Бурлюк не только «зарядил» Кручёных поэзией, да так, что спустя несколько лет Кручёных совершенно забросил живопись, но и подсказал ему идею главного его стихотворения, знаменитого «Дыр бул щыл». После знакомства с поэмой Кручёных «Мирсконца» Бурлюк посоветовал тому написать целое стихотворение из «неведомых слов».
«Я и написал “Дыр бул щыл”, пятистрочие, которое и поместил в готовившейся тогда моей книжке “Помада”», — вспоминал Кручёных. Это событие предопределило весь его дальнейший творческий путь как основоположника и первого исследователя «заумной» поэзии. Оно стало для него точкой опоры при строительстве своего нового, «заумного» мира.
Сам Бурлюк, ратовавший за «компактирование» и усечение русского языка, писал, что «Дыр бул щыл» — первое стихотворение, созданное по принципу «инициализации словес», что Кручёных оставил в нём только заглавные инициальные звуки слов, а само стихотворение расшифровывается так: «Дырой будет уродное лицо счастливых олухов». И считал, что это пророчество о «всей буржуазии дворянской русской, задолго до революции». О том, что Бурлюк советовал ему «всадить нож в живот буржуа, да поглубже», подбивая в том же 1912 году на «самые резкие выходки», вспоминал и сам Кручёных. Советы не прошли даром — Кручёных стал одним из составителей скандально знаменитого манифеста «Пощёчина общественному вкусу».
Сам Алексей Кручёных очень внятно аргументировал свой переход от живописи к поэзии, характерный для многих авангардистов:
«В эти же годы (1910–1912. — Е. Д.), предчувствуя скорую гибель живописи и замену её чем-то иным, что впоследствии оформилось в фотомонтаж, я заблаговременно поломал свои кисти, забросил палитру и умыл руки, чтобы с чистой душой взяться за перо и работать во славу и разрушение футуризма, — прощальной литературной школы, которая тогда только загоралась своим последним (и ярчайшим) мировым огнём».
Приятельские отношения Бурлюка и Кручёных сохранялись вплоть до 1914 года, когда Кручёных обиделся на Бурлюка за то, что тот не заплатил ему за публикацию его стихов в одном из сборников. О мелочности этой обиды Бурлюк писал Михаилу Матюшину 4 февраля 1914 года: «Убедите Кручёных’а, что ему очень не выгодно рвать так мелко (из-за 20 р.)!!! Как мало золота, чтобы его дружба взвилась вверх!»
Это был далеко не единственный случай обиды Кручёных из-за денег. О его скупости и мелочности знали все. Один лишь факт — Кручёных продавал своему другу, Владимиру Маяковскому, который покровительствовал ему в 1920-х, газеты и журналы с публикациями самого Маяковского. Они были нужны Маяковскому для выставки «20 лет работы». Продавал по три рубля за экземпляр…
Тем не менее Кручёных был вторым, кто написал Бурлюку в США после его переезда туда. Случилось это в начале 1924 года. Первым написавшим был, конечно, Маяковский. Забыв о былых обидах, старые приятели и соратники обменивались информацией, и не только. Кручёных упоминает Бурлюка в книгах «Сдвигология русского стиха» (1922) и «Апокалипсис в русской литературе» (1923). Бурлюк же напечатал его в 1924 году в журнале «Китоврас», а позже, в 1932-м, напечатал в сборнике «Красная стрела» стихотворение Кручёных и его автограф. Бурлюк регулярно отправлял Кручёных свои американские сборники и журналы, пытался с его помощью опубликовать в СССР книжку своих стихотворений. Кручёных, в свою очередь, присылал Бурлюку информацию, необходимую тому при написании будущих «Фрагментов из воспоминаний футуриста». Тон переписки был очень живым и пронизанным юмором. Оба превозносили достоинства друг друга. Например, в марте 1931-го, получив от Бурлюка книги Голлербаха и Поступальского о творчестве «Отца российского футуризма», Кручёных писал:
«Я и теперь скажу тоже: ты был единственным организатором! Будь ты здесь — Леф пошёл бы иначе. Тут все ссорились, не могли подняться на общую точку зрения — и плачевн<ый> результат на лицо!» В книге И. С. Поступальского «Литературный труд Давида Д. Бурлюка» был опубликован такой отзыв Кручёных о Бурлюке: «Нравится мне искренность и глубокая преданность Д. Бурлюка будетлянскому искусству. Д. Б. любит не себя и не о себе хлопочет. Трогательна вечная забота Д. Б. о сотоварищах, художниках и баячах».
В сентябре 1930-го Кручёных написал Бурлюку интереснейшие слова:
«Я всем говорю, что из всех футуристов ты оказался самый умный… — у тебя чудные наследники! И вообще бодрый здоровый».
В марте 1948-го, когда после мировой войны переписка старых приятелей возобновилась, Кручёных писал Бурлюку: «Привет тебе от старых друзей: Серёжи Алымова, Марии, Надежды и Веры Синяковых, музея В. Маяковского и многих, многих. Не забывай, пиши, знай, что тебя все помнят и любят!»
Оба «будетлянина» встретились спустя годы, в августе 1965 года, во время второго визита Бурлюка в СССР. По воспоминаниям коллекционера Н. А. Никифорова, «в один из дней, а точнее вечеров <25 августа 1965>, в московскую гостиницу “Националь”, где остановилась чета Бурлюков, пришёл одетый “по-домашнему”, но в своей неизменной тюбетейке, Алексей Елисеевич. Встретились бывшие соратники по “Гилее” радостно, как и положено старым добрым друзьям после столь долгой разлуки! И сразу же полились воспоминания, воспоминания, воспоминания. О Маяковском — т-е-п-л-о, с уважением. Д. Д. называл его “Володичка”, а А. Е. вторил “Маяк”, “Наш Маяк”. Несмотря на преклонные годы обоих, старые друзья часто шутили, острили. Д. Д. подарил А. Е. несколько своих американских изданий с добрыми дарственными надписями. А. Е. же, в свою очередь, подарил ему книгу одного из молодых русских поэтов… и прижизненное издание стихов Маяковского, что вызвало восторг у Д. Д. Пили чай, А. Е. читал свои стихи, в основном, прошлых лет, и, конечно, коронные — “Дыр бул щыл…” и другие заумные, ранние. <…> Интересно, что в тот вечер речь зашла о славе, вернее, о популярности. А. Е. высказал свое желание: “Мне не нужна ни мраморная, ни бронзовая слава, — хочу бумажный памятник, чтобы мои книги, мои строки, пусть на самой плохой бумаге, на грубой, обёрточной, были читаемы и, самое главное, понятны массам”».
Это была последняя встреча бывших соратников по футуристическому движению. Через полтора года после неё умер Давид Бурлюк, а ещё через полтора года, 17 июня 1968-го — Алексей Кручёных. Бумажный памятник ему появился сначала за рубежом (основание ему было положено книгой В. Ф. Маркова «Russian Futurism: A history» (1968), а затем изданием под редакцией того же Маркова книги Кручёных «Избранное» (1973)). На родине признание к обоим пришло лишь после распада СССР.
Но до этого обоим было ещё далеко. Пока что они готовились к завоеванию вершин. Именно в Чернянку пришло Бурлюку письмо от Андрея Шемшурина.
«В 1907 году, на юге России, в древней Гилее, между гирлами Днепра и Джарылгачем (полуостров, где жила Гидра, убитая в древние времена Геркулесом)… Там писал этюды (один у Максима Горького, несколько у Всеволода Владимировича Воинова), получил письмо от Андрея Шемшурина, ибо тот видел мои, брата Владимира, сестры Людмилы картины на разных выставках Москвы. Приглашал из Москвы, лиловыми чернилами густо печатая на хорошей бумаге».
Очень скоро художник из провинции, не получивший к тому моменту не то что высшего, но даже среднего художественного образования, станет одним из пионеров и одним из лидеров рождающегося в эти даже не годы — месяцы русского художественного авангарда. И не только художественного, но и литературного.
Глава восьмая. «Венок-Стефанос»
Давид Бурлюк приехал в Москву в октябре 1907 года по приглашению московского предпринимателя и мецената Андрея Акимовича Шемшурина для участия во 2-й акварельной выставке Общества Леонардо да Винчи в Московском литературно-художественном кружке. Никаких отзывов об участии Бурлюка в этой выставке не осталось, хотя он приехал более чем подготовленным — он упоминал, что привёз в Москву из Чернянки триста работ: сто своих, сто Владимира и сто Людмилы (в другом месте он пишет о шести больших ящиках с картинами).
Не пропадать же зря такому количеству работ? И Давид Давидович развивает бурную деятельность. Несколько холстов своих и Людмилы он пристраивает на 36-ю передвижную выставку картин (27 декабря 1907 — 10 февраля 1908, Исторический музей; выставка затем переедет в Петербург); на XV выставке картин Московского товарищества художников (26 января — 9 марта 1908) демонстрировались работы его и Владимира. Критика благожелательно отозвалась о работах Давида, назвав их «свежей живописной струёй» на фоне передвижников. Вообще работы Бурлюка в те годы часто будут называть «свежими». Но главным событием стала открывшаяся 27 декабря в доме Строгановского училища выставка «Стефанос» («Венок»), ставшая точкой отсчёта для всего русского авангарда.
«К 1907 году относится первое выступление “Бурлюков” — в Москве. На углу Банковского переулка на Мясницкой была открыта выставка “Стефанос”. По-гречески “Венок”», — писал Бурлюк. По сотне работ выставить не удалось — каждый из Бурлюков был представлен на выставке десятью работами. Но и это был прорыв.
Название выставки прямо отсылало к вышедшему годом ранее сборнику стихотворений Валерия Брюсова, под впечатлением от выступлений которого Давид находился: «Попав в Петербург и Москву — я встречался с символистами. В 1907–8–9 годах посещая Общество свободной эстетики. Где имел удовольствие многократно видеть величайшего из поэтов символистов В. Я. Брюсова».
С названием выставки связана ещё одна забавная история, которую описал Бурлюк: «Никогда не забуду утро первого дня. М. Ларионов, С. Судейкин, Н. Гончарова, П. Крылов, Г. Б. Якулов, Рождественский, Н. Сапунов, А. Лентулов и др. участники. Ждём посетителей. Вешалки внизу. Входит седой старик (по примете: неудача!). Шубу держит в руках. Тщетно швейцары стараются у него её получить на сохранение!
— Только могу кассе доверить: 3000 стоит! Здравствуйте, молодые люди! Моя фамилия — Нос. Сегодня день св. Стефана. Значит: Стефанос! Я, ведь кажется, первый посетитель! — А ваша выставка “Стефанос”?»