Она зарылась лицом в ладони и зарыдала. Надо было что-то сказать. Но вид плачущей женщины парализует во мне всякую способность соображать. Сказав несколько дежурных фраз о сочувствии, понимании, о железном оскале нашего молодого века, я ретировался.
Нет, уж лучше отправиться на поиски прошлогоднего льда, чем утешать разочарованную даму.
Спускаясь вниз по лестнице, я отметил про себя, что мисс Элизабет, пожалуй, не англичанка. Нервное напряжение обнажает в ее речи скрытый акцент. Кроме того, меж ее оборотами мелькают явные галлицизмы.
Эвертон ждал меня с нетерпением, о чем говорило звякание ключей у него на связке. Мы немедленно приступили к инспектированию подвальных помещений Веберли-хауса. Там было сумрачно, сыро, царили запахи плесени и занавеси паутины. Эти помещения посещаются весьма редко, по утверждению Эверто-на. Сам он вел себя так, словно оказался в подвале впервые. Путался в ключах, отвечал с неуверенностью о том, что нам предстоит увидеть за той или иной дверью. Я дважды поскользнулся на влажных камнях, он умудрился сделать это раз пять.
На неизбежный вопрос о привидениях Эвертон ответил неестественным смехом. Мол, ходят какие-то разговоры на эту тему, но лично ему ни разу с привидениями сталкиваться в Веберли-хаусе не приходилось. Конечно, в истории любого английского родовитого семейства полно кровавых и таинственных историй, но не всякая оставляет по себе память в виде колоритного духа.
Воспользовавшись тем, какое направление принял разговор, я сказал, что если дворецкий не желает беседовать об умерших, то, может быть, он охотнее поговорит о живых. Например, не знает ли он, какова фамилия привратника Якова?
Эвертон нахмурился. Поставил фонарь на пол и огляделся, хотя мы были совершенно одни в каменном мешке. Потом он засвистел мне на ухо своим тонким шепотком. Оказывается, Яков действительно не Кэшмен, а Смерд, это фамилия, очень, кстати, странная, его беспутной материи Оливии, связавшейся некогда с неуемным сэром Энтони. От этой связи привратник и родился.
Интересно: Яков сын покойного милорда!
Это открытие следовало обдумать.
Кроме того, стало понятно, что письмо написано не Эвертоном.
Выходило, что привратник мог иметь свои виды на наследство. Не об этом ли говорил он с сэром Эндрю перед своим припадком? Если разговор шел о наследстве или хотя бы об исчезнувших трех тысячах фунтов, то припадок не кажется чрезмерной реакцией. Проясняется и причина заискивающего поведения отставного капитана Блэкклинера по отношению к Якову. Тот ведь хоть и незаконнорожденный, но старший по возрасту! Сэр Эндрю наверняка посвящен в его тайну. Не может хозяин не знать того, что известно дворецкому.
Может быть, сэр Эндрю посвящен и в историю с ледяной пулей?
Я так разволновался, что чуть было не пропустил маленькую уловку Эвертона. Он оставил без внимания одну дверь в глубине винного погреба. Она была почти не заметна за пирамидой пыльных бутылок сомерсетширского сидра и корзинами с бутылями яблочного уксуса.
Когда я на нее все же указал, он стал меня уверять, что там ничего нет, что дверь фальшивая. Вот, извольте убедиться, на связке даже нет ключа для того, чтобы ее отпереть. Она никого никогда не интересовала. Вокруг было полно следов грубого хозяйничанья. Перевернутые корзины, пара разбитых бутылок. В других помещениях ничего подобного не было. Тут кто-то был, и совсем недавно. Но я сделал вид, что поверил дворецкому. И мы начали подниматься наверх.
Когда мы были на поверхности, Эвертон сказал, что гонг к обеду будет через час. Обед через полтора. У меня было достаточно времени, чтобы записать увиденное.
Приведя себя в порядок, я вышел к столу, и моим глазам открылась презабавная картина. Центром ее был мой старый знакомый инспектор Лестрейд. Увидев меня, он бросился обниматься. «Вы решили вернуться?» – «Да, из чувства долга. Я не мог поступить иначе, когда есть люди, нуждающиеся в защите, а мистер Холмс вынужденно отсутствует». Такой между нами произошел диалог.
Надо сказать, что находившиеся тут же сэр Эндрю и мистер Бредли смотрели на инспектора без всякого восхищения. Видимо, они не до конца верили в его способность кого-нибудь защитить.
К столу в этот раз вышли все. И сэр Гарри, и сэр Тони, и даже мисс Элизабет. Над столом висело тревожное ожидание. И, как выяснилось, причиной его был не черепаховый суп и не консоме из спаржи, последовавшее вслед за ним.
Я поинтересовался у мистера Бредли, как чувствует себя его подопечный. Оказалось, что ему лучше, но он пока не встает. Припадок был все же слишком сильным. При нем постоянно находится сиделка. Ему отправили с кухни тарелку супа и картофельное пюре.
Тут же взял слово инспектор. Время от времени косясь в мою сторону, он произнес речь, с видимой тщательностью подбирая слова. Он призвал всех к сдержанности и терпению и выразил убежденность, что все закончится к всеобщему удовлетворению. Да, положение серьезное, но оно не безнадежно.
Ответом ему были презрительные улыбки, тихое фырканье в ложку и прочие знаки неуважения. Да, отметил я про себя, авторитет моего друга здесь неизмеримо выше, чем авторитет представителя властей.
Молодой Тони, подпирая щеку забинтованной рукой и глядя на меня своими искренними, чистыми глазами, поинтересовался, как идет следствие.
Я ответил, что оно идет. У него, у следствия, есть свои интересы, которые могут пострадать от праздных обсуждений. Шерлок Холмс убыл ненадолго, скоро он вернется, и все выяснится.
«Как вы думаете, почему он уехал?» – спросили у меня сразу несколько голосов.
«Это показалось ему необходимым. Не все необходимые действия очевидны», – отвечал я. Мне и самому хотелось, чтобы мой друг был рядом, но что я мог поделать?
«А правда ли, что его отвлекли от происшедшего в Веберли-хаусе какие-то личные неприятности?» – поинтересовался сэр Эндрю.
Вопрос этот вызвал нервную волну, пробежавшую вокруг стола. Отреагировал даже Эвертон, громко ударивший горлышком бутылки о край бокала.
Мой ответ должен был быть безупречным, учитывая создавшуюся обстановку. Вот как я ответил: «Никакие личные обстоятельства не могут помешать моему другу оказать помощь тому, кто в ней нуждается. Кажется, с тех пор, как он уехал, никто больше в Веберли-хаусе не умер».
По-моему, эти слова удовлетворили всех. По крайности, никто о причинах отсутствия Холмса больше не спрашивал.
В целом от этого обеда у меня осталось непонятное впечатление. Собравшиеся вели себя совсем не так, как можно было бы от них ожидать. Никто не был озабочен приближением очередной ночи, никто не упомянул о таинственной и неотвратимой угрозе, затаившейся где-то под крышею дома. Даже сэр Эндрю, еще недавно прибегавший к маскировочным мерам, был теперь тоскливо-задумчив и даже рассеян. Между тем было ясно, что мысли этих людей чем-то напряженно заняты.
Чем?!
Может, я что-то упустил, не заметил?
Но что?!
Да, Шерлок Холмс прав, эта история запутана сверх всякой меры!
Сначала я предполагал осмотреть запертую дверь в винном погребе вместе с моим другом, но потом, особенно учитывая, что срок его возвращения неизвестен, принял решение действовать в одиночку.
И немедленно!
То есть нынешней же ночью. Благо у меня было все для этого необходимое. Во-первых, фонарь. Тот самый, с помощью которого нам было впервые освещено место преступления. Холмс настоял, чтобы он был доставлен в его комнату как вещественное доказательство. Неужели мой друг уже тогда предполагал, что в нем возникнет необходимость?! Во-вторых, набор изумительных отмычек из коллекции Холмса. Мой друг утверждал, что сыщик должен владеть преступным ремеслом лучше преступника, только тогда у него есть шанс его поймать. Ни один взломщик Лондона, а может быть, и всего Соединенного Королевства, не обладает таким широким набором профессиональных инструментов, как тот, что я нашел в саквояже Холмса.
Важную часть снаряжения составляло устройство из моего личного арсенала. Имеется в виду мой револьвер. Осмотрев его и засунув в карман, я почувствовал себя несколько увереннее.
Перед тем как отправиться в подвал, я привел в порядок свои записи и оставил их в том месте, где Холмс, зная мои привычки, легко сможет их отыскать. В случае моей гибели. Приходилось думать и о такой возможности.
Между тем пробило половину двенадцатого. Правда, сказать, что дом замер в предощущении каких-то трагических событий, было нельзя. Я осторожно обошел его кругом, дыша сырым осенним воздухом, и с удивлением обнаружил, что значительная часть окон в здании освещена. Горел свет у мисс Элизабет на третьем этаже, горел свет и в комнатах сэра Гарри и сэра Тони. Горел свет и в библиотеке, где инспектор Лестрейд с доктором Бредли играли в шахматы и пили херес. Оставалось определить, где находится Эвертон. Надо думать, делает приготовления к завтраку. Если так, то это плохо. Значит, он находится в буфетной, дорога в подвал пролегает как раз мимо нее.
Я снарядил фонарь, положил в карман пиджака пару свечей, незаметно похищенных из столовой, и коробок со спичками. Свечу в фонаре я, разумеется, не зажигал. Быть темным в темноте – это самое укромное состояние.
Продефилировав вниз по лестнице перед невидимыми лицами бесчисленных Блэкклинеров, я свернул налево. Пересек холл. Попал в коридор правого крыла. Несколько осторожных шагов-как хорошо, что я догадался надеть мягкие домашние туфли, – и я у дверей библиотеки. Дверь эта была приотворена. Сыщик во мне победил джентльмена, и я заглянул. За столом с двумя подсвечниками, пылающими, как две неопалимые купины, сидели Лестрейд с доктором. Судя по тону их речей, они уже давно перешли с шахмат на карты и с хереса на джин. Беседа их состояла из обмена невнятными колкостями. В их времяпрепровождении была одна польза-они не могли помешать мне в моих занятиях.
Ступая еще более осторожно (от библиотеки до столовой, как я заметил накануне, был опасный участок трескучего ясеневого паркета), я отправился дальше. Я тенью проплыл футов около пятнадцати. Со стороны я в этот момент вполне мог сойти за привидение. Но, как часто случается в жизни, за опасным участком следовал еще более опасный.