Если в Москве «проводником» для Бурлюков был Андрей Шемшурин, то в Петербурге им стал Кульбин, сыгравший огромную роль в становлении авангардного искусства в России. С Кульбиным Бурлюков познакомил Лентулов.
«Н. И. Кульбин был в Питере для меня и брата Владимира исходным пунктом. Он был… базой наших операций по завоеванию города на Неве», — вспоминал Бурлюк.
Сорокалетний приват-доцент Военно-медицинской академии («для славы и карьеры»), врач Генерального штаба («для денег»), недавно получивший генеральский чин, Николай Иванович Кульбин в то время дебютировал как художник и верил, как и Бурлюки, что искусство авангардное и академическое можно «связать воедино». «Начали мы сорганизовывать объединение».
Договорились в феврале устроить выставку, объединявшую разнообразные живописные направления, но, конечно, не успели. Кульбин подошёл к делу серьёзно. Он организовал «художественно-психологическую группу “Треугольник”», привлёк туда ряд художников. Искал помещение и средства. И много общался с Бурлюками. «Он нас с Володей водил в кружок преподавателей Училища барона Штиглица. <…> У Н. И. Кульбина я встретил Н. Н. Евреинова…» Кульбин повёл братьев в рисовальную студию к О. Л. Делла-Вос-Кардовской и на вечер рисования, один из «Мюссаровских понедельников». Председателем общества художников, организованного Евгением Мюссаром для «вспомоществования сиротам и семействам художников, требующих призрения», был тогда Архип Иванович Куинджи. На сделанный в тот вечер Давидом этюд в импрессионистическом стиле особого внимания не обратили, а вот около рисунка Володи собралась большая толпа зрителей — слишком уж необычным он был. Вице-президент Крыжицкий попросил Володю подарить ему акварель и пригласил братьев на званый ужин. Давид, привыкший «садиться на своего речистого коня», «вдохновенно прокричал ряд звучных фраз о творце и мастере “Украинской ночи” и “Берёзовой рощи”», после чего растроганный Куинджи подошёл обнять и расцеловать «молодого и дикого» модерниста. Бурлюк неоднократно вспоминал о том, как попал щеками в «пушистую и душистую бороду именинника». Правда, после того, как Куинджи ушёл, чуть не случилась драка — художник Алексей Денисов-Уральский, недовольный «безнравственной молодёжью», будучи крепко в подпитии, швырнул в Бурлюков бутылкой ликёра; к счастью, их успели оттеснить за дверь, в которую и грохнулась бутылка.
Проводили Бурлюки много времени и у Кульбина дома — он покупал в рассрочку их работы. Для двадцатипятилетнего Давида более старший и опытный Кульбин был во многом образцом для подражания. «Я думаю, в эту зиму где-то… Н. И. Кульбин прочитал лекцию “О философии искусства”», — вспоминал Бурлюк. Во «Фрагментах из воспоминаний футуриста» он писал: «Н. И. Кульбин стал первым читать лекции по городам России». Вскоре и сам Бурлюк станет известен на всю Россию благодаря своим лекциям и диспутам об искусстве. Кульбин посоветовал ему не «изобретать велосипед», а читать на лекциях в разных местах одно и то же, просто давая им разные названия. Много лет следовал Бурлюк этому совету.
Пока готовилась выставка, Давид с Володей съездили в Москву, откуда отправили Кульбину ящики с картинами, на Пасхе побывали у родителей в Чернянке и в конце апреля вернулись в Петербург.
25 апреля в Пассаже на Невском проспекте, 48, открылась выставка «Современные течения в искусстве». На выставке были представлены несколько совершенно разнородных групп: «Венок» (Д. Бурлюк, Л. Бурлюк, Л. Бурлюк-Кузнецова, А. Лентулов, скульптор В. Кузнецов и Александра Экстер); «Треугольник» (Н. Кульбин, Э. Спандиков, Л. Шмит-Рыжова, Н. Фердинандов, Н. Гиппиус и др.); «группа “Прекрасной линии”» (Л. С. Бакст, А. Н. Бенуа, И. Я. Билибин, А. П. Остроумова-Лебедева и др.); «группа неореализма» (И. Школьник, Н. Богданов-Бельский, которого Бурлюк называл «столпом черносотенного искусства» и др.), «группа академических течений» и «архитектурная группа». Представлены были также работы слепого художника В. И. Нечаева, поразившие и публику, и критику.
Бурлюк остался недоволен тем, как Кульбин организовал развеску картин — «в нём принципности эстетической не было». Или вот ещё: «Кульбин был в эстетике легкомысленным человеком; высокого мнения будучи о себе, другим — в любой момент он мог изменить». Впрочем, отзывы Бурлюка о Кульбине были противоречивыми. Он называл его чудаком, критиковал за всеядность, писал, что лекции свои Кульбин читает беспорядочно, и в то же время прислушивался к его советам относительно подачи информации на лекциях. В «Филонове» писал о том, что доктор Кульбин был заразительным примером, посвятив ему значительное место. Сочетание дилетантизма и одновременно преданности искусству, бескорыстное отношение Кульбина к живописи вдохновляло Бурлюка. Периоды сближений чередовались у них с периодами размолвок — весной 1909-го Бурлюк не принял участие в организованной Кульбиным в Петербурге выставке «Импрессионисты» и предпочёл организовать выставку «Венок-Стефанос»: «С Кульбиным в это время было расхождение — он недостаточно ценил нашу группу и пытался каких-то других в “свет славы провести”». Но сближений и совместных акций было несравнимо больше. В переписке Бурлюк называл Кульбина «заступником и другом Нового искусства», «дорогим и лучшим» своим другом и даже предлагал написать текст к его монографии. В опубликованном в 1930 году сборнике «Энтелехизм» Бурлюк цитирует рядом и Кульбина, и Шемшурина.
Недовольство Бурлюка развеской картин на выставке 1908 года было сущей мелочью. Выставка была чрезвычайно важной. Пришёл на неё и Валентин Серов, заметивший работы Владимира Бурлюка. Однако «старое щерило зубы, не шло на спайку». Консервативные петербургские критики, конечно же, объявили значительную часть работ Бурлюков и Лентулова «пачкотнёй» и «мазнёй, намазанной маляром», а их самих — «мазилками-декадентами». Но были и положительные отзывы — триптих Давида Бурлюка хвалили за «поразительные по своей воздушности и мягкости» тона, хвалили «виды усадьбы Таврической губернии», писали, что художник владеет тайной дали и перспективы; отмечали также, что Людмила Бурлюк-Кузнецова интересно берёт натуру в портретах, что у неё много выразительности в фигурах. Поэт и прозаик Константин Льдов посвятил выставке статью «Художники-революционеры», где назвал группу «Венок» «революционно-художественной» и в завершении написал, что представленные на выставке работы — это искусство будущего, искусство смелых и неизбежных исканий новизны в художественном творчестве.
Много позитивных откликов вызвала экспонировавшаяся на выставке работа Александры Экстер «Швейцария». Короткое знакомство её с Бурлюками на выставке «Венок-Стефанос» станет плодотворным. Возникшая симпатия быстро переросла в дружбу. Через полгода Давид Бурлюк вместе с Экстер откроют в Киеве выставку «Звено».
А вот работ Михаила Ларионова на выставке «Современных течений в искусстве» не было. После того как выделенные Давидом Фёдоровичем Бурлюком на организацию «Венок-Стефанос» деньги закончились, Ларионов заметно охладел к новому другу. Настолько, что даже не пригласил его принять участие в организованной им совместно с Александром Мерсеро в апреле 1908 года в Москве выставке картин французских и русских художников «Салон Золотого руна», а затем не дал свои и Натальи Гончаровой работы на выставку Кульбина, хотя Бурлюк его об этом просил. Тем не менее Ларионов принял предложение Бурлюка и летом 1908-го приехал в нему в гости в Чернянку. И правильно сделал — написанные тем летом обоими художниками работы вошли потом в золотой фонд русского авангарда.
Глава девятая. Лето 1908-го в Чернянке. «Звено»
В начале лета Давид и Владимир вернулись домой в Чернянку. Вскоре к ним в гости приехал Михаил Ларионов.
Многие исследователи пишут, что в первый раз в Чернянку Ларионов приехал не сам, а с Натальей Гончаровой. Однако в обширных воспоминаниях Бурлюка нет ни слова о приезде Гончаровой, а сама Наталья Сергеевна писать мемуары не очень любила. Возможно, отсутствие упоминаний о ней у Бурлюка связано с их взаимоотношениями, далёкими от симпатии? А вот с Ларионовым тем летом Бурлюк заметно сблизился. Настолько, насколько это было возможно с амбициозным и эгоистичным Михаилом Фёдоровичем.
Михаил Ларионов и Давид Бурлюк в первый раз встретились осенью 1907 года в Москве, а в последний — зимой 1959 года в Париже. За пятьдесят лет их взаимная симпатия много раз переходила в антипатию и наоборот.
Вот лишь несколько характеристик Ларионова с Гончаровой из повести «Филонов»:
«Гончарова и Ларионов признавали и ценили только себя, обо всём другом отзывались уничтожающим образом, эпитеты: “бездарь, лавочка, низость, продажность” сыпались как из рога изобилия».
«Гончарова во много крат превосходила Ларионова, безжалостная, ей как даме прощались резкие выпады, яд которых совпадал с её тонким, слегка хрипловатым голосом.
Когда она выглядывала из-за спины своего Ларионова, то Филонову вспоминалась ядовитая змея, которая, приподнявшись над травой, не мигая блестящим зрачком, следит за добычей, готовой достаться ей».
Ларионов в изображении Бурлюка «сюсюкает», торопится, расширяет ноздри и «проводит рукой по волосам» всегда, когда дело касается денег.
Бурлюк был наблюдательным. Был ли он пристрастным? В данном случае, пожалуй, нет. О неуживчивом и эгоистичном характере Ларионова писали многие.
Может быть, именно деньги стали причиной их первой размолвки, случившейся вскоре после открытия «Венок-Стефанос»? Возможно, размолвки и не было, а прагматичный и эгоистичный Ларионов просто потерял интерес к Бурлюку, поняв, что финансы его исчерпаны? А Бурлюк, искренне веривший в зародившуюся дружбу, не понимая причин происходящего, винил самого себя? В марте 1908-го, приглашая Ларионова в Чернянку, он писал: «Михаил Фёдорович, будьте добрым другом и человеком, каковой Вы и есть, и пусть, если что между нами было (если оно было), поглотит Лета… Серьёзно». Бурлюк всё же был естественным, стихийным объединителем.