Вскоре после закрытия выставки Давид и Владимир Бурлюки уехали в Петербург.
Какими же стали итоги 1908 года для Давида Бурлюка? Пожалуй, один из главных — неприятие публикой и критикой как собственно нового искусства, так и самих Бурлюков как самых ярких и эпатажных его представителей. Не приняла их и художественная «богема» — их работы крайне неохотно брали на выставки. «Мы выступили бодро, по-молодому — добрые, с объятиями, раскрытыми для всего мира. Но куда мы ни шли… нас или не принимали, или же пускали в “микроскопических”, безвредных для старого дозах. Мы сами ещё не понимали тогда в полной мере, что мы “сорочьи дети”, выросшие в гнезде старого искусства из яиц, подброшенных туда предреволюционным временем». Он осознал, что лучший путь продемонстрировать свои работы — самому принимать участие в организации выставок, объединив друзей и единомышленников. Так он будет поступать и в дальнейшем — и с выставками, и с литературными сборниками.
Несмотря на все препятствия, будущие деятели русского авангарда из Москвы, Санкт-Петербурга, Киева, Харькова и других городов уже встретились и впервые выступили вместе. Совсем скоро они станут той силой, которая, распространившись на поэзию, театр, музыку, кино, займёт на время господствующие позиции в русском искусстве и окажет существенное влияние на искусство мировое. «Слово “футуризм” ещё не было выброшено… Мы не имели вывески… Но ссорились со старым смертельно», — писал Бурлюк.
Тем временем отец семейства, Давид Фёдорович, стал «страдать от футуризма». Когда в Чернянку приезжали граф Мордвинов или его главный управляющий Измаильский, отец отправлял сыновей с глаз подальше, на этюды, чтобы не лишиться работы — «столько было в одном внешнем виде вольности запорожской, презрения к мещанскому…». Больше того — Давида Фёдоровича распекли за холст, купленный за счёт Общества для выставки «Современные течения в искусстве».
И ещё одно важное событие произошло в 1908 году. Весной на выставку «Современные течения в искусстве» пришёл Василий Каменский. Там и состоялось их знакомство с Давидом Бурлюком. Знакомство, важнейшее для обоих. Каменский станет одним из членов «квадриги»: Бурлюк, Маяковский, Каменский, Хлебников.
Глава десятая. 1909-й
В 1909 году тенденция не принимать на выставки работы молодых «борцов с академизмом» продолжилась. Организовавший в самом начале года в Петербурге выставку «Салон» поэт и критик Сергей Маковский с трудом, но взял три работы Давида («Быки», «Лошадь» и «Капуста»), а работы Владимира Бурлюка, хотя и взял сначала, включить в экспозицию не решился. На «6-ю выставку Нового общества художников», где Михаил Ларионов представил свои фовистские картины, не приняли работы уже обоих Бурлюков. И они вернулись к испытанной стратегии — организовывать выставки самостоятельно или совместно с единомышленниками. «В нас всё более развивалось стремление устраивать выставки», — вспоминал Бурлюк.
Выставочная деятельность Давида и Владимира в этом году была сконцентрирована в Петербурге, Вильно, Херсоне и Одессе. Первой стала выставка «Венок-Стефанос», открывшаяся 18 марта на Невском проспекте, 68. За десять дней до этого Николай Кульбин открыл на Морской, 39, выставку «Импрессионисты». Братьев Бурлюков принять в ней участие он не пригласил. Давид вспоминал: «С Кульбиным в то время было расхождение — он недостаточно ценил нашу группу и пытался каких-то других “в свет славы провести”».
Интересно, что в выставке Кульбина принимали участие в числе многих других Алексей Кручёных, Елена Гуро, Михаил Матюшин и Василий Каменский. Спустя год Бурлюк встретил Каменского у Кульбина:
«Уже тогда полюбил я Василия Каменского… Вася Каменский жил со вдовой, имевшей деньжата и двух мальчишек».
Именно Каменский помог Бурлюку найти помещение для выставки.
«Отец» и «мать» российского футуризма», Давид Бурлюк и Василий Каменский, познакомились весной 1908 года на выставке «Современные течения в искусстве», куда Каменский пришёл, выполняя редакторские обязанности — он работал тогда в журнале «Весна» у Николая Георгиевича Шебуева. Их пути могли бы пересечься в 1905 году, когда Каменский, будучи в Николаеве, поступил актёром в театр Мейерхольда, — всё же от Николаева до Херсона всего 70 километров. Но не сложилось. Мейерхольд, услышав его стихи, посоветовал ему бросить актёрство и серьёзно заняться поэзией, и после весеннего сезона Каменский уехал в Пермь. Так что встретились уже в столице. На Каменского, который к тому моменту был знаком и чуть ли не накоротке с Леонидом Андреевым и Куприным, Сологубом и Блоком, Михаилом Кузминым и Ремизовым (в «Весне» впервые начали печататься Хлебников и Асеев, Игорь Северянин и Шкловский, Демьян Бедный и Пришвин), встреча и первое общение с Давидом Бурлюком произвели колоссальное впечатление.
Кстати, о том, как появились «титулы» у Бурлюка и Каменского, существуют разные версии. Поэт-имажинист Иван Грузинов в своих воспоминаниях описал это так: «Эпатируя буржуа, футуристы выкинули такой трюк: Давид Бурлюк был объявлен отцом российского футуризма, Василий Каменский был объявлен матерью российского футуризма. Изображая собою мать российского футуризма, Василий Каменский старался придать своим жестам женственную плавность и мягкость».
Не Маяковский, не Хлебников, не Кручёных — именно Каменский стал партнёром Давида Бурлюка в зачатии и рождении русского футуризма. Он любил Бурлюка, кажется, больше всех. И даже написал о нём трактат (увы, неизданный), в котором есть такие строки:
«Давид Бурлюк — символ Эпохи Перерожденья Искусства Мира, Он — тонкий философ — сатирик Современности, мудро, светло и победно улыбающийся сквозь Лорнет вслед ворчащим богадельщикам от академии, Давид — Поэт чугуно-литейного лаконизма, умеющий поставить знак равенства над всем Карнавалом лозунгов футуризма. Его творческая парадоксальность, динамичность, конкретность, Его слова и неожиданные краски, Его культурный фанатизм — создали Ему мировую славу — Открывателя. Его Имя стало сигналом Нового, Смелого, Первого, Вольного, Гениального. Воистину Давид Бурлюк — фельдмаршал мирового Футуризма».
И после: «Давид Бурлюк — любимейший друг поэта».
А вот что писал Каменский Бурлюку в январе 1927 года:
«Имя Давида Бурлюка всегда было и есть именем интернациональным, как солнце на небесах. И мы, твои ученики (а нас — целая армия эпохи 1905–1927 в искусстве не только России, но и в мировом масштабе), мы превосходно это сознаём: отец Российского футуризма — Давид Бурлюк — сделал великое дело. Ты, подобно Христофору Колумбу, единственный открыл нам Америку Нового Искусства. Далее мы дети твои более чем благополучно строим небоскрёбы каждый в своей области. Твои заслуги бессмертны».
«Мы, бурлюки…» — писал Каменский в том числе и о себе.
Бурлюк отвечал ему взаимностью: «Вася, друг великий мой поэт неизмеримый, знай, что для тебя я живу, для твоей славы тружусь».
Или ещё: «Вася, ангелоподобный — Вася, кот пушистый, как величала его Елена Генриховна Гуро…»
«Василий Каменский — любит эстраду, и когда в 12 году аэроплан стал эстрадой геройства, риска — той плоскостью, к подножью которой и цветы, и улыбки женщин, то мы видим Василия Каменского, такого кроткого, нежного, рискующим золотом кудрей, чертящим воздух Парижа, Лондона, Берлина, Варшавы…
…В. Каменский был первым поэтом, полетевшим не на воображаемом пегасе, — а по-настоящему. Развитие технических горизонтов даёт новые ощущения, новые темы, новые ритмы. Пушкин и Лермонтов, — да и вообще поэты XIX века поэтически учли таратайку, верховую езду, скорость урагана, но паровоз — вагон не были впитаны поэтическим сознанием. Воздухоплавание, мотор — впервые замечены — “поэтически созданы“ футуристами. Каменский ритмически пережил и дал нам лёгкость этого нового переживания.
…Каменский в своём творчестве прост — почти элементарен. Непосредственность его исключительна. Он идёт против приёмов общепризнанного, литературно благообразного творчества… Певучая лёгкость и бездумность, риск, по склону забав словесных, дают стихам Каменского неувядающую свежесть».
Из всех соратников и друзей именно Каменского Бурлюк рисовал чаще других. Достаточно вспомнить два шедевра — хранящийся в Государственной Третьяковской галерее «Портрет песнебойца футуриста Василия Каменского» и хранящийся в Государственном Русском музее «Портрет поэта-футуриста В. А. Каменского». У самого Каменского дома всю жизнь, куда бы он ни переезжал, висели работы Бурлюка, среди которых — ещё один выполненный Бурлюком его портрет.
Вообще Каменского любили, кажется, все. «Я не знаю другого поэта, от которого так разило бы юностью с её улыбками, хохотом, прыжками, непосредственным подходом к труднейшим проблемам жизни, бесшабашностью, голубоглазием веры и песнями», — писал о нём выдающийся режиссёр и новатор Николай Евреинов.
Вадим Шершеневич, который вместе с Каменским и Бурлюком редактировал «Первый журнал русских футуристов» и разругался в процессе подготовки с Бурлюком, с Каменским сохранил прекрасные отношения: «Общим любимцем был, конечно, Вася Каменский. Трудно один раз поговорить с Василием Васильевичем, чтобы не почувствовать всего его обаяния. Всё, начиная от молочных глаз, пушистых волос и мягкости фраз и кончая талантом стиха и слова и даже звука голоса, сразу привлекает к нему». Это правда — обаяние его было неотразимым, как и влияние на публику. Каменский обожал выступать — даже больше, чем сочинять, — и делал это с неизменным успехом. Достаточно вспомнить состоявшийся в апреле 1922-го в московском Камерном театре придуманный совместно с Николаем Евреиновым вечер «Экзамен на гения», в котором Каменский после своего двухчасового чтения стихов и прозы предлагал публике проголосовать и решить, кем же он является: гением, талантом или просто способным малым. Объяснил он публике свой странный шаг тем, что решил продолжать писать стихи только в том случае, если он гений. Если же нет, он может стать агрономом, лётчиком или даже чистильщиком обуви. Большинством голосов собравшейся публики — 116 «за» и 16 «против» — он был признан гением, что и было запротоколировано. Рекламу вечера Василий Васильевич, будучи одним из лучшим мастеров того, что позже назовут пиаром, заранее разместил в «Моём журнале Василия Каменского», в котором он был одновременно издателем, редактором и автором. В случае триумфа предлагалось безотлагательно решить вопрос о памятнике поэту, чтобы закрепить статус гения.