Еще одно письмо Андропову Любимов написал 26 июня 1983 года – по поводу запрещенного спектакля «Борис Годунов». Выдержка из письма:
«Глубокоуважаемый Юрий Владимирович!
После долгих раздумий решил снова обратиться к Вам, ибо убедился, что без Вашего вмешательства вопрос о “Борисе Годунове” положительно решен не будет. Вам моя настойчивость может показаться назойливой, но речь идет о судьбе великой пушкинской драмы, и я позволю себе вновь просить Вас отменить запрет на “Бориса”».
Любимов заверил Андропова, что «театр ни на йоту не отошел от текста Пушкина и не имел ни малейшего желания его «осовременить».
Не помогло. Не разрешили. Записка председателя КГБ Виктора Чебрикова под грифом «Секретно» о «Борисе Годунове» с кагэбэшной «рецензией» на спектакль и с резолюцией Андропова от 28 декабря 1982 года «Ознакомить членов Политбюро + тт. Зимянина М. В., Шауро В. Ф.» поставила на таганковском «Годунове» крест.
С Боровским Юрий Петрович содержание летнего письма генсеку не обсуждал. Более того, Давид об этом послании узнал только в Лондоне. Любимов между делом, походя, рассказал ему об этом. Боровский, не знавший, разумеется, ни об уничтожавшей «Бориса Годунова» докладной записке Чебрикова, ни о резолюции Андропова, назвал затею с письмом «бессмысленной».
Обстоятельства со всей неизбежностью сработали против Любимова.
Первое: сбитый в ночь на 1 сентября 1983 года на Дальнем Востоке советским военным летчиком гражданский южнокорейский самолет с пассажирами на борту, поднявшийся в связи с этим по всему миру шум, вызванный как совершенным преступлением, так и неуклюжими, примитивными попытками СССР, поначалу в уничтожении самолета не признававшегося, «замять» это дело (одно только заявление ТАСС, выработанное на заседании Политбюро ЦК КПСС, чего стоит: «…самолет-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полет в сторону Японского моря»).
Любимов не сумел соотнести себя с взбудоражившей весь мир ситуацией, взглянуть на нее глазами человека, на поддержку которого, обещанную (она ему, во всяком случае, виделась) кем-то из окружения этого человека, он рассчитывал, – Юрия Андропова и вольно или невольно влился в мощный хор хулителей Советского Союза.
Второе: Андропов, чьей помощи Любимов ждал с нетерпением, иногда граничащим с бахвальством (вот Андропов им наподдаст!), был уже смертельно болен. Поэтому до театральных столкновений Любимова с чиновниками от культуры ему не было никакого дела. Тем более что тот теперь уже допускал политические выпады в адрес страны, а значит, и в адрес ее руководителя.
«Юрий Петрович, – говорил Давид Любимову в Лондоне. – Напрасно вы рассчитываете на положительное для вас вмешательство Андропова. Ему – и его окружению тоже – сейчас не до вас. Он серьезно болен. Все об этом говорят».
Знающие люди были в курсе того, что после летнего отпуска у Андропова резко стала прогрессировать почечная болезнь, от которой он страдал последние 16 лет. Прежде ухудшения компенсировались сильнодействующими препаратами. Потом и они перестали помогать. Крымский отдых завершился тем, что помимо болезни почек, вынуждавшей Андропова дважды в неделю посещать больницу для искусственной очистки крови, гемодиализа, развилась флегмона, потребовавшая операции. Андроповский организм с рухнувшим иммунитетом фактически перестал сопротивляться инфекциям. Послеоперационная рана не заживала. Он угасал. Его рабочим кабинетом стала – и оставалась до смерти – больничная палата. Длительное время, несколько месяцев, жизнь Андропова поддерживалась специальным медицинским оборудованием и препаратами и не о какой работе, тем более активной, и речи быть не могло: время от времени он впадал в бессознательное состояние.
Всеми государственными делами занимались старики из политбюро. Какой уж тут Любимов с его театром?..
Любимов в подавляющем большинстве тех ситуаций, о якобы достоверном содержании которых он мог знать только с чужих слов, видел только то, что ему хотелось видеть, а вовсе, понятное дело, не то, что происходило на самом деле.
Так ему привиделась и реакция советских властей на его нашумевшее интервью лондонской «Таймс» 5 сентября 1983 года. «Друзья мои, – рассказывал он Джону Глэду, – все-таки пробились к сильным мира сего. Когда они беседовали с Андроповым, который правил, то он сказал: «Да ну, это такая ерунда, эта статья. Ну, зачем, – говорил он, – пусть он возвращается и спокойно работает».
Ну, конечно. Только и оставалось человеку, который:
а) 1 сентября 1983 года провел, как потом оказалось, последнее заседание Политбюро ЦК КПСС;
б) простудился в сентябре в Крыму и окончательно слег (здоровье Андропова в июле – августе 1983 года стремительно ухудшалось, его под руки выводили из машины и вели по кремлевскому коридору на встречу с немецким канцлером Гельмутом Колем) – развилась флегмона, потребовалась не самая простая операция, Андропова 7 ноября не было на трибуне Мавзолея во время военного парада и демонстрации трудящихся;
в) никого в Кунцевской больнице, в которой он находился до самой кончины, по пустяшным делам не принимал, только – по важным государственным, – читать нелепое, стоит заметить, по сути своей сентябрьское интервью театрального режиссера да еще и приговаривать: «Да ну, эта такая ерунда, эта статья…»
Интервью «Таймс», к слову, не очень-то и жесткое, в сравнении с интервью Любимова газете «Юманите» во время гастролей «Таганки» во Франции поздней осенью 1977 года. Это даже не интервью, а текст журналиста с вкрапленными в него несколькими фразами Любимова, среди которых нет ни одной, подошедших бы под разряд «антисоветская». Банальщина даже для тех времен, когда все сказанное об СССР за границей читалось – в поисках крамолы – под микроскопом. Давид прав, сказав, что материал в «Таймс» выглядит острее «из-за самолета и развернувшейся антисоветской кампании». Боровский в посольстве в Лондоне со знанием дела объяснял советским дипломатам: «Я с Любимовым не первый раз, мало ли что печатают».
Политолог Георгий Шахназаров в своей книге «С вождями и без них» называет поведение Андропова «контрастом с традиционными повадками партчиновника, когда он оставался наедине с человеком, которому доверял, в кругу бывших ему по душе людей из журналистской, научной, да и партийной среды».
Андропов говорил Шахназарову, что просматривает многие толстые журналы, «но все же главную “пищу для ума”» находит в «Новом мире»: «Он мне близок».
Близок-то близок, но когда затравленный донельзя Александр Твардовский был вынужден в начале февраля 1970 года уйти из «Нового мира», а вслед за этим разогнали редколлегию журнала, высочайший уровень которой был беспримерным, председатель КГБ и кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Юрий Андропов палец о палец не ударил для того, чтобы спасти журнал, в котором он находил «пищу для ума». Не говоря уже о том, что именно при Андропове, который создал в стране политическую полицию, началось системное преследование диссидентов, подавление инакомыслящих, их высылка за границу или же принудительное размещение в психиатрических лечебницах.
«В Андропове, – рассуждал Шахназаров, – непостижимым образом уживались два разных человека – русский интеллигент в нормальном значении этого понятия и чиновник, фанатично преданный своему партийному долгу и видящий жизненное предназначение в служении партии. Я подчеркиваю: не делу коммунизма, не отвлеченным понятиям о благе народа, страны, государства, а именно партии, как организации самодостаточной, не требующей для своего оправдания каких-то иных, более возвышенных целей». И Шахназаров объяснял, насколько существенно проявлялось это различие: «Общение с интеллигенцией было, так сказать, отдыхом, источником получения информации, служило утешением души. Оно было и небесполезным в том смысле, что помогало нащупать какие-то оригинальные политические решения или иметь представление о настроениях в журналистской, научной среде, к которым партийные лидеры во все времена чутко прислушивались, но не более».
О «не более», не будучи близким к советским властителям, постоянно говорил Любимову и Боровский, пытаясь убедить режиссера в том, что тот видит в Андропове только «русского интеллигента», как преподносили главу КГБ и крупного цековского деятеля друзья Любимова, но не видит (или не желает видеть, очарованный, видимо, рассуждениями о «Новом мире»…) «чиновника-фанатика», занятого только одной целью в жизни – служению партии.
В первом же разговоре Шахназарова с Андроповым, в котором присутствовала тема «Таганки», «Андропов, – записал Шахназаров, – проявил живой интерес к судьбе “Таганки”, а я, будучи в дружеских отношениях с Ю. А. Любимовым, смог проявить осведомленность о положении вещей в этом “диссидентском коллективе”».
Поскольку Шахназаров поведал о последовавшем в момент их беседы звонке Андропову Хрущева («Буквально на моих глазах, – рассказывал Шахназаров, – этот живой, яркий, интересный человек преобразился в солдата, готового выполнить любой приказ командира. Изменился даже голос, в нем появились нотки покорности и послушания), ясно, что разговор тогдашнего секретаря ЦК с работником ЦК происходил до снятия Хрущева в октябре 1964 года. И слово «судьба» применительно к театру, который только-только, представив публике единственный, фактически студенческий спектакль, возник, – натяжка, на мой взгляд. Еще бо`льшая натяжка – характеристика, данная Шахназаровым коллективу, едва проклюнувшемуся сквозь «театральную скорлупу» в предвкушении появления на свет: «диссидентский». Шахназаров фактически сказал, что секретаря ЦК КПСС, возглавлявшего специально созданный под него отдел по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран, беспокоила судьба мифического «диссидентского коллектива».
Именно Шахназаров привел Любимова в кабинет секретаря ЦК Андропова, давшего согласие на эту встречу. Было это до 18 мая 1967 года – до момента назначения Андропова в КГБ. «Через некоторое время, – написал Шахназаров в книге, – Юрий Петр