Однако в пражском семейном архиве сестёр Давида Давидовича, Людмилы и Марианны, мне удалось найти новые свидетельства об этом неординарном событии. Причём написанные рукой самого Давида Давидовича.
Во время первого визита к сёстрам в Прагу в 1957 году Давид Бурлюк привёз с собой большую серую тетрадь с твёрдым переплётом, подписанную как «История жизни Давида и Марии Бурлюк. 1896–1945». Первая страница в тетради — написанная красным карандашом хронология жизни Бурлюка с 1894 по 1899 год. Далее — записанные 7 и 8 марта 1945 года воспоминания о жизни в Тамбовской губернии, в имении графини Остен-Сакен. На этом записи обрываются; Давид Бурлюк приписал в конце первой страницы: «Мои дорогие Людочка [и] Марьянна, допишите эту книгу, всё, что вы помните о “В ладонях рук своих Бурлюк держал всю жизнь солнце” и пришлите обратно». Сёстры ничего не дописали и обратно тетрадь не отослали. Спустя два года, в декабре 1959 года, не оставляя попыток совместного написания семейной биографии — а в первую очередь своей собственной, — Давид Бурлюк с борта теплохода «Maasdam» Голландско-Американской линии отправил сёстрам написанный на семи страницах краткий автобиографический конспект. И в тетради, и в конспекте с теплохода есть несколько упоминаний о болезни глаз:
«1895–1896 3-й класс гимназии Тамбов, Соколова — летом в имении — ездил в Нижний — летом ранил глаз — Красных — имение Орловых.
1896–97 4-й класс Летом — операция Рябушки.
<…> Рождение маленькой сестрёнки, последнего ребёнка в семье Бурлюков, Марианночки, принесло нам счастье — мне лично — в мае перед рождением проф. Гиршман в Харькове прикончил мою болезнь глаз, мучившую меня с июня 1896 г.».
Летом ранил глаз… В то второе лето в Тамбовской губернии, в имении графини Остен-Сакен, Давид научился стрелять из рогатки:
«Проведя зиму 1895–96 года в Тамбовской гимназии, я научился у шалунов делать рогатки из крепкой резины и во второе лето, которое наша семья проводила в Тамбовской губернии, целыми днями стрелял глиняными высушенными пульками в воробьёв».
Это было как раз то лето 1896 года, когда Давид «ранил глаз». Возможно, глаз был ранен не «пушкой» или пистолетом, а обычной рогаткой?
Мне удалось найти ещё одно свидетельство тех событий. За несколько лет до своей смерти, в конце 1970-х, Марианна Бурлюк наговорила своей внучке Яне целую кассету воспоминаний — о Чернянке, о встречах с Маяковским, о том, как её сватали за Хлебникова, о романе Людмилы Бурлюк и Исаака Бродского и многом другом. Рассказала Марианна и о том, что какой-то знакомый подарил Давиду игрушечную пушку, стрелявшую пистонами. Стреляя из неё, он ранил глаз, ранение не было слишком серьёзным, но его начали лечить в деревне, и лишь позже Давида перевезли в Харьков, где профессор Гиршман удалил ему глаз. Легендарный Леонард Гиршман, основатель Глазной клиники Харьковского университета, сетовал, что если бы Давида привезли к нему сразу, операция бы не понадобилась.
Событие это, безусловно, повлияло не только на жизнь, но и на творчество Бурлюка. Алексей Кручёных метко подметил, что все «Гилейцы» ушли от живописи к слову, к литературе, потому что она давала гораздо больше простора для самовыражения, и лишь один Бурлюк продолжил всю жизнь рисовать, словно компенсируя свой недостаток зрения, пытаясь доказать, что и одноглазый может быть художником.
Значит, отсутствие в Сумской гимназии в 1893 году было вызвано другими причинами. Значит, на семейной фотографии, сделанной в Сумах в ноябре 1894 года, где Давид снят в гимназической форме — это самая ранняя его фотография, — он в первый и последний раз запечатлён с двумя здоровыми глазами.
Приведённые выше отрывки из автобиографических записей Давида Бурлюка впервые вводятся в научный оборот. Но и во «Фрагментах из воспоминаний футуриста» он писал: «В 1898 году я, передвигаясь за отцом, менявшим место службы, переведён в Тверскую гимназию. В это время мною сделаны попытки рисования с натуры: предыдущие два года мое рисование затруднялось осложнением с глазами, но теперь всё это позади, и вот летом 1898 года я жил у своих родителей в Новгородской губернии, в пяти верстах от имения Суворова “Кончанское”».
И всё же Бурлюк не был бы самим собой, если бы не превратил свой недостаток в достоинство.
«Своей непривлекательной внешностью он даже как будто гордился и, подчеркивая её недостатки, сублимировал их в свой особый стиль», — писал Бенедикт Лившиц. Тучность, вальяжность, вызывающая манера одеваться, серьга в ухе, непременный лорнет в руках, сквозь который он с деланым равнодушием рассматривал публику, приходившую на выставки, лекции и поэтические вечера зачастую для того, чтобы освистать и осмеять футуристов, разрисованное лицо, эпатирующие стихи и фразы: «Пушкин — мозоль русской жизни», «Толстой — «светская сплетница»», «Серов и Репин — арбузные корки, плавающие в помойной лохани» — таков был Давид Бурлюк, таким казался многим и весь русский футуризм. Достаточно вспомнить начало романа «Хождение по мукам» Алексея Толстого с его гротескным изображением футуристического «сборища».
«Сатир несчастный, одноглазой, доитель изнурённых жаб» — называл себя Бурлюк. Доклад с названием «Доитель изнурённых жаб» прочёл 1 октября 1913 года в зале Общества любителей художеств в Москве Николай Бурлюк. Эту строку очень любил Хлебников.
Безусловно, дефект зрения наложил отпечаток на всё творчество Давида Бурлюка. «Недостаток зрения моего, — писал сам Бурлюк, — всегда увлекает меня в сторону более живописного самовыражения».
Соратник Бурлюка по «Гилее» Алексей Кручёных считал даже, что следствием недостатка зрения были повышенное беспокойство Бурлюка и видение мира в более мрачных тонах (что, кстати, не вяжется со словами самого же Кручёных о ребячливости, игривости и жизнерадостности Бурлюка). Главу о Бурлюке в автобиографической книге «Наш выход» он так и назвал — «Сатир одноглазый»:
«Несмотря на вполне сложившийся характер с резким устремлением к новаторству, к будетлянству, несмотря на осторожность во многих делах, а порою даже хитрость, — Бурлюк так и остался большим шестипудовым ребёнком. Эта детскость, закреплённая недостатком зрения, всё время особым образом настраивала его поэзию. Своеобразная фантастичность, свойственная слепоте и детству, была основным направлением, лейтмотивом в стихах Бурлюка.
Попробуйте, читатель, день-другой пожить с одним только глазом. Закройте его хотя бы повязкой. Тогда половина мира станет для вас теневой. Вам будет казаться, что там что-то неладно. Предметы, со стороны пустой глазной орбиты неясно различимые, покажутся угрожающими и неспокойными. Вы будете ждать нападения, начнёте озираться, всё станет для вас подозрительным, неустойчивым. Мир окажется сдвинутым — настоящая футур-картина.
Близкое следствие слепоты — преувеличенная осторожность, недоверие. Обе эти особенности жили в Бурлюке и отразились в его стихах.
<…> Житейская сверхпредусмотрительность Бурлюка однажды поразила меня. Как-то я и Бурлюк шли по городскому саду в Херсоне. Дело было вечером: Бурлюк вдруг поднял камень и попросил меня сделать то же.
— Зачем это?
— Возьмите, возьмите. Пригодится! — ответил Бурлюк. — Для хулиганов!
Я улыбнулся: житель Херсона, я никогда не слыхал о хулиганах в этом саду.
Если бы я был приверженцем биографического метода в искусстве, то весь футуризм Д. Бурлюка мог бы вывести из его одноглазия».
Интересно, что сказал бы Кручёных о Маяковском, который в последние годы жизни носил с собой палку с тяжёлым набалдашником, опасаясь нападения.
Кручёных был убеждён, что ненормальность зрения Бурлюка привела к тому, что мир для него раскоординировался, смешался, разбился вдребезги. «Бурлюк привыкает к этому и даже забывает о своём бедствии. Он не стесняется своего одноглазия ни в стихах, ни в жизни. Однажды, где-то на Дальнем Востоке, ему пришлось в каком-то кафе схватиться с одним комендантом. Дошло до ссоры. Комендант грозил отправить Бурлюка в солдаты. Бурлюк кричал:
— Нет, не отправите!
— Отправлю! — комендант выходил из себя.
— Попробуйте! — сказал Бурлюк, вынул свой стеклянный глаз и торжествующе показал коменданту.
Самая художественная деятельность Бурлюка представляется мятущейся футуристической картиной, полной сдвигов, разрывов, безалаберных нагромождений. Он — и художник, и поэт, и издатель, и устроитель выставок. Сверх того, он художник — какой хотите! <…>
— Давид Бурлюк, как настоящий кочевник, раскидывал шатёр, кажется, под всеми небами…
Так говорил Маяковский ещё в 1914 г.».
Дефектом зрения объяснял Кручёных и повышенный интерес Бурлюка к изображению «толстых голых баб во всех поворотах». «Только беспросветной наивностью и ésprit mal tourné некоторых критиков… можно объяснить их слюнявые рассуждения об эротобесии, о барковщине и порнографии Бурлюка», — писал он. «В действительности здесь поразительно логическое следствие того же физического дефекта — одноглазия. Тут действует широко распространённый психический закон. Ощущение своей неполноценности, своей ущербности в каком-нибудь отношении вызывает непреодолимое стремление восполнить её, преодолеть, восторжествовать над ней, хотя бы в чисто умозрительной плоскости, а тем более в искусстве и особенно — в изобразительном».
И трагедия Бурлюка, по мнению Кручёных, как раз в том, что он «с настойчивостью маньяка принимается всё вновь и вновь за ту же безнадёжную задачу — за… кубатуру круга!». Но именно это в итоге приводит к тому, что Бурлюк единственный из «будетлян» не изменил живописи. «То, что оказалось для нас слишком бедным и плоским, что заставило нас искать другие средства и пути своего выражения в искусстве (энмерное слово!), — для Бурлюка стало несокрушимым камнем преткновения. Он беспомощно ползает по холсту, смутно лишь догадываясь о том, что настоящий мир с его неисчерпаемыми далями находится за раскрашиваемой поверхностью, за станком циклопа-художника!»
И тут — не в бровь, а в глаз. Давид Бурлюк действительно был единственным из лидеров русского авангарда, кто не просто в определённый период, а на протяжении всей жизни реализовывал себя и в изобразительном искусстве, и в литературе. Безусловно, как художник Бурлюк представляет собой гораздо большую величину, чем как поэт. Но и среди его стихотворений, и среди прозаических произведений есть настоящие, серьёзные удачи — взять хотя бы повесть «Филонов». Такого, как Бурлюк, больше не было — ведь и окончивший Одесское художественное училище Кручёных, и проучившийся почти три года в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (а до этого занимавшийся недолго в мастерской С. Ю. Жуковского и затем два года в студии П. И. Келина) Маяковский живопись совершенно забросили, а Михаил Ларионов, Аристарх Лентулов, другие соратники Бурлюка по объединениям «Бубновый валет» и «Союз молодёжи» никогда не занимались серьёзно литературой.