Так мог идти по булыжникам Риги
Игорь Северянин.
А пока Бархин приближается…
Через день открывается триеннале
Сценографии Прибалтийских республик
С приглашенными художниками Москвы и Ленинграда.
1-е триеннале досталось Риге.
В 60—70-х годах сценографический бум.
Театральные художники освободились
от скобок (в рецензиях) и стали
Центральными фигурами в театре.
(о них много писали)
В мире прокатились биеннале,
Триеннале, квадриеннале и…
Но вот Бархин вошел в холл.
Светло-серое пальто – вот уж не упомню
В елочку или букле?
Лучше бы в елочку.
Под полями шляпы тонкая оправа
Круглых очков.
Очень походил на Джона Леннона.
В холле шумно. Журналисты,
Критики, художники.
Вот в этой суете я и познакомился
С Сергеем.
В 1967 году в Театре на Таганке, Бархин
С Аникстом и режиссером Шифферсом
Сочиняли «Тартюфа», а я с Любимовым
Переводили для сцены повесть
Бориса Можаева
«Из жизни Федора Кузькина».
Однако встретиться с Бархиным мне
Не довелось. В Москве я бывал
Наездами.
Знал я Сергея Бархина по нарисованным
Им книгам и декорациям, которые
Он в то время придумывал вместе с Аникстом,
Вообще «книжники» стали элитой
Отечественного искусства, вот
Бархин и выглядел подобающим
Образом, или, как говорили
В старину – комильфо.
Его манера поведения оказалась дружеская.
Бархин был вежлив и деликатен и главное,
Ни капли столичного снобизма.
(Он был вежлив и деликатен
Со стеснительной улыбкой)
Периферийные художники, (а я,
Хотя уже достаточно давно
Работал в Москве, оставался
Киевским провинциалом) «остро
Чувствовали» коллег из Москвы.
А спустя дня три, меня с
Сергеем теснее сблизила женщина.
Она была в форме милиционера
И задержала нас как нарушителей
Правил уличного движения.
Мы пытались отговориться,
Но строгая представитель власти
Была неумолима – или штраф на месте, или
Следовать с ней в участок.
Идти в милицию нам не улыбалось.
Мы с Сергеем переглянулись.
Идея возникла одновременно.
Я извлек из конверта самую
Крупную на то время банкноту
– Вот пожалуйста, мы готовы
Уплатить за нарушение.
Нет, других денег, к сожалению,
У нас нет.
Как мы получили сдачу?
Рассказывать долго.
Спустя три года, на
II Прибалтийском триеннале
В Вильнюсе, Бархин уже
Был автором экспозиции
Москвы. В Вильнюс, за
Неделю до открытия, мы с Сергеем
Выехали вместе, я в качестве
Его помощника.
Сережа замечательно придумал:
Каждый художник, кроме своего
Эскиза или макета, изготовит и привезет
Стул. Такое авторское, такое,
Автопортретное сидение.
Почти все постарались. И даже наш
Патриарх, почтеннейший Александр Павлович
Васильев, привез красиво им
Расписанный венский со спинкой стул, на тему
«Леса» в Малом театре.
Бархин их собрал в центре
Московской экспозиции и
Все коллеги приходили – посидеть и по…
Поболтать
Это стало лучшим местом
Всей выставки – дружеским и веселым.
Или, как сказали бы сейчас, – стало
Артистической акцией.
Неиссякаемый генератор идей,
Сочинитель и выдумщик, при этом
Противник общепринятого, Бархин,
Будучи тонким стилистом, обладая
Абсолютным вкусом, спокойно «играет» в китч,
в эклектику
И всевозможные «измы».
Как-то в «перестроечном вихре»
Группа театральных деятелей,
В салоне первого класса
Летела в Рим.
Георгий Александрович Товстоногов
Позвал меня сесть рядом с ним
И объяснить декорацию спектакля
«Кто боится Вирджинию Вулф»
В театре «Современник»,
Придуманную Бархиным.
Я изо всех своих сил пытался
Мэтру фундаментальной режиссуры
передать свое
Восхищение построенным Сергеем
интерьером для
Для четырех персонажей
Знаменитой пьесы Эдварда Олби.
Обожатель «Трех мушкетеров»,
Знаток мольеровской эпохи,
Потомственный
Образованнейший архитектор,
Каждая клетка организма которого
Сформирована итальянским ренессансом,
Сочиняет в 1995 году потрясающий
Русский павильон на
Всемирной квадриеннале
Сценографии в Праге.
Как жаль, что эту потрясающую инсталляцию
Не видели на родине.
Квадрат положенных для каждой страны
20 кв. метров
Бархин завесил по всему периметру
сотней черных
Телогреек и бушлатов, к потолку
Прикрепил черную тучу ушанок, а пол усеял
Бесчисленным количеством грубых черных ботинок.
А в самом центре этого мрака
Установил гипсовую (отзвук извести)
Утопическую модель
Дворца Искусств, смахивающую на
Греческий Парфенон. Архитекторов
А. Бродского и И. Уткина.
И по всему этому ристалищу
Белой известью, крупно щеткой из рогожи
Начертал «РОССИЯ» —
Он бы не ошибся,
Если бы вывел
Четыре буквы СССР.
Опубликовано это своеобразное эссе Боровского о Бархине, которого Давид называл «неиссякаемым генератором идей, сочинителем и выдумщиком, наделенным абсолютным вкусом противником общепринятого», в журнале «Сцена» № 4 за 2007 год. Оно было написано по просьбе Виктора Березкина для его книги о Сергее Михайловиче Бархине. Текст незавершенный. Перед вылетом в Боготу Давид сказал Березкину по телефону, что завершит после возвращения. Оставшиеся на письменном столе Боровского страницы Марина передала «Сцене».
Михаил Швыдкой, рецензируя в своей постоянной колонке в «Российской газете» телевизионные новеллы Анатолия Смелянского о Боровском, Бархине и Кочергине, написал:
«В самом начале своего рассказа о Сергее Бархине Смелянский вспоминает строки, написанные Давидом Боровским: “А вот идет Бархин…”, разгадывает в них внутренний ритм белого стиха и с невероятным музыкальным чутьем, умением извлекать поэзию из прозы жизни, выдержит его ритм и энергию во всем своем повествовании».
Все, разгаданное Смелянским, – и в книге Боровского «Убегающее пространство», в каждой новелле, наполненной концентрацией мысли, остротой восприятия и лаконизмом воплощения – Эдуард Кочергин называет все это «характерными приметами творческого почерка мастера». Кочергин считает неслучайным совпадением тот факт, что, учась в Художественной школе, Давид хотел стать именно графиком. Боровский даже записи вел, выстраивая прозаические – зачастую абсолютно бытовые строки – как стихотворные: располагая их посреди блокнотного листа и невольно заставляя читающего искать ритм простых фраз. Поэзия, извлеченная из прозы жизни…
Поэзия и в литературных работах Бархина и Кочергина: писательство для них – своего рода компенсация за их, как бы выразился Кочергин, «изобразиловку»…
На Триеннале в Риге случилось так, что организаторы разместили Боровского и Бархина в одном гостиничном номере. Они взяли за правило каждый день гулять по старым рижским улочкам. Молчаливость Давида известна. Но во время этих прогулок Бархин получал изрядную «дозу» рассказов Боровского о послевоенном Киеве, Театре имени Леси Украинки, Анатолии Петрицком, Сергее Параджанове, Викторе Некрасове, Науме Коржавине, Валерии Лобановском, о поездках в Москву на похороны Сталина и на бруковского «Короля Лира»…
Такая разговорчивость Давида означала одно: Бархин стал для него своим.
Как-то заговорившись, они перешли улицу в неположенном месте. К ним подошла женщина-милиционер и оштрафовала на какую-то не очень большую сумму. У Давида при себе была только сторублевая купюра, самая по тем временам крупная, но сдача у милиционера нашлась.
Бархин и Боровский вспоминали подробности послевоенной жизни: двухцветные, с кокеткой и карманами курточки, футбол и футболистов той поры (Давид помнил все составы киевского «Динамо»), электролампочки с хвостиком, белые парадные шлемы милиционеров, бельгийский фильм «Чайки умирают в гавани», который оба любили.
«И хотя, – говорил Сергей Бархин, – Давид был уже генерал, первый сценограф, а я только майор, мы подружились… Давид так же выделялся среди своих, как Леонардо или Микеланджело. А все остальные могут быть достойными, хорошими друзьями, но… Лучше Баха не было».
Бархин – выдающийся сценограф, начинавший путь в искусстве с архитектуры, – всегда считал Боровского первым среди тех, кого Юрий Рост величал «президиумом (если бы он был у этой вольной артели) – Боровского, Кочергина, Китаева, Шейнциса, Левенталя, Попова, Мессерера…» Виктор Березкин называл Сергея Бархина уникальным художником, для которого «не существует недоступных изобразительных, пластических, театральных стилей, форм, приемов, средств выразительности. Он не склонен чему-либо отдавать предпочтение».
Бархин вспоминал об идее Боровского (Сергей Михайлович называл ее «гениальной, благородной и социальной»), разумеется со смехом. Состояла она в том, чтобы, набрав в Москве и ее округе, 100–200 самых колоритных и ярких бомжей и оборванцев, заключить с ними договоры, вывезти чартерным рейсом в Париж, арендовать там зал со специальным подиумом, на котором модельеры-кутюрье демонстрируют свои новинки, и устроить дефиле с участием привезенных «моделей». «Уверен, – говорил Бархин, – что эта Давидова идея могла изменить моду, и уж, во всяком случае, произвести сильнейшее впечатление на генералов моды и любителей».