Давид Бурлюк действительно был неугомонным. В свои восемьдесят он непрерывно работал. Писал картины и стихи, издавал журналы, выступал… И бесконечно путешествовал. Для сохранения своего имени в веках нужно было жить долго и работать много. Давид Давидович старательно держал слово, данное Валентину Булгакову, а в плодовитости равнялся на Уильяма Тёрнера.
«Человек пропорционален Земле. Всё, что он делает, создаёт, обусловлено размерами тела. Земля пульсирует оборот 24 часа. Мы живём в унисон с её, земли, ритмом. Наше сердце (в среднем) 60 ударов в минуту. Удары сердца — 3600 в час, 86 400 в сутки, 604 800 в неделю, 6 474 600 в год, 6 477 600 000 в 100 лет, 32 353 000 — 50.
<…> Английский художник Ios. Mallord Wm Turner (Тэрнер) — 1775–1851 — прожил 76 лет, оставил 19 000 рис. и акварелей и 3000 картин маслом.
Человек во времени и пространстве. В 75 годах 27 393 дня. Как должен был он работать, если каждая картина маслом равна 10 акв. 19 000+30 000=49 000», — писал Бурлюк Никифорову 19 марта 1957 года.
И старался не отставать.
26 июля на пароходе «Queen Elizabeth» Бурлюки отплыли в Нью-Йорк. 31 июля они были дома. «В Европу ездили в 1949/50, 1953/4, 1955, 1956, 1959, 1962. Это наше шестое посещение Старого Света», — писал Бурлюк Никифорову с борта парохода. Давид Давидович забыл о поездке в Германию, Чехословакию и Францию в 1957 году, так что это было седьмое путешествие Па и Ма Бурлюков в Европу и первое — кругосветное.
По итогам путешествия Бурлюки выпустили двойной номер своего «семейного» журнала «Color and Rhyme» — № 51 и 52. И, конечно же, продолжалась их переписка с Прагой — сёстрами, Вацлавом Фиала, Иржи Тауфером.
«От Тауфера получили и книгу, и письмо дружественное», — писал Бурлюк Никифорову 9 февраля 1965 года. «Мы уже к ним никогда не поедем (Прага)».
Брат и сёстры действительно больше никогда не увиделись. Пражские родственники пережили Давида Давидовича. Людмила Давидовна Кузнецова умерла в Праге 1 февраля 1968 года, Вацлав Фиала — 25 июня 1980 года. Марианна пережила его на два года — она ушла из жизни 30 июня 1982-го. Всю жизнь она была верной помощницей своего мужа. Сегодня на пражском кладбище LIBOC–VOKOVICE похоронены четыре представителя семьи Фиала и Людмила Давидовна Кузнецова-Бурлюк.
Ну а пока Давид Давидович путешествовал вокруг света, Элла Джаффе устроила выставки его работ в Хофетра-колледже на Лонг-Айленде и в Fairley Dickinson University в Нью-Джерси. Позже в галерее «Лидо» в Нью-Йорке состоялась выставка «Давид Бурлюк. 55 лет живописи».
Вернувшись домой, Бурлюк сразу же принялся за работу, характеризуя её так: «Лозунг “Ни дня без картины”… ни дня без строчки, чтобы не оставить музу без сорочки».
С конца декабря по начало апреля 1963-го Бурлюки традиционно перезимовали во Флориде. Тем временем в «ACA Gallery» состоялась очередная выставка. В феврале — марте работы Бурлюка были показаны и на выставке «Синий всадник» в галерее Леонарда Хаттона в Нью-Йорке. Всё шло великолепно, но, увы, начал сказываться возраст. Во Флориде 80-летний Давид Давидович опасно заболел и вместе с женой самолётом перебрался в Нью-Йорк, где весь апрель «пролежал, борясь с бронхитом, затем корейской (!!!) инфлуэнцией и… воспалением лёгких. Был опасно болен, но медицина америк<анская> 1963 года вытащила. Теперь надо месяц — 2 поправляться от слабости сердца». Для Бурлюка, привыкшего писать и рисовать по шесть-восемь часов в день, это было почти трагедией. К работе он приступил только в середине мая 1963 года. «40 дней не писал красками, только теперь работаю над 4-м холстом, но осторожно. Болезнь вызвала ослабление сердца», — жаловался он Никифорову.
К счастью, богатырское здоровье Давида Фёдоровича передалось и сыну. Медленно, но уверенно Давид Давидович шёл на поправку. Тем временем Элла Джаффе продолжала устраивать его выставки в Нью-Йорке, на Лонг-Айленде и в Калифорнии. Вскоре Бурлюк перестанет с ней сотрудничать, но выставки будут активно продолжаться. Так, в январе 1964-го состоялась очередная выставка его работ в «ACA Gallery», а в октябре в Parrish Art Museum они выставились «на двоих» с Николаем Цицковским. 8 февраля 1965-го Бурлюк писал Никифорову: «Моё имя растёт как на дрожжах. Вышел в Польше, Чехословакии ряд книг, где Бурлюку уделено много места. В Италии, в Милане, Риме выставки и книга… <…> Мои картины продаются, а также спрос на мои рисунки, они котируются на рынке от 50 до 150 долл<аров> за лист».
Расстраивало Бурлюка лишь одно — его имя продолжало замалчиваться на родине. До получения от Лили Брик изданной в 1958-м книги «Новое о Маяковском» он ещё надеялся на выход в СССР книги его стихов. После этого — особенно учитывая молчание руководства ГМИИ имени Пушкина и Государственной Третьяковской галереи в ответ на его предложения устроить выставку — он окончательно понял, что ни книги, ни выставки не будет. «Бились как рыба о (сердца людские) — утёс (Полевой-Михалков) — желая устроить выставку Бурлюка на Родине, ранее чем 80 лет стукнет (Толстой!) и оставь надежду навсегда. Успокоились», — сетовал он в письме Николаю Асееву.
Больше попыток выставиться на родине он не предпринимал, благо в Америке и Европе дела шли более чем хорошо.
Раздражение от непризнания выплёскивалось на страницы писем Никифорову, бесстрашно продолжавшему переписку. Бурлюк всё больше и больше критиковал советскую действительность — по крайней мере, в части отношения властей к современному искусству. Параллельно с этим он всё чаще и чаще хвалил новую родину. В мае 1957 года, обсуждая «Одноэтажную Америку» Ильфа и Петрова, Бурлюк писал:
«Писания Ильфа об Америке устарели. За 20 лет неслыханно наша страна САСШ шагнула вперёд. <…> Америка страна необычайных возможностей, очень богатейшая! 1000 музеев! 350 000 молодых художников. Тысячи газет… Необычайное количество всего… Нельзя писать так с кандачка — фельетонно, как И. и П. Но они мертвы, и о них лучше (de mortius aut bene aut nihil)».
Несмотря на любовь к России, Бурлюки к концу 40-х стали воспринимать Америку родным домом. Ещё в 20-х Бурлюк называет её мачехой, в 30-х помогает Марусе справиться с ностальгией и называет США «второй Родиной», а в ноябре 1957-го пишет Никифорову из Карловых Вар: «Мария Никифоровна ужас как скучает за домом — Америкой…» Бурлюк, тот самый Бурлюк, который писал хвалебные стихи о Ленине и изображал портреты Сталина на своих натюрмортах, начал критиковать советскую власть. «Мы Родину любим, ценим, но кого любишь, тому не льстишь».
11 июня 1958-го, продолжая ту же мысль, он писал: «А на Родине лижут пятки Готтузо (35-летн<ий> малознающий итальянец)… <…> а мои картины в подвалах… Идёт всё ещё спор: достаточно ли искусство Бурлюка — “искусство”… Тут что-то неладно… со вкусом и отношением. Нет пророка в отечестве своём».
После Ильфа и Петрова «досталось» давнему знакомому Бурлюков, Корнею Чуковскому, который разгромил американскую литературу на одном из съездов писателей. Вот что пишет Бурлюк Никифорову 5 июня 1959 года:
«К. И. Чуковский накинулся на Америку, обвиняя её “в упадке лит. вкуса” <…> Из-за дерев леса не видит. Америка — богатейшая страна. “Догнать и перегнать её — наша задача”. Если Америка будет лет 10 стоять на одном месте и поджидать догоняющих и перегоняющих! <…> Надо изучать страны, с коими желаем жить в мире. В Америке полная свобода печати. Пиши, что и как хочешь, и, если ты можешь добиться до читателя, торжествуй. <…> Это страна добрых людей, культурных и совершенно не склонных к жестокости или варварскому насилию над мнением, вкусом или даже инквизиционно (“за футуризм надо сечь!”) склонных лишать свободы или, даже! жизни. <…> Корней Чуковский, старчески ища успеха для своего выступления <…> односторонне подошёл к Америке, её литературе, преувеличивая и стараясь мало осведомлённой аудитории пустить шерсть (Wool) в глаза, как говорят по-английски».
Маруся добавляет: «И жизнь, она отсеет то, что ценно, и вам не надо плакать о нас, американцах».
Дальше — больше. 27 июня 1963-го: «Нам от нашей Родины, которую мы любим и для которой всю жизнь трудились и трудимся (бескорыстно), — ничего не нужно. На имени Бурлюка в СССР поставили ныне крест — “забыть”, “уничтожить самое имя”. Это “суд истории”. Мы бессильны защищаться». 11 октября 1963-го: «Россия отстала, Россия в живописи и литературе вся под пятой старых, провинциальных, отсталых вкусов, отворачиваясь от жизни Запада. Без “Запада” жить нельзя. Изоляция вредна и экономически, и эстетически. Володя Маяковский боролся с этим и погиб в неравной схватке со вкусами толпы».
И вот определяющее: «…я американец, “уроженец России”».
Глава тридцать вторая. «Великолепная старость»
Когда Давид Бурлюк окончательно утвердился в мысли о том, что в Советском Союзе он уже никому не нужен, ситуация вдруг волшебным образом изменилась. В СССР произошли перемены — от власти был отстранён Никита Хрущёв, с подачи которого были начаты гонения на художников «не тех направлений». Одновременно с этим США начали активное участие во Вьетнамской войне, и советские власти, разумеется, были заинтересованы в усилении там антивоенных выступлений. Тут-то они и вспомнили о Бурлюке, чья антивоенная позиция была давно известна. Отношение сотрудников советского посольства к нему изменилось, словно по мановению волшебной палочки. Теперь уже не Бурлюки просили, а сами чиновники активно зазывали их поехать в СССР. Бурлюки же отнекивались, ссылаясь на плохое здоровье. Это было правдой — они даже не поехали зимой 1964/65 года во Флориду.
«Посольские» не сдавались. Сначала они дважды пришли на открытие новой выставки в «ACA Gallery» (5–24 апреля 1965 года), причём там были не только секретарь посольства и консул в Нью-Йорке, но и постоянный представитель СССР при ООН Николай Федоренко. Затем устроили визит к Бурлюкам в Хэмптон Бейз художника Павла Корина, который назвал Давида Давидовича своим учителем «в годы 1913–1917». Снова и снова приглашали Бурлюка ехать гостем в СССР. Передали написанные Бурлюком портреты в музеи (Элизабет Герли Флинн — в Музей революции, а портрет актёра Николая Черкасова, с которым Бурлюк сдружился в 1956 году в Крыму, — в Волгоградский художественный музей). Бывший директор Казанской художественной школы Трошин прислал Давиду Давидовичу почётный диплом от профессоров и учеников, «как мировой знаменитости, прославившей школу». Затем «советский посол Н. Т. Федоренко и его свита» устроили Бурлюкам парадный приём в посольстве «и предлагали август — сентябрь этого года быть гостями почёта на Кавказе и в Москве». Такого внимания со стороны советских чиновников к Бурлюку ещё никогда не бывало.