Безусловно, Давид Бурлюк был не единственным художником, имевшим проблемы со зрением. Эдгар Дега после семидесяти почти ослеп. Клод Моне в семьдесят два года перенёс две операции по удалению катаракты; лишившись хрусталика на левом глазу, он вновь обрёл зрение, но стал видеть ультрафиолет как голубой или лиловый цвет. Оноре Домье в старости потерял зрение и писал на ощупь. Рембрандт заметно косил — это привело к тому, что стереоскопическое зрение не было у него достаточно развито. Но художника такого уровня, как Давид Бурлюк, имевшего с детства один глаз, больше не было.
Бурлюк и тут уникален.
И как удачно, как раз в пору зрелости Давида Бурлюка — в первом десятилетии прошлого века — появился кубизм! Основной его приём, разложение трёхмерных объектов на плоскости, из чисто физиологических соображений должен был быть ближе всего Бурлюку.
Ну а стеклянный глаз Бурлюка как своеобразный символ футуристического видения мира до сих пор привлекает повышенное внимание посетителей выставок — так произошло, например, летом 2000-го на выставке «Русский футуризм и Давид Бурлюк — отец русского футуризма» в Русском музее в Санкт-Петербурге.
Поступление в Сумскую Александровскую гимназию было для Давида первым шагом в самостоятельную жизнь. Он жил в недавно построенном пансионате для иногородних учеников, а семья осталась в Корочке. Расстояние от Корочки до Сум — менее девяноста километров, до Курска почти в два раза больше, да и Рябушки от Сум недалеко, так что выбор родителей был очевиден.
Вступительные экзамены длились три недели. Их Давид провёл вместе с Карпом Егоровичем Сединым, который не отказывал себе ни в чём, пользуясь деньгами Давида Фёдоровича. Экзамены по латыни, религии и географии юный Давид сдал хорошо, но провалился на математике и русском языке, так что пришлось брать на лето репетитора. Зато результаты страсти к рисованию, постепенно овладевающей им, сразу были оценены.
Художественное дарование Бурлюка впервые заметил гимназический учитель рисования, художник Александр Карлович Вениг. Он был сыном академика, профессора исторической и портретной живописи Императорской Академии художеств Карла Богдановича Венига, так что в недостатке художественного вкуса упрекнуть его было никак нельзя. Вениг не только ставил Давида в пример другим ученикам, но даже написал его родителям письмо, которое стало одним из определяющих в судьбе будущего художника.
Вот что писал об этом сам Бурлюк:
«Моя матушка не замедлила получить от учителя рисования Александра Карловича Венига (сына знаменитого профессора) положительное письмо, в котором вновь приехавший в Сумы на место умершего учителя рисования — древнего старика — новый преподаватель усиленно рекомендовал Людмиле Иосифовне обратить внимание на “искру Божию, имеющуюся в Вашем сыне, ученике второго, вверенного мне класса”. Моя матушка всю жизнь гордилась этим письмом и тщательно берегла его, предвидя в нём предвестие несомненной ожидающей её сына славы на художественном поприще.
А. К. Вениг выписал на семь рублей красок из столицы, и когда краски получились, посылочка была раскрыта, моего носа коснулась струя неизъяснимо-восхитительного запаха масляных красок… От восторга у меня потекли слюнки… В течение десятков лет я помню этот запах и этот момент.
Уроки рисования, впрочем, дальше двух копий маслом с акварели Александра Венига не пошли. Одна акварель изображала деревню весной, а другая — такую же среди сугробов снега».
Получив письмо, взволнованная Людмила Иосифовна немедленно приехала в Сумы. Случилось это в октябре. Директор, Николай Иванович, вызвал Давида к себе, и тот бросился к матери, которую не видел три месяца. Вместе с матерью в роскошном экипаже, запряжённом четвёркой лошадей, приехали братья и сестра. Директор разрешил Давиду отлучиться до завтрашнего утра, и он медленно и торжественно — чтобы все мальчишки-соученики заметили — сел в карету. Мать с гордостью прочла вслух письмо от Венига — и Бурлюк писал потом, что ни один отзыв о его творчестве на протяжении всей последующей долгой жизни не произвёл на него большего впечатления, чем этот.
Александр Вениг, решивший, что родители Давида — люди весьма состоятельные, предложил Людмиле Иосифовне заниматься с Давидом отдельно и назначил за урок высшую петербургскую цену — пять рублей. Учитывая, что Давид Фёдорович зарабатывал 70 рублей в месяц, сумма была непомерной, но Людмила Иосифовна, не подав виду, согласилась.
Она и сама серьёзно увлечётся живописью, будет позже брать уроки и участвовать во многих выставках вместе с детьми. В самом конце жизни, в 1923 году, Людмила Иосифовна напишет младшей дочери Марианне, что больше всего сожалеет о том, что не могла отдавать живописи достаточно времени.
Год учёбы в Сумах — с сентября 1894-го по август 1895-го — был для Давида и сложным, и плодотворным. Всё же это был первый год жизни вдали от семьи, в коллективе сверстников, который, как известно, почти никогда не бывает комфортным. Затем, на протяжении всей жизни, Давид Давидович будет постоянно менять окружение, быстро сходиться с новыми людьми, приспосабливаться к новым коллективам, городам, странам, но тогда это был первый опыт двенадцатилетнего юноши. Плодотворным же он был потому, что, помимо живописного дарования, преподаватели заметили в нём дарование литературное: «В Сумской (1894 г.) гимназии, Тамбовской (1895–6–7) и Тверской (1898) я выделялся прекрасными сочинениями по русскому, получая ремарки учителей: “Вы настоящий поэт”».
Бурлюк всю последующую жизнь будет считать себя в равной степени живописцем и литератором, будет работать «кистью и пером».
Ещё одна важная деталь — именно в Сумах, в витрине одного из магазинов, он впервые увидел большую картину в золотой раме, изображавшую зимнюю лунную ночь в деревне. Он запомнил её на всю жизнь.
По итогам второго года учёбы в Сумской гимназии Давид Бурлюк был переведён без экзаменов в третий класс с наградой 2-й степени, но учиться в следующем году пришлось уже в Тамбове. Отец получил должность в Тамбовской губернии, в имении графини Остен-Сакен, неподалёку от уездного города Кирсанова. 22 августа документы Давида были отправлены в Тамбовскую гимназию.
«Если из Сумской гимназии я помню Невзорова — директора, учителя рисования (сына профессора) Ал. Кар. Венига и своих соучеников Лора, Пивоварова… и только, то в Тамбове: учитель рисования Мошков, соученики: Семихатов, Е. Красных и семья чиновников Соколовых — остались, единственно, в моей памяти. Среди учителей были колоритные фигуры, но время смело их самих, а также и работу педагогов, и, каюсь, проделки купеческого сынка Казеева — гораздо запечатлелись ярче, чем “корень учения”», — вспоминал Бурлюк в «Лестнице лет моих». А во «Фрагментах из воспоминаний футуриста» писал: «В 1895–96–97 годах я учился в Тамбовской гимназии. Здесь я много копировал пейзажей из всевозможных журналов, а также стал рисовать под руководством художника Ризниченко».
Во время учёбы Давида в Сумах в семье Бурлюков произошло ещё одно важное событие — у Давида Фёдоровича и Людмилы Иосифовны родилась дочь Надежда. «Вернувшись весной 1895 года из гимназии, я увидел новую нашу сестрёнку, малютку Надю», — вспоминал Давид Бурлюк.
В биографии Надежды Бурлюк, средней сестры в семье, до недавних пор было много лакун и тёмных пятен. Всё прояснилось после встречи в Москве с её внучкой, Ириной Яковлевной Сундаковой и семьёй правнука, Владимира Сундакова.
Как и младшая сестра Марианна, Надежда окончила херсонскую Мариинско-Александровскую женскую гимназию. Давид Бурлюк, как Пигмалион, пытался воспитать всех братьев и сестёр художниками. В крайнем случае — поэтами. И Надежда на первых порах… подавала надежды. Она пробует рисовать, и небезуспешно. Широко известен выполненный ею в 1914 году графический силуэт Велимира Хлебникова. А за три года до этого её первые пробы были выставлены в отделе детских рисунков прошедшего в Одессе второго «Салона» Издебского.
Однако долгого пути в искусстве не получилось. Удачное замужество изменило всё. Собственно, ещё неизвестно, что лучше.
20 января 1914 года в церкви Покровской общины сестёр милосердия в Петрограде мещанская девица города Лебедина Харьковской губернии Надежда Давидовна Бурлюк сочеталась браком с Антоном Безвалем, сыном тульского купца 2-й гильдии Александра Антоновича Безваля. В том же году у них родилась дочь Надежда. Брак был удачным — Антон и Надежда прожили душа в душу всю жизнь.
Мать Антона Безваля, Надежда Фёдоровна, была близкой приятельницей Людмилы Иосифовны. Бенедикт Лившиц, вспоминая Безваля, ставшего секретарём «Гилеи», писал о домашней постановке «Недоросля» в Чернянке зимой 1911/12 года, режиссёром которой стал Давид Бурлюк:
«На репетиции мы с грацией гиппопотамов ходили по меловым узорам, но на спектакле, разумеется, позабыли об их существовании и норовили стать поближе к суфлёрской будке, где неистовствовал, надрывая лёгкие, Антоша Безваль. Этот милый юноша <…>, впоследствии женившийся на Надежде Бурлюк, уже тогда считался членом семьи. Он один сумел пробить брешь в китайской стене, отделявшей Бурлюков от всего мира, и, вкатившись в неё краснощёким, опушённым первою растительностью шариком, так и остался там по сей день.
Он всегда исполнял незаметные, но чрезвычайно существенные функции и сделался потом главным устроителем наших выступлений в Петербурге и Москве, всей душой разделяя наши успехи и неудачи, но в то же время неизменно оставаясь в тени».
А хорошенькой Наде в том самом спектакле «единогласно присудили быть Софьей».
В конце 1912-го, спустя год после постановки «Недоросля», на рождественские каникулы в Чернянку Давид Бурлюк приехал уже с Маяковским. Тогда они решили поставить «Женитьбу» Гоголя. Маяковский сыграл Яичницу, и Антон Безваль опять выступил в роли суфлёра. «Надя играла невесту. Она была хорошенькая. Давид играл Подколесина», — вспоминала много лет спустя Марианна Бурлюк. В августе того же 1912 года живший у Бурлюков Велимир Хлебников посвятил Наде стихотворение «Где прободают тополя жесть…». К её дню рождения, 13 февраля 1913 года, он посвятил ей ещё одно стихотворение, «Утренняя прогулка».