– Это «шкода-фелиция».
– Откуда ты знаешь?
– Все ребята знают. – Он улыбается снисходительно, как доброму, но не вполне современному провинциальному дядюшке. И похоже, ему нравится эта просветительская роль. – На «шкоде» у нас Маринкина мама ездит. Маринка говорит, что это женская машина. А у папы джип.
– Ну, разумеется. Только грузовик еще больше мужская машина.
– Ага, – подхватывает Мишка, – а дрезина – женская.
Мы дружно веселимся.
Приятно, когда понимаешь друг друга с полуслова. Это исключительное, почти телепатическое чувство у него от Веры. Иногда мне кажется, что мы спокойно могли бы обойтись без слов. Достаточно полувзгляда, полужеста. За ужином я только смотрю на солонку, а Вера уже протягивает ее мне. В подъезде хлопает дверь, а я уже открываю, потому что знаю: это они. Как нам удается? Не имею представления. Может, когда-нибудь ученые выведут формулу, по которой люди смогут чувствовать друг друга, сперва в масштабе семьи, а потом, глядишь, и целого общества.
– А мне «мерседес» нравится, – авторитетно заявляет Михаил.
– Губа не дура.
– А тебе?
– «Ауди». – Я вдруг вспоминаю автоаппарат Кирилла и подавляю невольный вздох. Да, за рулем такой машины, наверное, ощущаешь себя человеком в квадрате. – А это что? – спрашиваю про затормозившую возле тротуара в паре метров от нас небольшую красную бибику. Из нее, потянувшись, как сытая кошка, выпорхнула дамочка. С перетянутыми в жгут темными локонами, малиновыми губами и солнечными зеркальными очками на пол-лица, в режущей глаз, как красный свет светофора, кожаной куртке, черных, в облипочку, брюках и ботинках на высоченных каблучищах. Старательно покачивая достаточно невыразительными бедрами, она шла в нашу сторону.
Я не сразу узнал в холеной дамочке Ирку. Лишь когда она передвинула очки на макушку. А узнав, не удивился и не обрадовался. Про ее сбывшуюся мечту в виде материально обеспеченного брака меня уже просветили. Вряд ли мы могли сказать друг другу что-то новое и интересное. И чего ей не ехалось своей дорогой? Охота похвастаться? Что ж, ладно, валяй.
– Привет, – промурлыкала она, перекатывая жвачку. Роль скучающей богачки получалась у нее не так чтобы очень. Американские тетки по «ящику» смотрелись убедительней. Но Ирка, надо отдать ей должное, очень старалась.
По крайней мере, в эту роль она вписалась лучше, чем в прошлую: преданно любящей армейской невесты. И конечно, здесь было куда больше шансов добиться успеха.
– Привет. Хорошо выглядишь.
– Спасибо. А это кто, племянник? – Она кивнула в сторону насупившегося Мишки.
– Сын.
– Что?!
Она даже перестала играть от удивления, продолжавшегося, впрочем, всего секунду.
– И сколько же ему?
– Семь.
– Понятно… – протянула она с многозначительно-гаденькой усмешкой. – Чужих детишек нянчишь? А что, своих сделать не получается?
Как ни странно, эта нарочитая издевка не сильно меня задела. Я покосился на деликатно отошедшего Мишку, ковыряющего мыском ботинка темную землю. Гораздо больше меня взволновало в тот момент то, как он воспримет неожиданную ситуацию.
– Слушай. – Я старался говорить как можно спокойнее. – Что ты о моих способностях беспокоишься? Это теперь не твоя забота. Тебя, между прочим, специально никто не тормозил. Так что катись-ка своей дорогой и смотри на светофоры…
– Неужели? – промурлыкала Ирка. Вместо того чтобы выполнить мое пожелание, она приблизилась еще на шаг, так что я ощутил острый нестерпимо сладкий запах ее духов, и проговорила с гортанным придыханием: – Неужели ты не вспоминал обо мне все это время?
Мне вдруг сделалось смешно. От всей этой сцены прямо-таки за версту разило дешевой мелодрамой. А от нелепой фальши мутило сильнее, чем от терпкого Иркиного парфюма. Я мог бы сказать ей, что воспоминания моих последних трехсот с хвостиком дней были заполнены содержанием иным, нежели юношеский роман. Я мог, наконец, грубо и банально объявить, что, как мощная волна смывает картинки на песке, настоящее чувство, глубокое и сильное, изничтожает в памяти следы былых увлечений. Но все это сложно мне – произнести, а ей – понять. Поэтому я обошелся словами попроще:
– В прошлом копается тот, кто не имеет настоящего. К чему эти игры? Я рад, что у тебя все в порядке. Давай порадуемся друг за друга и разбежимся. А то уже и поужинать не мешает.
– Да, у меня все в порядке, – процедила она с непонятным злобным ожесточением, сузив глаза, да так, что склеились, превратившись в острые колючки, ресницы. – У тебя, значит, тоже? Благородный папочка семейства? Так вот, значит, все, тс чему ты стремился?!
– Да, представь себе.
– Боже, какое счастье, что мы вовремя расстались! – Она манерно закатывает глаза.
– Это точно. – Я окончательно утрачиваю жалкие остатки джентльменства. – Каждый получил то, что хотел. Поздравляю, Золушка-99.
Она вдруг вспыхнула, да так, что я припомнил поговорку «до корней волос». Даже и не подозревал, что Ирка умеет так краснеть.
– Ты на себя посмотри! – Ее голос зазвенел истеричным фальцетом. – Тоже мне, морал ист контуженный выискался! Ходишь как… бомж! Валяй, плоди нищету, солдат удачи! Думаешь, это ты меня бросил?! Ха-ха! Это я тебя бросила! Ты и любовник-то был никудышный! Я еще до армии хотела тебя послать, да пожалела, понял? А подобрала небось какая-нибудь мамаша-одиночка, которой все равно кто, лишь бы в штанах!
Наверное, по моему лицу она поняла, что самое время заткнуться и скрыться в своей трофейной тачке. И уже из окна выкрикнула пару неновых ругательств. Машина несколько раз дернулась на месте, а потом рванула вперед…
Раздался гулкий удар, треск, звон лопнувшего стекла. Не вписавшись в поворот, Иркина машина «поцеловала» широкий ствол придорожного тополя.
Малодушное «Я здесь ни при чем» проносится в голове, когда я подбегаю к красному авто, заглядываю в открытое окно. Ирка сидит скукожившись, уронив голову на руль и громко стонет. Я тотчас забываю обо всем, кроме того, что я – медик, а внутри – жертва аварии.
– Эй, – кричу, – как ты?! Открой дверь, я посмотрю…
Она поднимает зареванное, в разводах поплывшей косметики лицо.
– Машина но-овая… – воет она в голос. – Меня муж убье-от…
– Не убьет. Подумаешь, фара разбита.
– Пошел ты! – завывает Ирка и, вытащив мобильник, начинает сбивчиво тыкать по кнопкам.
Подошедший Михаил осторожно берет меня за руку.
– Все в порядке, – оборачиваюсь я к нему. – Наше присутствие здесь не требуется. Тетя отделалась легким испугом.
И сам выдыхаю с неслыханным облегчением.
– А кто эта кикимора? – спрашивает Мишка спустя некоторое время и расстояние.
– Просто старая знакомая.
– Почему она на тебя орала?
– Она невоспитанная.
– Поэтому ты на ней не женился?
От неожиданности я притормаживаю.
– С чего это ты взял? Я никогда и не думал на ней жениться.
– И правильно, – рассудительно кивает Мишка. – Я тоже на такой ни за что не женюсь. Страшная, и ноги кривые. А ходит-то… – Сморщив нос, он делает несколько шагов, вихляя попой, после чего подводит итог: – Тьфу. – И тотчас, снова захватив мою руку, запрокидывает вдумчивую мордаху: – Маме не будем рассказывать про эту дуру?
– Как хочешь. – Я пожимаю плечами. – Можем рассказать. Ничего особенного здесь нет.
– Думаю, не стоит, – покачав головой, серьезно заявляет Мишка.
Вот она, мужская солидарность.
25
– Славик звонил, – с торжественным злорадством объявляет Вера. – Из какой-то американской дыры. Поведал, что сильно влип с тем контрактом. Работал как вол по четырнадцать часов, да еще два часа на дорогу тратил. Но теперь, видишь ли, это в прошлом. Сумел нормально устроиться. Получил работу, вид на жительство. И хочет, чтобы мы к нему приехали. Я сказала, что поезд ушел. Он закатил истерику. Орал полчаса, что я дура, что должна подумать о сыне: мол, в России у него нет будущего, без денег ему не поступить в приличный институт… Что Россия – это вечные Афган с Чечней…
Меня вдруг пробирает дрожь. И хочется курить. Прямо-таки приспичило. Я открываю окно.
– И что ты ответила? – придав голосу максимальную бодрость, вопрошаю я, всеми силами отгоняя внезапно посетившее откровение, что, возможно, на сей раз не так уж не прав этот мифический Славик…
– Что все кончено. Что я люблю другого. Тебя… Ну, пожалуйста, перестань курить. Ты же обещал…
Она обнимает меня сзади, прижимаясь мягкой щекой к моей щеке.
– У-у, какой колючий…
– Ты прости меня, – вздыхаю я.
– За что?
– За то, что не могу дать вам большего. Только эту беспросветную бедность. И неопределенное туманное будущее.
– Прекрати! – Вера возмущенно прислоняет ладонь к моим губам. – Как тебе не стыдно! Никогда не смей говорить мне такого, слышишь? Мы молоды, здоровы, счастливы, разве это можно купить за деньги?!
Я вдыхаю подсолнечный запах ее кожи, и мне уже не хочется думать ни об Огурце, ни о судьбах России…
26
«Светофоры, дайте визу, едет «скорая» на вызов…»[4] По-моему, гениальная песня.
– Сорок седьмая, черепно-мозговая. Муж пробил голову жене.
– Наверняка после совместной пьянки, – вздыхает Виктор Степаныч.
– Алкаши, – согласно кивает Анатолий.
Так и есть. Духан стоит такой, что впору закусывать еще на лестнице. Дверь не заперта. Посреди комнаты, на провонявшем ссаньем и блевотиной соломенном тюфяке мычит существо неопределенного пола, зажимая грязной окровавленной тряпкой рану на темечке. Рядом валяется орудие преступления – ржавый железный утюг, из тех, что некогда грели на газу наши– бабушки. Антиквариат, одним словом. «Скорую» вызвала милиция, милицию – многострадальные соседи. В углу ежится виновный. Объясняет милиционеру, чье лицо искажает гримаса усталой брезгливости, мотив нанесения увечья:
– Достала, с-сука…
Впрочем, как я улавливаю краем уха, дезинфицируя рану и накладывая повязку, дама на благоверного не в обиде. И его обидеть тоже не позволит. Потому, не стесняясь в выражениях, требует от милиции, чтобы та не вмешивалась в семейную жизнь честных граждан. Любящий супруг охотно поддакивает. Кажется, ребята не сильно расстроились. И, заручившись письменным отказом от обвинения, вылетают из квартиры так, будто их вызвали на сверхсрочную операцию. От госпитализации мадам также отказывается. Осведомляется, не найдется ли у нас лишних граммов сто, а лучше двести, спир-тика. Получив отказ, оба дружно прини