В июле 1957 года Бурлюк писал в дирекцию Третьяковской галереи:
«Мы видели убранство отелей, декоративн<ое> оформление моск<овского> метро и образцы сов<етской> архитектуры в городах, кои мы посетили.
<…> Дорогие товарищи! Когда к Вам приезжают люди “с Запада”, когда Вы хотите их поразить, научить, открыть им новые горизонты (банальная фраза), то конечно нужно быть и в искусстве впереди века… Надо им показать интересное, важное, созданное новыми людьми, стоящими во всеоружии осведомлённости и техники. Мы стояли в “Москва” и “Астория” отелях… Обстановка, декоративное убранство ресторанов, комнат — гостиниц — как… на картине “Сватовство майора” Федотова!?? Почему?
В каждом номере — висела громадная грубо ремесленная копия “Привала” Перова. <…> сознайтесь, что охотники или мужики у жел<езной> дороги — это хорошо для немецкой пивной! — не спорьте, согласитесь!
В коридорах и номерах отелей — бесчислен<ная> халтура, копии с чьих-то картин, пейзажей 5-го или 6-го отжима (как вино уже с выжимок…) хорош<его> художн<ика> Левитана, честно изучавшего “в чеховских тонах” натуру… Но человека, видевшего музеи запада, отделку “модерн” — домов, архитектурное оформление городов чухломой (нашему сердцу милой и дорогой — если она натуральна — если она того времени…), но зачем нам е` копировать. Она была создана для людей того века, тех условий жизни.
Дорогие товарищи! Не бойтесь нового в искусстве. Не бойтесь посторониться со своей “по старинке”… и дать ему место. Нам в искусстве отставать от запада не надо».
Это ещё что — ранее, в 1932 году, он на полном серьёзе отправил в ЦИК письмо следующего содержания:
«Многоуважаемые товарищи! Я обращаюсь к вам с указанием на необходимость и своевременность переименования: в газетах, словарях, справочниках, в официальных речениях, названия: “Мавзолей Ленина” на: Ленинеум, Ленинец, Гроб Ленина, Могила Ленина, Усыпальница Ленина, Ленинарий и т. п. Так как Mausoleum впервые было наименовано надмогильное сооружение деспота короля Карии Mausolus’a кровавого деспота — мужа царицы Артимизии, в 352 году до Р. Х. умершего.
Дорогие товарищи, Советский Союз — страна Новой жизни, и новых слов, новых идей. Слова Владимир Ильич, Ленин звучат, как великая база нового времени во всемирной истории человечества. К 15-летию Революции Пролетарской не должно более быть дикого соединения слов, режущего слух: “Мавзолей Ленина”. Наш Великий Планетарный Ленин и, присаженный к нему, словесный огрызок страшных деспотических веков прошлого.
Владимир Ильич боролся против всякого мусора пережитков прошлого, забивающего человечеству глаза, уши и умы… Очистим же его гроб от неподходящей наклейки. Не будем вспоминать царя Галикарнасского Мавзолуса рядом с нашим бесценным Ильичем. Пора поправить ошибку. Верю, товарищи, что вы, могущие творить новое, поддержите меня».
И подписался — «Отец Российского, Пролетарского Футуризма».
Ну что тут скажешь? Секретарь ЦИК Енукидзе велел тогда вежливо поблагодарить Бурлюка на английском, тем дело и закончилось. Для большинства старых и новых советских знакомых, давно привыкших к многочисленным ограничениям, Давид Бурлюк действительно был состарившимся «хиппи», человеком, выламывающимся из любых рамок, во многом наивным, комичным и забавным, обладавшим, однако, важнейшими чертами — внутренней свободой и всепоглощающей любовью к искусству.
Обратно в Москву по просьбе Бурлюков возвращались на автомобиле — Давид Давидович хотел увидеть Рябушки. До Рябушек не доехали, зато утром 14 июня посетили усадьбу Тургенева, Спасское-Лутовиново, а после обеда приехали в Ясную Поляну. Мария Никифоровна вспоминала: «На нашем пути в Москву, недалеко от Тулы, мы посетили и провели три часа в литературном музее-усадьбе Л. Н. Толстого (1828–1910). <…> Мы встретили В. Булгакова, бывшего секретаря Толстого. В. Булгаков (он жил в Праге) сказал папе Бурлюку:
“Сейчас наша цель — дожить до возраста Льва Николаевича, 82 лет (1956 — Бурлюк 74, Булгаков 71)”».
С той поры Давид Давидович скрупулёзно подсчитывал прожитые годы, дни, минуты и даже количество ударов сердца. Именно Лев Толстой, которого он когда-то призывал «бросить с парохода современности», стал для Бурлюка главным ориентиром в этом вопросе. Тема долголетия проходила рефреном во всей переписке Бурлюков с Николаем Никифоровым. Например, 19 июля 1963-го он писал:
«Сегодня 70 лет со дня рождения моего (нашего) ученика и друга Володи М. Через 2 дня в понедельник 22.VII исполнится 81 год мне, Папе Бурлюку. Толстой прожил 82 года. Гёте 83 и В. Гюго (Франция) 83. Наша скромная мечта с Мамой: Папе прожить до возраста И. Е. Репина и Claude Monet 86. Помоги Боже! Будь милостив славить правду, любовь, дружбу и красоту мира».
Вообще отношение Бурлюка к Толстому, которого в письме Никифорову он уже называл «Великим Писателем земли Русской», претерпело кардинальные изменения. Спустя 16 лет после выхода «Пощёчины общественному вкусу» издательство Марии Никифоровны Бурлюк издало одной книжечкой две поэмы Давида Бурлюка: «Толстой» и «Горький». Поэма о Толстом, озаглавленная «Великий кроткий большевик», была приурочена к столетию со дня рождения Льва Николаевича и написана 9 сентября 1928 года.
Но это ещё не всё. В 1925–1930 годах и затем в 1944 году Давид Давидович написал два варианта эпического полотна «Ленин и Толстой». Сюжет картины символичен — оба героя изображены на пашне, Ленин впрягся в плуг, Толстой идёт впереди. Картину «Ленин и Толстой» Бурлюк выставлял в «ACA Gallery» в 1943 году под названием «Непобедимая Россия» — как сам он писал, это был «ответ художника на то, что непримиримые враги, Советский Союз и США, должны объединиться единым фронтом против гитлеризма». Позже он долгое время безуспешно пытался переправить полотно в Советский Союз, затем, с помощью Никифорова, — в Китай. Но слишком политизированная картина не была интересна американской публике идеологически, а советской — эстетически.
Ленин и Толстой, титан будущего и титан прошлого, были, по выражению Бурлюка, двумя «иконами», олицетворяющими Россию для западного обывателя. Конечно же, Давид Давидович хотел как-то обозначить свою причастность к ним. Это сразу повышало его статус в глазах неискушённых американцев. И он, конечно же, писал и рассказывал, что видел Ленина в 1917 и 1918 годах. В первый раз это якобы случилось во дворце Кшесинской, где только что вернувшийся из-за границы Ленин должен был выступить с лекцией. В последний момент лекцию отменили, и охранявшие вождя революции солдаты так и не впустили Бурлюка к нему, сказав, что Ленин сорвал голос после выступления с броневика на Балтийском вокзале. Это было первой версией, которая позже была заменена — согласно новой, Бурлюк всё же имел тогда счастье лицезреть Ильича. А второй раз он якобы видел его в Москве в апреле 1918 года. Что касается Толстого, то с возрастом Давид Давидович «вспомнил» и о встрече с ним. В конце концов, кто там проверит?
Итак, дорога из Крыма в Москву заняла неделю. В последние дни своего пребывания в СССР Бурлюки посетили Третьяковскую галерею, вновь встречались с Лилей Брик, Николаем Асеевым. Во время визита в Библиотеку имени Ленина её директор сообщил Давиду Давидовичу об открытии в Отделе рукописей библиотеки фонда Давида Бурлюка. Два последних дня в СССР (23–24 июня) Бурлюки провели в Ленинграде, где брата разыскала Людмила Давидовна Кузнецова-Бурлюк, много лет жившая в нищете, и попросила у него денег. При встрече присутствовали её сын Кирилл с женой и сыном и Надежда Нечаева. Сцена была крайне неприятная. Кирилла, который не помогал матери совершенно, интересовала в первую очередь возможность эмиграции. В конце концов, Давид Давидович отдал сестре оставшуюся у него тысячу рублей. Через год они встретятся в Праге при совершенно иных обстоятельствах и будут поддерживать трогательные отношения до самой смерти Давида Давидовича.
В своём последнем отчёте «наверх» Надежда Нечаева подчёркивала «неправильную» позицию Бурлюка. По её словам, он поднимал тосты за великую Америку и её президента, заявлял, что хорошо сделал, что уехал из России, так как теперь богат и независим. И вообще в поездке по СССР для него было главным то, что он сможет показать Америке русскую экзотику и похвастаться перед своими собратьями, что был первым художником, которого с такими почестями пригласили в СССР.
Безусловно, помимо действительной ностальгии и любви к родине, Давид Бурлюк жаждал почестей, которые, как он считал, давно заслужил, но которыми советская власть вовсе не спешила его одаривать. И, конечно же, ему хотелось произвести впечатление на друзей и почитателей в США. Ему важно было подтвердить, что статус «отца российского футуризма» не является выдумкой.
У Союза писателей были другие задачи. Им нужно было новое лицо, новый симпатик Советского Союза в США, который будет превозносить там советскую действительность и рассказывать о социализме с «человеческим лицом». Но прочитав доклады «сопровождающих», Борис Полевой понял, что Бурлюк — неподходящий объект для «вербовки» и использовать его в пропагандистских целях бессмысленно. Слишком уж самобытным и нетипичным он был. Стало очевидно, что он является патриотом Америки, а в СССР приехал вовсе не из интереса к современному советскому искусству, которое считал отсталым. В итоге обещание издать сборник стихотворений так и осталось обещанием, а все хлопоты Бурлюка по организации выставки его работ в советских музеях тоже оказались безрезультатными, даже невзирая на его намерения подарить несколько десятков работ Третьяковской галерее.
10 декабря 1957 года Бурлюк, как обычно, превознося свои успехи перед родственниками, написал Константину Безвалю такие строки:
«…Когда мы были в СССР, из Сибири возвращались жертвы сталинск. террора — десятками сотен… Ну довольно об этих мраках! Ты пишешь, что мы с тобой говорили на разных языках… никаких разностей нет, только я никогда не был активистом, оружия в руки не брал: я “толстовец”; я — сторонник мира и никогда ни в каких партиях не состоял — поэтому и теперь как американец — могу путешествовать всюду, куда наш президент “считает нам полезным” поехать или куда наш паспорт даёт право въезда и выезда.