Мне это не нравится.
Хочу все сразу!
Настроение улучшается, как только я оказываюсь на своем рабочем месте. Мне нравится моя работа. Джулиус всю неделю провел в разъездах, и это хорошо. Он не стоял ежеминутно у меня над душой, и я смогла во всем разобраться самостоятельно. Сегодня у нас с ним совещание — он попросил представить ему полный список своих предложений. И вот сейчас, добавляя последние штрихи, я вне себя от счастья. Это мое первое настоящее задание на настоящей работе. Я больше никого не замещаю.
Я так увлеклась, что не замечаю, как к моему столу подошла Дженни. На ней платье с сексуальным кружевным корсажем и дурацкий парик а-ля Клеопатра. Вечером она идет на званый ужин, и велено явиться при параде.
— Ну, как я выгляжу? — спрашивает Дженни, вертясь.
— Шикарно! Мужики все глаза обломают. — Замечаю на своем столе фотоаппарат. — Стой, не двигайся.
Дженни позирует, и я ее снимаю. После трех кадров кончается пленка. Пока она перематывается, Дженни стаскивает парик и взбивает волосы. Потом присаживается на край стола, наклоняется ко мне и заговорщицки шепчет:
— Я положила глаз на одного красавчика. Ему двадцать три года, вылитый Леонардо Ди… ну, ты знаешь. — Она складывает на груди руки и подмигивает: — Не сомневайся, я с ним непременно позабавлюсь.
— Ты неисправима, — смеюсь я.
— Да, исправлять уже поздно, — ухмыляется она. Потом смотрит на меня долгим взглядом. — А ты как? Полегчало?
Дженни и Сэм на этой неделе просто душки. Наверное, не стоило мне посвящать коллег в личные дела, но они были совсем не против. Благодаря им я не скисла окончательно. Энди зовет нас «Зачарованные» и каждый раз, когда мы возвращаемся с перекура, кричит: «Атас, мужики! Они вам яйца поотрезают!» А мы в ответ хохочем как дьяволицы. Кроме того, Сэм к нему неровно дышит.
Я вытаскиваю пленку из фотоаппарата и поднимаю глаза на Дженни.
— Он вчера принес письмо. — И?..
— Я его сожгла, даже не прочитав.
— Вот и умница, — улыбается она и одобрительно пожимает мне руку. — Я знала, что ты придешь в себя. В твоем возрасте не стоит сохнуть понапрасну, впереди еще столько времени и возможностей.
— Будь спокойна. Теперь я буду как ты, — говорю я. — Завтра иду в клуб.
— Вот и правильно. И помни: лучше смерть, чем компромисс.
Вот почему я восхищаюсь Дженни. Потому что она знает себе цену. Она делает что хочет и всегда следует своим решениям. Ей уже за тридцать, но я ни разу не слышала, чтобы она ныла, что ей плохо без мужчины или что ребенка нет, а годы летят. Если в ее возрасте она так уверена в себе, то мне и подавно не о чем беспокоиться.
Я могу быть как она.
Даже лучше.
В сто раз.
В офисе в предвкушении выходных у всех благодушное настроение. Я присоединяюсь ко всеобщему веселью и впервые с тех пор, как вернулась из Греции, чувствую себя замечательно.
В полдвенадцатого Джулиус зовет меня к себе в кабинет. Мы долго обсуждаем мои предложения; похоже, он доволен. Рассказывает, какие перемены планирует провести в фирме, и мне приятно, что наши взгляды во многом совпадают.
Все складывается как нельзя лучше.
— Ну что, перекусим? — спрашивает он. — Я голоден как волк.
Только я собираюсь согласиться, как звонит Энн, жена Джулиуса. Пока я собираю со стола свои бумаги, он говорит в трубку:
— Нет, не выйдет. Я обедаю со своим новым помощником. Договорились. Увидимся позже. Целую.
Почему я не могу себе найти такого, как он? Мужчину, который не стесняется своих чувств, который не обманывает и не изменяет? Ведь бывают же такие на свете. Джулиус — живое тому подтверждение. Где же они все?
Где, где… Дома с женами, вот где.
Когда мы усаживаемся в стильном ресторанчике в Сохо, я еще продолжаю размышлять на эту тему. Официант из кожи вон лезет, чтобы угодить Джулиусу.
— О, мистер Геллер. Не хотите ли чего-нибудь выпить? — спрашивает он.
Джулиус улыбается мне.
— Думаю, мы выпьем по бокалу шампанского, Том.
— А что мы отмечаем? — удивляюсь я.
— Удачное окончание первой недели.
Когда приносят шампанское, Джулиус поудобнее устраивается в кресле и спрашивает:
— Ну и как тебе?
— Здорово, — отвечаю я. — Мне очень нравится. Джулиус расправляет на коленях салфетку.
— Хватит врать, Эми. Я за тобой всю неделю наблюдал.
От удивления я открываю рот.
— Не волнуйся, работала ты отлично. Меня беспокоит твое душевное состояние.
Поверить не могу. Я ведь в лепешку расшибалась, стараясь казаться при нем веселой.
— Я не первый день живу на свете и способен заметить, когда у человека с личной жизнью не ладится. Не хочешь рассказать, что случилось?
— Неужели так заметно?
— Боюсь, что да. Может, сумею тебе помочь, — в конце концов, я тоже человек.
Я качаю головой. Он мой начальник, а не личный психиатр. И потом, он же мужчина. Ему меня не понять.
— Не стоит вам об этом знать, — отвечаю я.
— А может, стоит?
Придется что-нибудь рассказать, раз уж он такой проницательный. Делаю глубокий вдох и рассказываю про Джека, про наш отпуск и что со мной творится с тех пор, как мы вернулись. Пытаюсь обойтись самыми общими фразами, но когда Джулиус принимается задавать вопросы, я, сама того не желая, влезаю во все подробности.
— Что тебя больше злит — то, что он это сделал, или то, что сразу не признался? — спрашивает Джулиус.
— Не знаю. Но из-за того, что он сразу не признался, все, что было раньше, теперь ничего не значит.
— Но он все-таки тебе признался, а на это нелегко решиться, поверь мне.
Так я и знала. Типичная мужская реакция. Мне плевать, насколько тяжело было Джеку решиться на признание. По-моему, решительность и мужество тут ни при чем.
Принесли закуски.
— Однажды у меня случилась интрижка на стороне, — вдруг говорит Джулиус.
Я чуть не подавилась. Он? Примерный семьянин Джулиус, который не стесняется выражать свои чувства к жене при подчиненных? И он туда же?
— Энн об этом знает.
— Вы ей сами рассказали? — Поверить не могу, что это так.
— Конечно.
— Но как? В смысле… — Я смотрю на него во все глаза. — Разумеется, вы не обязаны мне рассказывать.
— Моя измена была еще хуже, чем у Джека. Я встречался с другой в течение шести недель, а потом еще пару месяцев не мог собраться с духом, чтобы признаться Энн.
— А почему вы не сохранили все в тайне? — Я честно пытаюсь не язвить, только не знаю, насколько это не получается.
— Потому что она стала подозревать. И потому что понял: скрывая правду, я проявляю к жене верх неуважения. Энн доверилась мне, и я обязан был оказать ей взаимное доверие.
— Она расстроилась?
— Конечно. Но Энн поняла и другое — рассказав ей, я все поставил на карту. Я все мог потерять: ее, детей, дом, семью. И она знала, что этого я хотел меньше всего.
— И каково вам было?
— Ужасно. Я сам не мог поверить, что способен принести такую боль. Что я вообще мог ей изменить.
— Что было дальше?
— Мы это пережили. Потребовалось немало времени, но теперь наши отношения еще крепче. С правдой не поспоришь. И если ты доверяешь человеку настолько, что можешь сказать ему самую страшную правду, значит, ты его любишь по-настоящему.
Хочу спросить его, значит ли это, что Джек любит меня, если рассказал про Салли, но вовремя останавливаюсь. Джулиус не знает Джека, поэтому он может только догадываться.
Как и я.
— По-моему, ты очень сурово с ним обошлась, — тихо говорит Джулиус.
Я упрямо поджимаю губы.
— Надо было хотя бы прочитать письмо и узнать, что он хотел тебе сказать. Думаю, его единственное оправдание в том, что он мужчина, но все равно ты должна была его выслушать.
— Но как я смогу снова поверить ему?
— А почему бы и нет? Самое плохое он тебе уже сказал.
— Но если он такой, то где гарантия, что это не повторится?
Джулиус смеется.
— Гарантий в таких делах не бывает. Но ведь любовь — это гораздо больше, чем просто секс. И в следующий раз он крепко подумает, прежде чем решится на измену.
— То есть? Хотите сказать, что вы не прочь снова завести интрижку?
— Нет. — Он делает паузу. — Но я ни о чем не жалею. Тот случай помог мне разобраться в своих чувствах. И еще я понял: чтобы поддерживать отношения, нужно прилагать определенные усилия. Нельзя все пускать на самотек.
Я кладу на тарелку нож с вилкой. Теперь я точно ничего не понимаю.
— На самом деле все просто. Ты его любишь? — спрашивает Джулиус.
— Но…
— Если ты его любишь, то должна смириться с тем, что он всего лишь человек. Извини, Эми, но жизнь — это не кино.
Возвращаюсь домой и разбираю покупки. Украдкой заглядываю в конверт с греческими фотографиями. В обед Дженни проявила пленку, и пачка фотографий маячила у меня перед глазами весь день. Чтобы набраться смелости и посмотреть фотки, выпиваю целый бокал вина и даю себе слово не реветь.
Но стоит мне открыть конверт, и сразу же подкашиваются коленки. Ощущение, что все это нереально. Вот Джек на мопеде, загорелый. Я на пляже; кажется, сплю. Почти перестаю дышать и заставляю себя смотреть фотографии дальше. Но каждый снимок словно соль на рану.
Не успела я порадоваться собственной силе воли, как дохожу до фотографий, на которых мы с Джеком вместе.
Действительно вместе.
И все выглядит так, словно мы будем вместе всегда.
Вот мы стоим у таверны, Джек одной рукой обнимает меня, другой держит фотоаппарат. Я думала, что этот кадр не получится, но вот поди же. Разглядываю снимки, а сердце нестерпимо ноет: Джек смотрит мне в глаза, и между нами в воздухе словно повисло слово — «любовь». Он улыбается, мы с ним уткнулись друг в друга носами. Больше не могу. Чувствую прикосновение его руки, вдыхаю запах его кожи. И из глаз хлещет Ниагарский водопад.
Кажется, я так сильно рыдала, что заснула, потому что, очнувшись от телефонного звонка, понимаю — на улице темень. Мое замутненное сознание тотчас решает, что звонит Джек. Но это Тристан. И похоже, опять под кайфом.