несколько слов, произнесенных особенно громко, не могли не долететь до его слуха.
Прежде всего – «ключ». Вероника яростно, неутомимо и въедливо добивалась у дядюшки, куда он его подевал. Он же отговаривался тем, что «взял только половину, как и договаривались». Не половину же ключа. Может быть, «ключ» был не совсем ключ или вовсе не ключ. Какое-то кодовое слово. Чтобы не выдать себя перед посторонними.
Наконец Валерий Борисович что-то понял. Он откинул свою талантливую голову как можно дальше назад, пытаясь и из сидячего положения посмотреть на племянницу сверху вниз.