Взаимоотношения Эфроса с Любимовым дружескими никогда не были, но взаимоуважение – до поры до времени – присутствовало. Юрий Петрович решительно заступался перед властями за Анатолия Васильевича, которого изгоняли из Ленкома. Можно предположить: если бы Любимов находился в Москве и его изгоняли бы из Театра на Таганке, то Эфрос был бы в числе первых, кто поддержал бы Юрия Петровича. Предположение небезосновательно. В разгар очередного «наезда» на Любимова Эфрос написал письмо Виктору Гришину. В нем он говорит о «большом деле», которое Любимов делает, и фактически предупреждает гонителей режиссера: «Не получится ли с Любимовым так же, как в прежние годы получалось с некоторыми нашими выдающимися художниками, которых постигла трагическая участь?» И не стоит забывать, что Эфрос поставил телеспектакль «Всего несколько слов в честь господина де Мольера», пригласив на главную роль Юрия Любимова.
В 1977 году на шестидесятилетний юбилей Любимова на «Таганку» пришел Эфрос. Подошел к микрофону: «Юрий Петрович, я хочу в этот день преподнести вам то, о чем вы мечтаете и чего у вас никогда не будет… вишневый сад – “Вишневый сад”, первое издание».
Любимов, принимая книгу, заплакал. Боровский восхищался: «Это же надо такое придумать!»
Любимов называл Эфроса человеком «другой эстетики, других взглядов». Юрий Петрович не скрывал, что его огорчил «Вишневый сад», поставленный приглашенным им Эфросом на «Таганке». Причина огорчения: Любимов считал, что «другая манера и другая эстетика» сознательно разрушала все, что «я старательно создавал долгие годы». И отношения двух мастеров тот «Вишневый сад» не разрушил даже, а взорвал. И причина – ревность Любимова к успеху Эфроса, зависть к этому успеху («сделанному» на его же территории). Любимов всегда ревновал к эфросовскому «хорошо».
Эфрос напишет потом: «Демидова – Раневская и Высоцкий – Лопахин – это теоретически уже хорошо. А еще пригласить оформить спектакль не Боровского, чья эстетика насквозь “таганковская”, а Левенталя, да-да, оперного Левенталя, пускай он придумает что-то именно на Таганке».
Таганковский спектакль был первой постановкой «Вишневого сада» Левенталем. Потом он оформлял этот спектакль множество раз. Его мама на телефонный вопрос «Где Валерий?» отвечала: «Поехал вырубать вишневый сад».
«Эфрос, – рассказывал Боровский, – показывает Любимову макет Левенталя “Вишневый сад” для таганковской сцены. Макет красив. Эфрос увлеченно поясняет. Смотрю, Любимов набычился, но вполне корректен… Проходит два, три дня. Прогуливаемся с Анатолием Васильевичем у служебного входа по Таганскому тупику.
– Что это с Юрой? – спрашивает Анатолий Васильевич.
Я пробую как-то, как мне кажется, объяснить.
– Уж очень-то вы с Валерием “упаковали” сцену. Совсем закрыли “родовые признаки” “Таганки”. Вот Юрий Петрович и дуется.
А Эфрос тут же: “Это я, чтобы не разглядеть вашу сцену… Специально просил Левенталя”.
Мне казалось, что Эфрос не вполне был прав. И я как-то старался убедить его, что можно бы и принять во внимание устав нашего “монастыря”…»
Боровский говорил Эфросу, что сцена «Таганки» – полноправная участница игры. Ее гримируют, но не прячут от зрителя.
Поставленный в Театре на Таганке «Вишневый сад» Эфрос называл спектаклем «спорным» и пояснял выбранное им определение: «Спорность его хотя бы в том, что Чехов ставится в коллективе абсолютно “не чеховском”. Тут люди прозаичны до дерзости. Их главное оружие – насмешка. А если они играют драму, то делают это скорее жанрово. А Чехов в пьесах своих утончен, изящен. Ставить Чехова на “Таганке” – значит, как бы заведомо идти на провал».
Давид делал почти все пьесы Чехова (и по несколько раз). Но только не на «Таганке»: Любимов Чехова не жаловал, в отличие, скажем, от Мейерхольда, который, как говорил Немирович-Данченко, «был пропитан Чеховым, чувствовал Чехова лучше других, ибо был по-настоящему интеллигентен».
Ежедневное пребывание Эфроса в театре, когда актеры с восторгом пересказывали детали работы с ним, превратилось для Любимова в испытание. Юрий Петрович не ожидал этого. Но – терпеливо (какое-то время) все это переносил. На поверхности, по воспоминаниям тех, кто это наблюдал, отношения между Любимовым и Эфросом сохранялись ровные. Но по-прежнему дружескими их называть уже было нельзя.
«Любимов, – вспоминала Зоя Богуславская, побывавшая с Андреем Вознесенским на премьере «Вишневого сада», – встретился нам в дверях своего кабинета. Публика восторженно аплодировала эфросовскому спектаклю, нескончаемо вызывая Аллу Демидову – Раневскую, Высоцкого – Лопахина. “Юрий Петрович, на банкет вернетесь?” – остановили мы его, думая, что он отлучился ненадолго. “Нет-нет. Я занят. У меня дела!” – закричал он, замахав руками; лицо выражало раздражение, неприязнь ко мне от самого вопроса.
Он бежал из собственного театра, где чествовали его актеров, любивших в этот вечер другого мастера».
Даже 22 года спустя после дебюта Эфроса на «Таганке» Юрий Петрович, частично признав в интервью «Комсомольской правде» 25 сентября 1997 года, что у него была тогда, «может, ревность какая-то», сказал: «Ведь поразительно: “Вишневый сад” – единственный спектакль, который сразу пошел, – утром Эфрос его сдал, вечером он шел. У меня никогда этого не было. Это начальство сделало мне в отместку».
Любимов не хотел тогда, уезжая в Италию, чтобы Анатолий Васильевич ставил на «Таганке» «Вишневый сад», а настаивал на «Утиной охоте» Вампилова, «а он почему-то взял Чехова». «Актеры, – говорил Любимов, – играли средне». Даже блестящую игру Аллы Демидовой Юрий Петрович назвал «не поймешь чего, сплошная невротика».
В 1996 году Наталья Крымова опубликовала в «Московском наблюдателе» несколько писем Анатолия Эфроса. Одно из них, написанное в 1975 году, адресовано Юрию Любимову:
«Здравствуй, Юра, здравствуй,
прогрессивный режиссер!
Вчера пригласили меня в Управление культуры и сказали, что ты приходил туда и требовал, чтобы они (!) сняли мой “Вишневый сад” в твоем театре, потому что я “искажаю русскую классику”. Они были очень довольны твоим приходом и сильно смеялись. Хотели показать мне бумагу, которую ты им по этому поводу написал, но я постарался побыстрее уйти. Уж очень было тошно. На меня за “искажение русской классики” писали и доносы, и всякого рода статьи, но то, что к этому ряду присоединишься еще и ты, это, как говорится, перебор.
Когда ты так странно вел себя на первом показе спектакля, я удивился и ничего не понял. Помнишь, Володя Высоцкий уже вышел на сцену и сказал первые реплики, а ты сидел, отвернувшись, и говорил мне, глядя в зал: это что, твои клакеры? И актеры не понимали, почему ты не смотришь на сцену и совсем не уважаешь ни их, ни меня. После худсовета я сказал Наташе, что ты просто болен и лучше про твое поведение вообще не говорить. Так мы тогда и решили, что ты просто болен.
Что же произошло? Ведь ты буквально заставил меня взяться за эту работу, что-то кричал о предательстве, о том, что тебя первый раз выпустили за границу, а я отказываюсь тебе помочь, то есть заменить тебя на два месяца. А я, между прочим, выпускал в это время “Женитьбу”, и начинать другие репетиции было почти невозможно, тем более в чужом театре. Я сослался на то, что после скандала с “Тремя сестрами” мне не дадут ставить Чехова, а ни к какой другой пьесе я не готов. Ты крикнул: “Посмотрим!” И через сутки где-то наверху получил разрешение на “Вишневый сад”. И очевидно, кого-то убедил, что “искажение русской классики” – это ярлык, который нам совершенно напрасно со злостью наклеивают. Актеры твои работали прекрасно, и ни о каких ярлыках мы в течение двух месяцев, конечно, не думали.
И вот тебе что-то взбрело в голову – ты не принял моего Чехова, а про “искажение классики” стал кричать сам, да еще пошел жаловаться к чиновникам, которых сам же так остроумно всегда высмеиваешь. Как говорится, дожили. Все смешалось в доме Облонских.
То, что ты до этого перевел “Вишневый сад” на утренники для детей, – твое дело… Хотя смешно, согласись, что Высоцкий приезжает из Парижа, чтобы играть Гамлета и Лопахина, а играть должен на утренниках. Кстати, я благодарен ему, Демидовой, Золотухину, что они все-таки тогда, после худсовета, отстояли “Вишневый сад”, свои актерские работы и наш общий труд. Смешон ты со своими идеологическими ярлыками, мой прогрессивный друг, неужели ты этого сам не понимаешь? Жаль. Тем же работникам управления ты доставил удовольствие.
Дмитрий Крымов добавляет к содержанию этого письма, что именно Любимов «писал доносы в Министерство культуры, и тамошние чиновники показывали эти бумаги моему папе, где было написано, что Эфрос поставил антисоветский спектакль, искажающий классику».
«Вишневый сад», один из лучших спектаклей Эфроса, Любимов тогда не принял. Не в том смысле, что не принял к показу, а в том, что, приревновав своих артистов к Эфросу, был огорчен успехом постановки, казавшейся ему применительно к его театру чужеродной.
Ну, не принял и не принял, а донос-то писать с какой стати?
В 1979 году Александр Минкин попросил Анатолия Эфроса назвать пятерку лучших режиссеров. «Всего мира?» – «Нет. Советских» – «Любимов», – сказал Эфрос и замолчал. «А дальше?» – «Всё». Спустя годы Юрий Петрович рассказывал эту историю на свой лад. Он сослался на иностранных журналистов, которые будто бы попросили Анатолия Васильевича назвать имена лучших российских театральных режиссеров. Эфрос подумал и сказал: «Любимов». Последовал, по версии Любимова, новый вопрос: «А еще?» И на этот раз ответ последовал без паузы: «Но вы же спрашивали о лучших…»
Эфрос, встретив как-то Смехова в Театре на Малой Бронной, буквально тряс его за лацканы пиджака: «Ты играешь “Дом на набережной” и не понимаешь, и все вы не понимаете, что сделал Юра! Чтобы в наше время на сцене происходило такое! Он и Давид – таких больше не осталось!»
В истории с «Таганкой» Любимов и Эфрос оказались жертвами. Любимов был наказан гражданской смертью, а для Эфроса предложение «взять “Таганку”» стало, по образному выражению Смехова, «приглашением на каз